Однако в принципе я сторонник смертной казни.
Джиллиан, как ни странно, не являлась таким сторонником — ни раньше, ни теперь. Слишком много беспокойства. Десять лет назад после суда над Ромми Гэндолфом его адвокат Эд Мурковский признался ей, что выбрал процесс без участия присяжных, потому что слышал о ее взглядах. Но она сидела там не как законодатель. Если какое-то преступление могло оправдать существование смертной казни, совершенное Гэндолфом оправдывало.
— Артур, и что ты хочешь у меня узнать? Не изменила ли я свое мнение?
Мнение ее теперь не могло никого интересовать. Да и относительно виновности Гэндолфа у нее не было никаких сомнений — она вновь уверилась в ней два месяца назад, когда получила его письмо из Редьярда. Ей до сих пор помнилось другое замечание, которое сделал Мурковский, когда после вынесения приговора все, включая обвинителей, ненадолго собрались в ее кабинете. Джиллиан холодно отозвалась о защите ссылкой на невменяемость Гэндолфа, и Мурковский ответил: «Судья, это было лучше версии, которую он мог выдвинуть. Она явилась бы просто-напросто медленным признанием своей вины».
У нее мелькнула мысль объяснить все это Артуру, но тут он внезапно перевел взгляд на ее пепельницу. И она поняла, что Артур наконец перейдет сейчас к главному.
— Апелляционный суд проявляет необычайную любезность, — сказал он, — вероятно, потому что они назначили меня. Я попросил о возможности заняться поиском новых фактов, и оттуда поступило указание в местный суд разрешить мне заниматься этим до тридцатого июня. Потом они будут решать, дозволять ли Гэндолфу подавать новую апелляционную жалобу.
Поэтому я не пренебрегаю ничем. — Он наконец прекратил свои нарочитые старания не смотреть на нее. — Послушай. Я должен задать этот вопрос. Когда вела процессы по тяжким преступлениям, ты не делала того, что довело тебя до беды?
Джиллиан не особенно нравился этот разговор, но теперь, когда она поняла, к чему он клонится, ее охватил знакомый холод.
— Люди говорят так?
— Джиллиан, пожалуйста, не юли. И не оскорбляйся. Я делаю то, что должен делать.
— Нет, Артур. Я не брала денег, когда слушала уголовные дела. Никто не подкупал меня в деле Ромми Гэндолфа или в других тогдашних делах. Началось это в гражданском суде, где, казалось, было самым обычным явлением.
Она качнула головой, словно досадуя на собственную глупость или на то, что ответ слегка походил на оправдание.
— Хорошо, — сказал он, но явно задумался над тем, насколько она правдива. Рассматривая его, Джиллиан решила, что смотрится Артур не лучшим образом. Он был невысоким, никогда не выглядел особенно подтянутым, но теперь быстро старился. Синева вокруг глаз говорила о переутомлении и скверной диете, волосы редели. Хуже того, у него сохранялся вид ретивой охотничьей собаки, казалось, язык вот-вот свесится из угла рта. Потом она вспомнила, что в семье у Артура кто-то хронически болел. Может быть, это изнурило его.
— Судья, а как относительно выпивки?
— Выпивки?
— Были у тебя алкогольные проблемы, когда вела дело Ромми Гэндолфа?
— Нет.
— Ты не пила?
Он сомневался: Джиллиан понимала, что оправданно.
— Артур, а что говорят другие?
— Не важно, что они говорят, если ты скажешь, что не пила сверх меры.
— Пила, Артур. Но не до положения риз.
— Тогда еще нет?
Джиллиан немного помолчала. Рейвен, находясь во власти общих представлений, бил мимо цели. Она могла бы поправить Артура. Или ответить: «Этого никогда не было». Потом посмотреть, дойдет ли до него, но ей вспомнились указания, которые каждый квалифицированный юрист дает свидетелю: «Отвечайте на тот вопрос, который задан. Как можно короче. Не проявляйте никакой инициативы».
— Да, тогда еще нет.
Она бросила свои сигареты в замшевую сумочку и решительно ее защелкнула. Собравшись уходить, спросила, все ли у него. Артур вместо ответа стал водить толстым пальцем по краю своей кофейной чашки.
— У меня есть вопрос личного характера, — наконец сказал он. — Если ты не против.
Видимо, Артур хотел спросить о том, что интересовало всех. Почему? Почему она при таких блестящих перспективах опустилась до зависимости и вскоре до преступления? Рейвен по своей неотесанности мог совершить такую бестактность, и она почувствовала, как ее охватывает знакомое негодование. Почему люди не понимают, что для нее это необъяснимо? Но интерес Рейвена был более будничным.
— Я все думаю, почему ты вернулась сюда. Ты такая же, как я, верно? Без семьи? Без детей?
Если бы Рейвен отсидел в тюрьме, то, наверное, уехал бы. Однако Джиллиан почувствовала какое-то импульсивное нежелание сравнивать себя с Артуром. Она была одинокой, но по собственному выбору, и всегда считала это состояние временным. Ей было тридцать девять, когда за ней приехали агенты ФБР, однако брак, семья продолжали занимать видное место в ее представлении о собственном будущем.
— У меня умирала мать. И в управлении тюрем сочли, что я буду помогать в уходе за ней. В сущности, это было решением управления.
Этот ответ был неполным, как и все ответы, которые Джиллиан давала Артуру. Когда она вышла из тюрьмы, у нее не было гроша за душой — все забрали правительство и адвокаты. И Даффи Малдауэр, ее так называемый спонсор в программе двенадцати шагов, предложил ей жилье. Но все-таки она иногда недоумевала, подобно Артуру, почему вернулась на место преступления в полном смысле этого слова.
— Когда отведенный срок помощи по уходу истечет, возможно, попрошу разрешения уехать.
— Она умерла? Твоя мать?
— Четыре месяца назад.
— Мне очень жаль.
Джиллиан пожала плечами. Она еще не разобралась, как относится к смерти отца и матери. Правда, то, что она не размышляла о таких вещах, долгое время казалось одним из ее немногих достоинств. Дом и детство у нее были хуже, чем у большинства, лучше, чем у кое-кого. Алкоголики-родители, шестеро детей, постоянное состояние соперничества и войны всех против всех. Для Джиллиан единственным достоинством этого воспитания было то, что оно побуждало ее пробиваться в жизни. Это напоминало исход из Помпеи — от тлеющих развалин и отравленного воздуха можно только бежать. Цивилизации надо будет возрождаться в другом месте. Джиллиан возлагала все свои надежды на два достоинства — ум и красоту. Она была хорошенькой, сообразительной и, обладая этими ценными качествами, не видела, как прошлое может ей помешать. Джилл Салливан, родившаяся в том доме, преобразилась в ту Джиллиан, которую она создала своей волей. А потом уничтожила.
— Мой отец умер три месяца назад, и я до сих пор сам не свой, — сказал Артур, страдальчески наморщив низкий лоб. — Он постоянно сводил меня с ума. Думаю, такого нервозного человека свет не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Джиллиан, как ни странно, не являлась таким сторонником — ни раньше, ни теперь. Слишком много беспокойства. Десять лет назад после суда над Ромми Гэндолфом его адвокат Эд Мурковский признался ей, что выбрал процесс без участия присяжных, потому что слышал о ее взглядах. Но она сидела там не как законодатель. Если какое-то преступление могло оправдать существование смертной казни, совершенное Гэндолфом оправдывало.
— Артур, и что ты хочешь у меня узнать? Не изменила ли я свое мнение?
Мнение ее теперь не могло никого интересовать. Да и относительно виновности Гэндолфа у нее не было никаких сомнений — она вновь уверилась в ней два месяца назад, когда получила его письмо из Редьярда. Ей до сих пор помнилось другое замечание, которое сделал Мурковский, когда после вынесения приговора все, включая обвинителей, ненадолго собрались в ее кабинете. Джиллиан холодно отозвалась о защите ссылкой на невменяемость Гэндолфа, и Мурковский ответил: «Судья, это было лучше версии, которую он мог выдвинуть. Она явилась бы просто-напросто медленным признанием своей вины».
У нее мелькнула мысль объяснить все это Артуру, но тут он внезапно перевел взгляд на ее пепельницу. И она поняла, что Артур наконец перейдет сейчас к главному.
— Апелляционный суд проявляет необычайную любезность, — сказал он, — вероятно, потому что они назначили меня. Я попросил о возможности заняться поиском новых фактов, и оттуда поступило указание в местный суд разрешить мне заниматься этим до тридцатого июня. Потом они будут решать, дозволять ли Гэндолфу подавать новую апелляционную жалобу.
Поэтому я не пренебрегаю ничем. — Он наконец прекратил свои нарочитые старания не смотреть на нее. — Послушай. Я должен задать этот вопрос. Когда вела процессы по тяжким преступлениям, ты не делала того, что довело тебя до беды?
Джиллиан не особенно нравился этот разговор, но теперь, когда она поняла, к чему он клонится, ее охватил знакомый холод.
— Люди говорят так?
— Джиллиан, пожалуйста, не юли. И не оскорбляйся. Я делаю то, что должен делать.
— Нет, Артур. Я не брала денег, когда слушала уголовные дела. Никто не подкупал меня в деле Ромми Гэндолфа или в других тогдашних делах. Началось это в гражданском суде, где, казалось, было самым обычным явлением.
Она качнула головой, словно досадуя на собственную глупость или на то, что ответ слегка походил на оправдание.
— Хорошо, — сказал он, но явно задумался над тем, насколько она правдива. Рассматривая его, Джиллиан решила, что смотрится Артур не лучшим образом. Он был невысоким, никогда не выглядел особенно подтянутым, но теперь быстро старился. Синева вокруг глаз говорила о переутомлении и скверной диете, волосы редели. Хуже того, у него сохранялся вид ретивой охотничьей собаки, казалось, язык вот-вот свесится из угла рта. Потом она вспомнила, что в семье у Артура кто-то хронически болел. Может быть, это изнурило его.
— Судья, а как относительно выпивки?
— Выпивки?
— Были у тебя алкогольные проблемы, когда вела дело Ромми Гэндолфа?
— Нет.
— Ты не пила?
Он сомневался: Джиллиан понимала, что оправданно.
— Артур, а что говорят другие?
— Не важно, что они говорят, если ты скажешь, что не пила сверх меры.
— Пила, Артур. Но не до положения риз.
— Тогда еще нет?
Джиллиан немного помолчала. Рейвен, находясь во власти общих представлений, бил мимо цели. Она могла бы поправить Артура. Или ответить: «Этого никогда не было». Потом посмотреть, дойдет ли до него, но ей вспомнились указания, которые каждый квалифицированный юрист дает свидетелю: «Отвечайте на тот вопрос, который задан. Как можно короче. Не проявляйте никакой инициативы».
— Да, тогда еще нет.
Она бросила свои сигареты в замшевую сумочку и решительно ее защелкнула. Собравшись уходить, спросила, все ли у него. Артур вместо ответа стал водить толстым пальцем по краю своей кофейной чашки.
— У меня есть вопрос личного характера, — наконец сказал он. — Если ты не против.
Видимо, Артур хотел спросить о том, что интересовало всех. Почему? Почему она при таких блестящих перспективах опустилась до зависимости и вскоре до преступления? Рейвен по своей неотесанности мог совершить такую бестактность, и она почувствовала, как ее охватывает знакомое негодование. Почему люди не понимают, что для нее это необъяснимо? Но интерес Рейвена был более будничным.
— Я все думаю, почему ты вернулась сюда. Ты такая же, как я, верно? Без семьи? Без детей?
Если бы Рейвен отсидел в тюрьме, то, наверное, уехал бы. Однако Джиллиан почувствовала какое-то импульсивное нежелание сравнивать себя с Артуром. Она была одинокой, но по собственному выбору, и всегда считала это состояние временным. Ей было тридцать девять, когда за ней приехали агенты ФБР, однако брак, семья продолжали занимать видное место в ее представлении о собственном будущем.
— У меня умирала мать. И в управлении тюрем сочли, что я буду помогать в уходе за ней. В сущности, это было решением управления.
Этот ответ был неполным, как и все ответы, которые Джиллиан давала Артуру. Когда она вышла из тюрьмы, у нее не было гроша за душой — все забрали правительство и адвокаты. И Даффи Малдауэр, ее так называемый спонсор в программе двенадцати шагов, предложил ей жилье. Но все-таки она иногда недоумевала, подобно Артуру, почему вернулась на место преступления в полном смысле этого слова.
— Когда отведенный срок помощи по уходу истечет, возможно, попрошу разрешения уехать.
— Она умерла? Твоя мать?
— Четыре месяца назад.
— Мне очень жаль.
Джиллиан пожала плечами. Она еще не разобралась, как относится к смерти отца и матери. Правда, то, что она не размышляла о таких вещах, долгое время казалось одним из ее немногих достоинств. Дом и детство у нее были хуже, чем у большинства, лучше, чем у кое-кого. Алкоголики-родители, шестеро детей, постоянное состояние соперничества и войны всех против всех. Для Джиллиан единственным достоинством этого воспитания было то, что оно побуждало ее пробиваться в жизни. Это напоминало исход из Помпеи — от тлеющих развалин и отравленного воздуха можно только бежать. Цивилизации надо будет возрождаться в другом месте. Джиллиан возлагала все свои надежды на два достоинства — ум и красоту. Она была хорошенькой, сообразительной и, обладая этими ценными качествами, не видела, как прошлое может ей помешать. Джилл Салливан, родившаяся в том доме, преобразилась в ту Джиллиан, которую она создала своей волей. А потом уничтожила.
— Мой отец умер три месяца назад, и я до сих пор сам не свой, — сказал Артур, страдальчески наморщив низкий лоб. — Он постоянно сводил меня с ума. Думаю, такого нервозного человека свет не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116