А парень, который читал нам этот курс... Элай Сэвидж был одним из тех, кто первоначально вел допросы.
— Странность в каком смысле?
— В смысле мотивов. Ведь полицейские похожи на других людей — так же любят классифицировать, сводить все к нескольким основным вещам. Деньги, ревность, месть, страсть или какое-нибудь сексуальное извращение — вот тебе девяносто девять процентов мотивации преступлений против личности. А этот случай просто не вписывался ни в одну из категорий. Насколько я помню, у Макклоски с пострадавшей когда-то кое-что было, но кончилось без скандала, по-дружески, за полгода до того, как он устроил ей расправу с кислотой. С его стороны не было никакой тоски и сетований, никаких анонимных писем или любовных излияний, никаких телефонных звонков, никаких приставаний и преследования, ничего такого, что обычно бывает в ситуациях с неразделенной любовью. А она ни с кем другим не встречалась, так что ревность вроде бы можно было исключить. Деньги были не очень хороши в качестве мотива, потому что у него не было на нее страхового полиса и никто не раскопал никаких доказательств, что он заработал на этом деле хотя бы десять центов — напротив, он немало заплатил тому типу, который сделал всю грязную работу. Если взять месть, то высказывалось предположение, что он мог считать ее виновной в неудаче своего делового предприятия — кажется, это было агентство для фотомоделей...
— Ну, ты меня впечатляешь.
— Впечатляться тут нечем. Такой случай трудно забыть. Я помню, нам показывали фотографии ее лица. До и после и в промежутке — ей сделали массу операций. Вид был по-настоящему жуткий. Я тогда задавал и задавал себе вопрос, каким надо быть человеком, чтобы сделать такое другому человеку. Теперь-то я, конечно, тертый калач, но то было время святой наивности. Так вот, если говорить о деньгах в качестве мотива, то оказалось, что и к потере агентства она не имела никакого отношения. Макклоски покатился под гору, потому что пил и пичкал себя наркотиками и сам лез из кожи вон, чтобы это стало ясно во время допросов. Без конца повторял детективам, которые вели расследование, что он сам испортил себе жизнь, и просил, чтобы его прикончили из жалости.
Хотел, чтобы все знали, что контракт с непосредственным исполнителем его затеи с кислотой никак не был связан с бизнесом.
— А с чем он был связан?
— В том-то и загвоздка. Он отказывался говорить об этом, как бы на него ни давили. Становился глух и нем, как только речь заходила о мотиве. Остается только психопатический аспект, но никто не раскопал никаких прецедентов насилия — он был порядочное дерьмо, любил ошиваться возле гангстеров, строить из себя крутого. Но это была скорее рисовка — все, кто знал его, говорили, что он слабак.
— Бывает, что слабаки кусаются.
— Или назначаются на должность. Так что, конечно, он мог и притворяться. Мог быть на самом деле проклятым садистом, но так здорово это скрывал, что никто его и не вычислил. Так думал Сэвидж, по интуиции, — какой-нибудь психологический заскок, может, половое извращение. Это дело у него в зубах навязло. Он считался первоклассным специалистом по допросам и гордился этим. В конце лекции он произносил речь о том, что мотив Макклоски фактически не имеет значения, а важно то, что этот подонок отправился за решетку на долгий срок, и что наша работа заключается именно в этом — изолировать их. А разматывают их пускай психиатры и психоаналитики.
Я сказал:
— Долгий срок истек.
— Сколько он отмотал? В тюрьме?
— Тринадцать лет из двадцати трех по приговору — ему скостили срок за примерное поведение и освободили условно на шесть лет.
— Обычно освобождают условно на три года — вероятно, здесь была какая-то сделка. — Он поморщился. — Плата по номиналу за линию поведения. Сожги кому-нибудь лицо, изнасилуй ребенка, да что угодно сделай, потом походи в класс душеспасительного чтения и не попадайся на мордобое — тебе тут же скостят половину срока. — Он помолчал, потом сказал: — Тринадцать лет, так? Значит, вышел уже довольно давно. И, говоришь, только что вернулся в город?
Я кивнул.
— Провел большую часть своего условного срока в Нью-Мексико и Аризоне. Работал в индейской резервации.
— Надо же, какой благодетель нашелся. Старый плут.
— Целых шесть лет вряд ли проплутуешь.
— А кто знает, был ли он паинькой эти шесть лет, — кто знает, во сколько смертей это обошлось индейцам? Но даже если он ничего предосудительного не сделал, то шесть лет — это не так уж долго по сравнению с перелопачиванием дерьма в какой-нибудь выгребной яме или с дополнительной отсидкой. Может, он еще и в религию ударился, как Чаки Колсон?
— Я не знаю.
— А что еще ты знаешь о нем?
— Только то, что условный срок истек и он чист и свободен, что его последнего полицейского куратора по условному освобождению зовут Бейлисс и что он вот-вот уйдет или уже ушел на пенсию.
— Похоже, твоя восемнадцатилетняя протеже сама неплохой сыщик.
— Она это все узнала от одного из слуг, некоего Датчи — он был у них чем-то вроде супердворецкого. Он не выпускал Макклоски из своего поля зрения с тех пор, как тот был осужден. Датчи ревностно опекал всю семью. Но он уже умер.
— А, — сказал Майло. — Беспомощные богатые люди теперь брошены на произвол судьбы. Пытался ли Макклоски установить контакт с семьей?
— Нет. Насколько мне известно, пострадавшая и ее муж даже еще не в курсе, что он вернулся. Мелисса — дочь пострадавшей — знает, и это не дает ей спокойно жить.
— Немудрено, — заметил он.
— Значит, ты все-таки думаешь, что Макклоски опасен.
— Кто знает? С одной стороны, ты располагаешь фактом, что он вот уже шесть лет, как вышел из тюрьмы, и ничего пока не предпринял. С другой стороны, ты располагаешь фактом, что он бросил индейцев и вернулся сюда. Может, для этого есть веская причина, не таящая в себе ничего угрожающего. А может, и нет. Резюме: неплохо было бы это выяснить. Или хотя бы попытаться.
— Ergo...
— Да, ergo. Пора прочистить старый сыщицкий глаз. Ладно, если она хочет, чтобы я это сделал, то я это сделаю.
— Спасибо, Майло.
— Да, да. Дело в том, Алекс, что если даже у него есть веская причина для возвращения, то я все равно не был бы спокоен.
— Почему?
— Из-за того, что я тебе уже рассказывал, — из-за отсутствия мотива. Из-за того, что никто не знает, за каким чертом он это сделал. Никто ни на чем его так и не подловил. Может, за тринадцать лет он расслабился и проговорился соседу по камере. Или побеседовал с тюремным психоаналитиком. Но если он ничего этого не сделал, значит, он скрытный подонок. Mueho patient. Очень терпеливый. А это у меня в организме нажимает всякие кнопки. По правде говоря, если бы я не был таким мачо, непобедимым парнем, это бы меня чертовски перепугало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Странность в каком смысле?
— В смысле мотивов. Ведь полицейские похожи на других людей — так же любят классифицировать, сводить все к нескольким основным вещам. Деньги, ревность, месть, страсть или какое-нибудь сексуальное извращение — вот тебе девяносто девять процентов мотивации преступлений против личности. А этот случай просто не вписывался ни в одну из категорий. Насколько я помню, у Макклоски с пострадавшей когда-то кое-что было, но кончилось без скандала, по-дружески, за полгода до того, как он устроил ей расправу с кислотой. С его стороны не было никакой тоски и сетований, никаких анонимных писем или любовных излияний, никаких телефонных звонков, никаких приставаний и преследования, ничего такого, что обычно бывает в ситуациях с неразделенной любовью. А она ни с кем другим не встречалась, так что ревность вроде бы можно было исключить. Деньги были не очень хороши в качестве мотива, потому что у него не было на нее страхового полиса и никто не раскопал никаких доказательств, что он заработал на этом деле хотя бы десять центов — напротив, он немало заплатил тому типу, который сделал всю грязную работу. Если взять месть, то высказывалось предположение, что он мог считать ее виновной в неудаче своего делового предприятия — кажется, это было агентство для фотомоделей...
— Ну, ты меня впечатляешь.
— Впечатляться тут нечем. Такой случай трудно забыть. Я помню, нам показывали фотографии ее лица. До и после и в промежутке — ей сделали массу операций. Вид был по-настоящему жуткий. Я тогда задавал и задавал себе вопрос, каким надо быть человеком, чтобы сделать такое другому человеку. Теперь-то я, конечно, тертый калач, но то было время святой наивности. Так вот, если говорить о деньгах в качестве мотива, то оказалось, что и к потере агентства она не имела никакого отношения. Макклоски покатился под гору, потому что пил и пичкал себя наркотиками и сам лез из кожи вон, чтобы это стало ясно во время допросов. Без конца повторял детективам, которые вели расследование, что он сам испортил себе жизнь, и просил, чтобы его прикончили из жалости.
Хотел, чтобы все знали, что контракт с непосредственным исполнителем его затеи с кислотой никак не был связан с бизнесом.
— А с чем он был связан?
— В том-то и загвоздка. Он отказывался говорить об этом, как бы на него ни давили. Становился глух и нем, как только речь заходила о мотиве. Остается только психопатический аспект, но никто не раскопал никаких прецедентов насилия — он был порядочное дерьмо, любил ошиваться возле гангстеров, строить из себя крутого. Но это была скорее рисовка — все, кто знал его, говорили, что он слабак.
— Бывает, что слабаки кусаются.
— Или назначаются на должность. Так что, конечно, он мог и притворяться. Мог быть на самом деле проклятым садистом, но так здорово это скрывал, что никто его и не вычислил. Так думал Сэвидж, по интуиции, — какой-нибудь психологический заскок, может, половое извращение. Это дело у него в зубах навязло. Он считался первоклассным специалистом по допросам и гордился этим. В конце лекции он произносил речь о том, что мотив Макклоски фактически не имеет значения, а важно то, что этот подонок отправился за решетку на долгий срок, и что наша работа заключается именно в этом — изолировать их. А разматывают их пускай психиатры и психоаналитики.
Я сказал:
— Долгий срок истек.
— Сколько он отмотал? В тюрьме?
— Тринадцать лет из двадцати трех по приговору — ему скостили срок за примерное поведение и освободили условно на шесть лет.
— Обычно освобождают условно на три года — вероятно, здесь была какая-то сделка. — Он поморщился. — Плата по номиналу за линию поведения. Сожги кому-нибудь лицо, изнасилуй ребенка, да что угодно сделай, потом походи в класс душеспасительного чтения и не попадайся на мордобое — тебе тут же скостят половину срока. — Он помолчал, потом сказал: — Тринадцать лет, так? Значит, вышел уже довольно давно. И, говоришь, только что вернулся в город?
Я кивнул.
— Провел большую часть своего условного срока в Нью-Мексико и Аризоне. Работал в индейской резервации.
— Надо же, какой благодетель нашелся. Старый плут.
— Целых шесть лет вряд ли проплутуешь.
— А кто знает, был ли он паинькой эти шесть лет, — кто знает, во сколько смертей это обошлось индейцам? Но даже если он ничего предосудительного не сделал, то шесть лет — это не так уж долго по сравнению с перелопачиванием дерьма в какой-нибудь выгребной яме или с дополнительной отсидкой. Может, он еще и в религию ударился, как Чаки Колсон?
— Я не знаю.
— А что еще ты знаешь о нем?
— Только то, что условный срок истек и он чист и свободен, что его последнего полицейского куратора по условному освобождению зовут Бейлисс и что он вот-вот уйдет или уже ушел на пенсию.
— Похоже, твоя восемнадцатилетняя протеже сама неплохой сыщик.
— Она это все узнала от одного из слуг, некоего Датчи — он был у них чем-то вроде супердворецкого. Он не выпускал Макклоски из своего поля зрения с тех пор, как тот был осужден. Датчи ревностно опекал всю семью. Но он уже умер.
— А, — сказал Майло. — Беспомощные богатые люди теперь брошены на произвол судьбы. Пытался ли Макклоски установить контакт с семьей?
— Нет. Насколько мне известно, пострадавшая и ее муж даже еще не в курсе, что он вернулся. Мелисса — дочь пострадавшей — знает, и это не дает ей спокойно жить.
— Немудрено, — заметил он.
— Значит, ты все-таки думаешь, что Макклоски опасен.
— Кто знает? С одной стороны, ты располагаешь фактом, что он вот уже шесть лет, как вышел из тюрьмы, и ничего пока не предпринял. С другой стороны, ты располагаешь фактом, что он бросил индейцев и вернулся сюда. Может, для этого есть веская причина, не таящая в себе ничего угрожающего. А может, и нет. Резюме: неплохо было бы это выяснить. Или хотя бы попытаться.
— Ergo...
— Да, ergo. Пора прочистить старый сыщицкий глаз. Ладно, если она хочет, чтобы я это сделал, то я это сделаю.
— Спасибо, Майло.
— Да, да. Дело в том, Алекс, что если даже у него есть веская причина для возвращения, то я все равно не был бы спокоен.
— Почему?
— Из-за того, что я тебе уже рассказывал, — из-за отсутствия мотива. Из-за того, что никто не знает, за каким чертом он это сделал. Никто ни на чем его так и не подловил. Может, за тринадцать лет он расслабился и проговорился соседу по камере. Или побеседовал с тюремным психоаналитиком. Но если он ничего этого не сделал, значит, он скрытный подонок. Mueho patient. Очень терпеливый. А это у меня в организме нажимает всякие кнопки. По правде говоря, если бы я не был таким мачо, непобедимым парнем, это бы меня чертовски перепугало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145