Даже Самуэл, который привел его в команду, похоже, мало знал о его жизни.
Самуэл постоянно называл Рамоса педиком из-за его привычек и утонченных манер. Но годы спустя, когда Рамос умирал от СПИДа в больнице, Самуэлу, казалось, было тяжелее всех примириться с подтверждением его гомосексуализма, и это покончило с нашим предположением о том, что они любовники.
— Ясно.
— У меня есть другой друг в Бразилии.
— Понятно.
— Я тебе не досаждаю?
— Нет, нет.
— Любовные истории всегда надоедливы. Особенно если они сложные.
— Нет, нет.
— Бесконечное разнообразие человеческого поведения не так очаровательно, как его расписывают. И является причиной всех наших проблем.
— Ясно.
Я чувствовал себя неуютно в роли доверенного лица Рамоса. Почему я? Поскольку я не умел молчать, то не заслуживал доверия.
— Если бы они оба были благоразумными… Но они неблагоразумны. Неблагоразумны и жестоки.
— Они знакомы между собой?
— Знакомы, знакомы. И ненавидят друг друга. — Он помолчал. — Мои wanton boys…
Я услышал: «мои wong-tong
boys» и подумал, что это имеет какое-то отношение к китайской еде, но Рамос объяснил, что wanton — английское слово, означающее хитрый, безжалостный, плохой, распутный. Wanton boys — это из Шекспира.
В ту ночь мы ужинали за большим столом в одном из старейших ресторанов Парижа, и коньячная речь Рамоса была на французском языке, несмотря на протесты большинства. А Самуэл чуть не спровоцировал скандал, упорно называя всех официантов «сеньор сволочь». После того вечера в Париже Рамос больше не откровенничал со мной о своей частной жизни. А я не спрашивал.
На похоронах Сиамских Близнецов ко мне подошел незнакомый человек и представился. Я услышал «инспектор» и поспешил опередить его, прежде чем он задаст какой-либо вопрос:
— Никто не был отравлен в моем доме, инспектор.
Но я ошибся. Он меня поправил:
— Не «инспектор». Спектор. Вот моя визитная карточка.
Его звали Эуженио Спектор, и на его визитке, кроме номера телефона, было всего лишь одно слово: «Организатор». Он хотел поговорить со мной, когда будет удобно. У него есть предложение, которое, возможно, меня заинтересует. Попросил, чтобы я ему позвонил.
— Когда, — сказал он, — пройдет боль.
Сеньор Спектор приходил ко мне несколько дней назад и… Но я забегаю вперед, забегаю вперед. Остановись, Даниэл.
* * *
После похорон мы пошли ко мне. Собрались в кабинете. «Клуб поджарки» в своем полном текущем составе — пять членов. На похоронах Ливия все время повторяла:
— Что за безумие, Зи? Что это за безумие? Бросьте эти ужины!
Повестка дня нашей встречи была такая: мы бросаем ужины или нет? Следующим ответственным за ужин должен быть Педро. По алфавитной системе — раз уж Сауло явно умер вне системы по собственной инициативе — после Маркоса должен был умереть Пауло.
— И что? Отменяем ужин? — спросил я.
— Нет, — ответил Пауло, не колеблясь.
— Думаю, мы должны проголосовать… — начал Самуэл.
— Я — главное заинтересованное лицо, — возразил Пауло. — Ужин состоится.
Педро настаивал, чтобы он сам, а не Лусидио выбрал меню. Пауло не согласился. Я предложил проследить за приготовлением блюд. Главное, за последней и пророческой порцией. Пауло наложил вето и на эту меру. У Лусидио должна быть полная свобода действий.
— Скажите честно, — произнес Пауло. — Если не думать о смерти… Вы когда-нибудь ели так, как на ужинах Лусидио? Хоть раз в жизни?
— Нет, но…
— И еще одно. Если мы начнем вмешиваться в его работу, он исчезнет. Он уйдет. Он нас бросит.
— Это мы уходим, — воскликнул Чиаго. — Один за другим. По одному в месяц. «Клуб поджарки» исчезнет не из-за отсутствия повара, а из-за отсутствия его членов. Мы умираем!
И тогда Пауло, развалившись в кресле под картиной Маркоса, которая демонстрировала, по мнению автора, борьбу «Первого существа» за избавление от двойственности тела и духа, сказал буквально следующее:
— Не знаю, как вам, а мне все равно.
Ливия позвонила узнать, как я себя чувствую. Я сказал, что все в порядке, пытаюсь уснуть. Она спросила, есть ли со мной кто-нибудь.
— Нет, — соврал я.
Самуэл остался после того, как ушли остальные. Он был в глубокой депрессии из-за смертей Маркоса и Сауло и из-за своей встречи с Марой.
— Прекратите это сумасшествие, Зи!
— Конечно.
— Бросьте ужины. Донесите на этого повара!
— Конечно, конечно.
Когда я положил трубку, Самуэл изучал одну из подаренных мне Сауло картин Маркоса, в изобилии красующихся на стенах кабинета.
— Думаешь, Маркос покончил с собой от самокритичности? — спросил Самуэл, не оборачиваясь.
— Это то, что мы делаем? Мы кончаем жизнь самоубийством?
— Я нет. А ты?
Я вспомнил свой восторг, когда ел утку в апельсиновом соусе, думая, что есть возможность, что я — избранник смерти. Точно как описанные Рамосом ощущения входа на привилегированную территорию, где все ясно и неизбежно и чувства обостряются как никогда. Территория приговоренного к смерти. Или дегустатора фугу, если верить Лусидио.
— Самуэл, скажи мне…
— Что?
— Откуда у тебя такая же рыбья чешуя, как у Лусидио?
— Спроси у Лусидио, откуда у него такая же рыбья чешуя, как у меня. И почему он соврал про нее.
— Откуда у тебя твоя?
— Подарили.
— Как думаешь, почему Лусидио наврал про чешую?
— Хотел вызвать твой интерес. Вся история с фугу — выдумка. Он просто хотел заинтриговать тебя. Он знал, как тебе нравятся странные истории.
— Откуда он знал?
— Кто-нибудь рассказал.
— Ты думаешь, он все устроил, чтобы быть поваром у нас? Чтобы нас отравить?
— И у него получилось.
— Почему он нас травит?
— Ты неправильно ставишь вопрос.
— Какой вопрос правильный?
— Почему мы позволяем нас травить?
Пауло пришел последним на ужин, где он должен был быть отравлен. Лусидио подтвердил:
— Блюдом этого вечера будет телячье рагу под белым соусом.
Любимое блюдо Пауло. Приговоренный пришел с накинутым как плащ большим куском красной ткани на плечах. Он попытался найти в своем прошлом политического активиста что-нибудь, что можно было бы принести в собственное жертвоприношение, и ничего не обнаружил, кроме нескольких заплесневевших книг. Тогда он сымпровизировал красный флаг и не снимал его с плеч до конца вечера, на котором говорил он один.
Пауло рассказал вкратце историю своей вербовки во времена студенчества, о том, как получил мандат в муниципальном совете, а также о периоде подполья, манифестаций, секретных миссий для партии, тюрьмы, выборов в депутаты. И поведал о предательстве. Да, это правда. Он предал, выдал товарищей. Он побывал на баррикадах и в говне, пока мы проживали как среднестатистические личности, даже не узнав возбуждения от большой подлости, от огромного чувства вины. Общими у нас были наш аппетит и наши неудачи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Самуэл постоянно называл Рамоса педиком из-за его привычек и утонченных манер. Но годы спустя, когда Рамос умирал от СПИДа в больнице, Самуэлу, казалось, было тяжелее всех примириться с подтверждением его гомосексуализма, и это покончило с нашим предположением о том, что они любовники.
— Ясно.
— У меня есть другой друг в Бразилии.
— Понятно.
— Я тебе не досаждаю?
— Нет, нет.
— Любовные истории всегда надоедливы. Особенно если они сложные.
— Нет, нет.
— Бесконечное разнообразие человеческого поведения не так очаровательно, как его расписывают. И является причиной всех наших проблем.
— Ясно.
Я чувствовал себя неуютно в роли доверенного лица Рамоса. Почему я? Поскольку я не умел молчать, то не заслуживал доверия.
— Если бы они оба были благоразумными… Но они неблагоразумны. Неблагоразумны и жестоки.
— Они знакомы между собой?
— Знакомы, знакомы. И ненавидят друг друга. — Он помолчал. — Мои wanton boys…
Я услышал: «мои wong-tong
boys» и подумал, что это имеет какое-то отношение к китайской еде, но Рамос объяснил, что wanton — английское слово, означающее хитрый, безжалостный, плохой, распутный. Wanton boys — это из Шекспира.
В ту ночь мы ужинали за большим столом в одном из старейших ресторанов Парижа, и коньячная речь Рамоса была на французском языке, несмотря на протесты большинства. А Самуэл чуть не спровоцировал скандал, упорно называя всех официантов «сеньор сволочь». После того вечера в Париже Рамос больше не откровенничал со мной о своей частной жизни. А я не спрашивал.
На похоронах Сиамских Близнецов ко мне подошел незнакомый человек и представился. Я услышал «инспектор» и поспешил опередить его, прежде чем он задаст какой-либо вопрос:
— Никто не был отравлен в моем доме, инспектор.
Но я ошибся. Он меня поправил:
— Не «инспектор». Спектор. Вот моя визитная карточка.
Его звали Эуженио Спектор, и на его визитке, кроме номера телефона, было всего лишь одно слово: «Организатор». Он хотел поговорить со мной, когда будет удобно. У него есть предложение, которое, возможно, меня заинтересует. Попросил, чтобы я ему позвонил.
— Когда, — сказал он, — пройдет боль.
Сеньор Спектор приходил ко мне несколько дней назад и… Но я забегаю вперед, забегаю вперед. Остановись, Даниэл.
* * *
После похорон мы пошли ко мне. Собрались в кабинете. «Клуб поджарки» в своем полном текущем составе — пять членов. На похоронах Ливия все время повторяла:
— Что за безумие, Зи? Что это за безумие? Бросьте эти ужины!
Повестка дня нашей встречи была такая: мы бросаем ужины или нет? Следующим ответственным за ужин должен быть Педро. По алфавитной системе — раз уж Сауло явно умер вне системы по собственной инициативе — после Маркоса должен был умереть Пауло.
— И что? Отменяем ужин? — спросил я.
— Нет, — ответил Пауло, не колеблясь.
— Думаю, мы должны проголосовать… — начал Самуэл.
— Я — главное заинтересованное лицо, — возразил Пауло. — Ужин состоится.
Педро настаивал, чтобы он сам, а не Лусидио выбрал меню. Пауло не согласился. Я предложил проследить за приготовлением блюд. Главное, за последней и пророческой порцией. Пауло наложил вето и на эту меру. У Лусидио должна быть полная свобода действий.
— Скажите честно, — произнес Пауло. — Если не думать о смерти… Вы когда-нибудь ели так, как на ужинах Лусидио? Хоть раз в жизни?
— Нет, но…
— И еще одно. Если мы начнем вмешиваться в его работу, он исчезнет. Он уйдет. Он нас бросит.
— Это мы уходим, — воскликнул Чиаго. — Один за другим. По одному в месяц. «Клуб поджарки» исчезнет не из-за отсутствия повара, а из-за отсутствия его членов. Мы умираем!
И тогда Пауло, развалившись в кресле под картиной Маркоса, которая демонстрировала, по мнению автора, борьбу «Первого существа» за избавление от двойственности тела и духа, сказал буквально следующее:
— Не знаю, как вам, а мне все равно.
Ливия позвонила узнать, как я себя чувствую. Я сказал, что все в порядке, пытаюсь уснуть. Она спросила, есть ли со мной кто-нибудь.
— Нет, — соврал я.
Самуэл остался после того, как ушли остальные. Он был в глубокой депрессии из-за смертей Маркоса и Сауло и из-за своей встречи с Марой.
— Прекратите это сумасшествие, Зи!
— Конечно.
— Бросьте ужины. Донесите на этого повара!
— Конечно, конечно.
Когда я положил трубку, Самуэл изучал одну из подаренных мне Сауло картин Маркоса, в изобилии красующихся на стенах кабинета.
— Думаешь, Маркос покончил с собой от самокритичности? — спросил Самуэл, не оборачиваясь.
— Это то, что мы делаем? Мы кончаем жизнь самоубийством?
— Я нет. А ты?
Я вспомнил свой восторг, когда ел утку в апельсиновом соусе, думая, что есть возможность, что я — избранник смерти. Точно как описанные Рамосом ощущения входа на привилегированную территорию, где все ясно и неизбежно и чувства обостряются как никогда. Территория приговоренного к смерти. Или дегустатора фугу, если верить Лусидио.
— Самуэл, скажи мне…
— Что?
— Откуда у тебя такая же рыбья чешуя, как у Лусидио?
— Спроси у Лусидио, откуда у него такая же рыбья чешуя, как у меня. И почему он соврал про нее.
— Откуда у тебя твоя?
— Подарили.
— Как думаешь, почему Лусидио наврал про чешую?
— Хотел вызвать твой интерес. Вся история с фугу — выдумка. Он просто хотел заинтриговать тебя. Он знал, как тебе нравятся странные истории.
— Откуда он знал?
— Кто-нибудь рассказал.
— Ты думаешь, он все устроил, чтобы быть поваром у нас? Чтобы нас отравить?
— И у него получилось.
— Почему он нас травит?
— Ты неправильно ставишь вопрос.
— Какой вопрос правильный?
— Почему мы позволяем нас травить?
Пауло пришел последним на ужин, где он должен был быть отравлен. Лусидио подтвердил:
— Блюдом этого вечера будет телячье рагу под белым соусом.
Любимое блюдо Пауло. Приговоренный пришел с накинутым как плащ большим куском красной ткани на плечах. Он попытался найти в своем прошлом политического активиста что-нибудь, что можно было бы принести в собственное жертвоприношение, и ничего не обнаружил, кроме нескольких заплесневевших книг. Тогда он сымпровизировал красный флаг и не снимал его с плеч до конца вечера, на котором говорил он один.
Пауло рассказал вкратце историю своей вербовки во времена студенчества, о том, как получил мандат в муниципальном совете, а также о периоде подполья, манифестаций, секретных миссий для партии, тюрьмы, выборов в депутаты. И поведал о предательстве. Да, это правда. Он предал, выдал товарищей. Он побывал на баррикадах и в говне, пока мы проживали как среднестатистические личности, даже не узнав возбуждения от большой подлости, от огромного чувства вины. Общими у нас были наш аппетит и наши неудачи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24