Он сделал это аккуратно, но достаточно резко. Лена ударила его своим кулачком по спине.
– Тумба чугунная. Поосторожнее.
– А что… – Чугунов посмотрел на нее с искренним недоумением.
– Неисправим, – констатировала она.
Все были одеты, «более чем легко». Но у Чугунова была куча старых и не очень старых тулупов. И не менее шести пар валенок. Вся компания одела тулупы на голое тело и валенки на босу ногу. В таком одеянии все они пошли в баню, стоявшую на краю огорода, недалеко от реки. Летом до реки можно было добежать, выйдя из калитки. Сейчас это было бесполезно. Река в такой мороз замерзла быстро.
Впрочем, река была некой экзотикой. В бане все было вполне цивильно. Имелась вода и даже холодный душ. Чугунов откровенно любил удобства, не считая их излишеством. Это позолоченная бронза на ручках излишество, а вода, подведенная к бане – необходимость.
В предбаннике все разделись. Мужчины, не стесняясь догола, женщины обернулись простынями.
– Ну, вы дамы даете…
– Еще не даем, – отбрила Зоя.
– Я не о том, плясали чуть ли не в неглиже, а сейчас в простыни кутаетесь.
– Хотим, и кутаемся, не гони коней, Петрович, – сверкнула глазами Зоя.
Вдруг все замолкли.
Юра снял рубашку, и женщины увидели следы его ранений.
Лена, почти инстинктивно, порывисто подошла к Юре и профессионально провела чуткими пальцами по огромному шраму на плече.
– Сустав задет? – спросила она.
– По частям собирали, – усмехнулся Юра.
– Где?
– В Боснии. – Он опять усмехнулся. Его рана на плече была самая заметная, но отнюдь не самая опасная.
Лена провела пальцами по его животу и легко коснувшись гораздо менее приметного шрама, спросила:
– А выходное где?
– Не было выходного. Пуля почему-то повернула вниз, прошла вдоль брюшины и застряла в тазовой кости.
Надо было видеть ее лицо в этот момент. Доброе, внимательное, заботливое. Она как будто автоматически переключила режим своего поведения. Увидев такие раны, даже старые и зажившие, она стала, прежде всего, врачом, забыв все остальное.
Глядя на нее, у Чугунова сжалось сердце. Такие женщины достойны жить в хрустальных замках, достойны, чтобы их носили на руках, достойны просыпаться, каждый день, видя в своей спальне свежие цветы.
– А где это было? – спросила она.
– В родном Питере, когда меня убивали по заказу.
Он не любил вспоминать, как киллер подходил к нему, беспомощно лежащему на земле и, приставив автомат к голове, нажал спуск. Выстрела не последовало, патроны кончились. Большую часть пуль приняли в себя, заслонившие Юру соратники. Было 10-30 утра. Киллер, наделав и так много шума, не стал перезаряжать автомат, а скрылся в ближайшем дворе.
– Убийцу нашли?
– Еще бы, ведь я его запомнил точно.
– Ну и что?
– Отпустили за недостатком улик. Сейчас он в Израиле, живет и в ус не дует.
– И за что же вы все воюете, мальчики вы неповзрослевшие?
– Да за вас! – вдруг взорвался Чугунов. – За белых русских женщин, лучших в мире. Чтобы вы жили, как королевы, чтобы ни одна тварь не смела называть вас бабами. Чтобы ты, Тигрясик, врач от Бога, получала на трех работах не жалкие триста баксов, а три тысячи. Но три тысячи эти кремлевские твари собираются платить своим охранителям, а не детским врачам. Ибо им не нужны здоровые русские дети, и поэтому не нужны детские врачи. Им нужны все эти псы, защищающие их власть над нашей страной!
Чугунова трясло от гнева и возмущения, и он продолжал орать. Тесный предбанник, казалось, вибрировал от его крика.
– Для нас нет врагов хуже них. Или русский народ найдет в себе силы уничтожить всю эту сволочь, неважно с чьей помощью, или они заставят русский народ вымереть.
Юра спокойно слушал профессора, а Зигфрид одобрительно мотал головой, разделяя все его эмоции. Марина смотрела на Чугунова несколько удивленно и скептически. Она хотела прервать его ироничным вопросом, но Тигрясик опередила ее.
– Но что же вы можете?! – спросила она с неподдельным сочувствием.
Юра усмехнулся, и сказал:
– Не важно, что можешь, важно, что делаешь.
– Мне всегда нравился американский фильм «Пролетая над гнездом кукушки», знаете такой? – спросил Чугунов.
– Знаем, – ответила за всех Марина.
Хотя Зойка, а может и Лена, вряд ли были в курсе. Но направление разговора было понятно и без этого.
– Помнишь, там был индеец, который говорил: «Но я хотя бы пробовал!».
– Насколько я помню, у него так ничего и не вышло.
– Зато вышло у другого, главного героя этого фильма…
– Мы в парилку пойдем когда-нибудь?! – прервала их дискуссию Зоя. – Задолбали своими серьезными разговорами, в рот компот.
В парилке было уже за сто градусов. Петр плеснул на камни свою фирменную травяную смесь. Одуряющее запахло одновременно мятой, эвкалиптом, лавандой, пихтой. Он не любил разделять ароматизаторы и лил их все сразу и от души. Иным это казалось не совсем правильным. Но… Чугунов он и есть Чугунов. Тонкостью он не отличался.
Банный жар сразу расслабил их всех. Разговор уже не касался серьезных тем. Женщины вскоре сбросили с себя простыни и предстали во всей красе. И это не преувеличение. Как же идет русской женщине легкое марево банного жара!
Все они казались моложе, чем на самом деле, лет на двадцать. И то, такая розовая нежная кожа могла быть только у совсем молоденьких девчонок.
Распарившись, все высыпали на снег. Чугунов барахтался в сугробе как медведь-шатун. Он валялся и урчал, а потом бросился обратно в парную, готовый снести все и всех на своем пути.
Женщины вели себя более деликатно, но в целом не отставали от Петра.
Глядя на них, Зигфрид пропел, перефразируя известную песню:
– Девочки на снегу, Розовые на белом…
– Дальше там было про что-то типа, я уже не могу, – ухмыльнулся Юра.
И гульбище пошло по накатанной колее, неизбежно приближаясь к тому, что откладывать дальше не хотел уже никто из его участников.
Комната Чугунова занимала всю мансарду дома. «Мой чердак», – называл он ее. На втором этаже были три «гостевые» комнаты и туалет с умывальником. На первом гостиная, санузел с душем и кухня.
Мансарда была далеко не чердаком, и из ее окон открывался чудный вид на долину протекавшей рядом реки. Сейчас эта долина была залита лунным светом и казалась заколдованной страной с черным лесом на горизонте и мерцающей полосой заснеженной поймы.
Лунный свет проникал и в комнату через одно из широких окон. В этом свете лицо Лены казалось по-особенному красивым и нежным. Оно как бы растворялось в полумраке. Деталей лица не было видно. Но тем выразительнее на этом мягко очерченном лице мерцала ее широкая, лукавая и задорная улыбка. Ибо второстепенные черты не отвлекали глаз от этих милых губ и ровного ряда зубов.
Однако лукавство и задор были смягчены этим нежным полумраком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Тумба чугунная. Поосторожнее.
– А что… – Чугунов посмотрел на нее с искренним недоумением.
– Неисправим, – констатировала она.
Все были одеты, «более чем легко». Но у Чугунова была куча старых и не очень старых тулупов. И не менее шести пар валенок. Вся компания одела тулупы на голое тело и валенки на босу ногу. В таком одеянии все они пошли в баню, стоявшую на краю огорода, недалеко от реки. Летом до реки можно было добежать, выйдя из калитки. Сейчас это было бесполезно. Река в такой мороз замерзла быстро.
Впрочем, река была некой экзотикой. В бане все было вполне цивильно. Имелась вода и даже холодный душ. Чугунов откровенно любил удобства, не считая их излишеством. Это позолоченная бронза на ручках излишество, а вода, подведенная к бане – необходимость.
В предбаннике все разделись. Мужчины, не стесняясь догола, женщины обернулись простынями.
– Ну, вы дамы даете…
– Еще не даем, – отбрила Зоя.
– Я не о том, плясали чуть ли не в неглиже, а сейчас в простыни кутаетесь.
– Хотим, и кутаемся, не гони коней, Петрович, – сверкнула глазами Зоя.
Вдруг все замолкли.
Юра снял рубашку, и женщины увидели следы его ранений.
Лена, почти инстинктивно, порывисто подошла к Юре и профессионально провела чуткими пальцами по огромному шраму на плече.
– Сустав задет? – спросила она.
– По частям собирали, – усмехнулся Юра.
– Где?
– В Боснии. – Он опять усмехнулся. Его рана на плече была самая заметная, но отнюдь не самая опасная.
Лена провела пальцами по его животу и легко коснувшись гораздо менее приметного шрама, спросила:
– А выходное где?
– Не было выходного. Пуля почему-то повернула вниз, прошла вдоль брюшины и застряла в тазовой кости.
Надо было видеть ее лицо в этот момент. Доброе, внимательное, заботливое. Она как будто автоматически переключила режим своего поведения. Увидев такие раны, даже старые и зажившие, она стала, прежде всего, врачом, забыв все остальное.
Глядя на нее, у Чугунова сжалось сердце. Такие женщины достойны жить в хрустальных замках, достойны, чтобы их носили на руках, достойны просыпаться, каждый день, видя в своей спальне свежие цветы.
– А где это было? – спросила она.
– В родном Питере, когда меня убивали по заказу.
Он не любил вспоминать, как киллер подходил к нему, беспомощно лежащему на земле и, приставив автомат к голове, нажал спуск. Выстрела не последовало, патроны кончились. Большую часть пуль приняли в себя, заслонившие Юру соратники. Было 10-30 утра. Киллер, наделав и так много шума, не стал перезаряжать автомат, а скрылся в ближайшем дворе.
– Убийцу нашли?
– Еще бы, ведь я его запомнил точно.
– Ну и что?
– Отпустили за недостатком улик. Сейчас он в Израиле, живет и в ус не дует.
– И за что же вы все воюете, мальчики вы неповзрослевшие?
– Да за вас! – вдруг взорвался Чугунов. – За белых русских женщин, лучших в мире. Чтобы вы жили, как королевы, чтобы ни одна тварь не смела называть вас бабами. Чтобы ты, Тигрясик, врач от Бога, получала на трех работах не жалкие триста баксов, а три тысячи. Но три тысячи эти кремлевские твари собираются платить своим охранителям, а не детским врачам. Ибо им не нужны здоровые русские дети, и поэтому не нужны детские врачи. Им нужны все эти псы, защищающие их власть над нашей страной!
Чугунова трясло от гнева и возмущения, и он продолжал орать. Тесный предбанник, казалось, вибрировал от его крика.
– Для нас нет врагов хуже них. Или русский народ найдет в себе силы уничтожить всю эту сволочь, неважно с чьей помощью, или они заставят русский народ вымереть.
Юра спокойно слушал профессора, а Зигфрид одобрительно мотал головой, разделяя все его эмоции. Марина смотрела на Чугунова несколько удивленно и скептически. Она хотела прервать его ироничным вопросом, но Тигрясик опередила ее.
– Но что же вы можете?! – спросила она с неподдельным сочувствием.
Юра усмехнулся, и сказал:
– Не важно, что можешь, важно, что делаешь.
– Мне всегда нравился американский фильм «Пролетая над гнездом кукушки», знаете такой? – спросил Чугунов.
– Знаем, – ответила за всех Марина.
Хотя Зойка, а может и Лена, вряд ли были в курсе. Но направление разговора было понятно и без этого.
– Помнишь, там был индеец, который говорил: «Но я хотя бы пробовал!».
– Насколько я помню, у него так ничего и не вышло.
– Зато вышло у другого, главного героя этого фильма…
– Мы в парилку пойдем когда-нибудь?! – прервала их дискуссию Зоя. – Задолбали своими серьезными разговорами, в рот компот.
В парилке было уже за сто градусов. Петр плеснул на камни свою фирменную травяную смесь. Одуряющее запахло одновременно мятой, эвкалиптом, лавандой, пихтой. Он не любил разделять ароматизаторы и лил их все сразу и от души. Иным это казалось не совсем правильным. Но… Чугунов он и есть Чугунов. Тонкостью он не отличался.
Банный жар сразу расслабил их всех. Разговор уже не касался серьезных тем. Женщины вскоре сбросили с себя простыни и предстали во всей красе. И это не преувеличение. Как же идет русской женщине легкое марево банного жара!
Все они казались моложе, чем на самом деле, лет на двадцать. И то, такая розовая нежная кожа могла быть только у совсем молоденьких девчонок.
Распарившись, все высыпали на снег. Чугунов барахтался в сугробе как медведь-шатун. Он валялся и урчал, а потом бросился обратно в парную, готовый снести все и всех на своем пути.
Женщины вели себя более деликатно, но в целом не отставали от Петра.
Глядя на них, Зигфрид пропел, перефразируя известную песню:
– Девочки на снегу, Розовые на белом…
– Дальше там было про что-то типа, я уже не могу, – ухмыльнулся Юра.
И гульбище пошло по накатанной колее, неизбежно приближаясь к тому, что откладывать дальше не хотел уже никто из его участников.
Комната Чугунова занимала всю мансарду дома. «Мой чердак», – называл он ее. На втором этаже были три «гостевые» комнаты и туалет с умывальником. На первом гостиная, санузел с душем и кухня.
Мансарда была далеко не чердаком, и из ее окон открывался чудный вид на долину протекавшей рядом реки. Сейчас эта долина была залита лунным светом и казалась заколдованной страной с черным лесом на горизонте и мерцающей полосой заснеженной поймы.
Лунный свет проникал и в комнату через одно из широких окон. В этом свете лицо Лены казалось по-особенному красивым и нежным. Оно как бы растворялось в полумраке. Деталей лица не было видно. Но тем выразительнее на этом мягко очерченном лице мерцала ее широкая, лукавая и задорная улыбка. Ибо второстепенные черты не отвлекали глаз от этих милых губ и ровного ряда зубов.
Однако лукавство и задор были смягчены этим нежным полумраком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65