Посетители (даже сам Соломон Вальдхейм), прежде чем войти, выстукивали в дверь на улице специальный код, после чего Фред бросал им веревку, один конец которой привязывался к убирающемуся маршу пожарной лестницы; посетитель дергал за веревку, пролет лестницы опускался, и гость начинал нелегкое восхождение наверх.
Не привыкший к комфорту и невосприимчивый к холоду, Фред был совершенно счастлив.
— Тебе здесь нравится больше, чем у меня на квартире, — пожаловалась как-то Гвин, и Фред не стал оспаривать выдвинутые против него обвинения.
С тяжким вздохом Гвин предположила, что Фред уже никогда не переменится. Она любила наблюдать, как он работает: смуглое красивое лицо становилось сосредоточенным, ничего не видящим вокруг. Гвин наслаждалась формой его талантливых рук и линиями длинного тела. Мысли Гвин перенеслись к тому, как Фред занимался с ней любовью; она вспомнила его терпеливость и страстность и решила, что внешние обстоятельства не имеют никакого значения. Фред был такой, как есть, и Гвин его любит.
Фред становился довольно известным художником. За месяц он продал три большие картины, более чем за пятьдесят тысяч долларов каждую; одну из картин приобрел музей искусств. В статье журнала «Пипл» Фред представлялся как социальный художник десятилетия и самое сексуальное лицо сезона, что несказанно поразило самого Фреда.
В день рождения Гвиннет Фред пришел домой рано и с особым подарком, огромным и тяжелым. Гвин открыла картонную коробку, сопровождая свои действия возгласами восторга и беспокойства, усилившегося при виде огромного темно-коричневого ящика, сплошь покрытого маленькими блестящими кнопочками и рычажками.
— Фред, ты прелесть. Но что это?
— «Бета Макс». Думаю, тебе он понравится.
— «Бета Макс»?
— Видеомагнитофон. Последний писк. Телевизор смотреть. Включаешь его и подсоединяешь к телику, если тебе надо куда-то уйти, а программу смотришь позже. Теперь ты не пропустишь ни одного любимого шоу. Можем к тому же брать в прокате фильмы. Говорю тебе, штуки будут в большой моде.
Тоненький внутренний голосок в душе Гвиннет пропищал было сигнал тревоги, но в тот момент она его не поняла и проигнорировала. Однако, когда в следующий раз Гвиннет пришла в студию и обнаружила там восемь больших картонных коробок с надписью «Сони», спрятанных под широкой черной пластиковой пленкой, она сразу же обо всем догадалась.
«О нет! — ужаснулась про себя Гвин. — Он, несомненно, взялся за старое».
— Ну почему? — разгневанной фурией Гвин набросилась на Фреда. — Ты знаменит. Тебе сопутствует удача. Тебе больше не надо заниматься такими делами.
Фред и не подумал извиняться.
— Это помогает мне не терять сноровки, придает уверенности…
— Что ты имеешь в виду?
Фред ответил очень серьезно:
— Предположим, что со мной что-нибудь случится. Предположим, однажды я проснусь, все потеряв. Не могу рисовать. Может, зрение испортится, или я заработаю артрит. И тогда у меня останется то, к чему я смогу вернуться.
Гвиннет эта мысль показалась абсолютно нелогичной, поскольку, потеряв зрение или руки, быть вором гораздо сложнее, нежели художником.
Гвин не могла поверить. Она не понимала Фреда. Но потом вдруг до нее дошло. Фредом двигал первородный инстинкт естественного самосохранения, который поддерживал его и в прошлом. У Гвин такого опыта не было — однажды ее красота отойдет, и у нее ничего не останется. Фреду этого не понять.
— Красота — великая вещь, но она не вечна.
— Типично мужская логика! — возражала Гвиннет. — Мужчины по-другому смотрят на эту проблему.
— Ну почему же? Мужчины тоже стареют. И лысеют.
После долгих юных лет уродства комплимент по поводу внешности до сих пор был для Гвиннет настоящим подарком. Но вскоре этот подарок у нее отнимут. Временами Гвин просыпалась в ужасе при мысли, что снова превратится в уродину. Она решила подтянуть кожу лица, но и тут в засаде сидел страх. Одной ее знакомой подобная операция только испортила внешность: левая часть лица сделалась ниже правой, и это останется до конца жизни. Уж лучше иметь морщины.
Фред, казалось, был поражен тем, что подобные мысли так расстраивают Гвиннет.
— Знаешь, Гвин, если ты можешь делать деньги из своей красоты, пока она не прошла, — прекрасно, но не думай всерьез до конца дней своих оставаться красавицей. Неужели же так важно, что несколько дизайнеров и фотографов считают тебя достойной быть лицом восемьдесят второго года?
Все относительно, любовь моя: в девятьсот десятом году ты выглядела бы как белая ворона.
— Да нет, я пошутила, — слабо улыбнулась Гвин.
— Врешь. Можешь обчистить меня, можешь с кем-то изменить, но никогда мне не лги. Теперь слушай — я говорю совершенно серьезно: ты и в самом деле считаешь, что я люблю тебя за красоту?
— Нет. То есть да! Разумеется. Ты же художник.
— Дерьмо собачье! Первое, на что я обратил внимание, была твоя улыбка. Потом — твой смех. И глупое выражение на твоем лице, когда ты уронила на пол свои контактные линзы. Может это уложиться в твоей больной голове? Художника не волнует то, что другие люди находят красивым.
— Не волнует?
— Нет. Я хочу видеть, какую тень твой нос отбрасывает на твою щеку. Как отражается свет фонаря на мокром камне улицы. Я ищу контраст, цвет, посредственность, человека смеющегося, жирного, худющего, и — да-да, с морщинами, черт побери. Люди с морщинами очень интересны. Морщины у людей появляются по определенным причинам. Покажи мне классическую красоту, и я докажу тебе, до чего же она скучна. В конце концов, куда девается то, что было прекрасным?
Джесс сидела на каменном парапете у станции метро «Зокало» в Мехико и ждала Карлоса Руиса.
Она позвонила по номеру, который Карлос дал ей в Сан-Франциско. Ответил женский голос, принадлежавший, должно быть, Эсперансе, выразительно отрезавший:
— Карлос но эста аки!
— Когда он… — начала было Джесс.
— Здесь — нет. — Женщина собиралась повесить трубку.
— Передайте Карлосу, что я звоню по поводу Белого Кролика! — поспешно закричала Джесс и, воспользовавшись некоторым замешательством на другом конце провода, оставила номера своих телефонов в Мехико и Сан-Мигеле.
Правда, уверенности в том, что Эсперанса их записала, у Джессики не было.
Карлос позвонил через месяц. Голос его накатывался волнами, порой совершенно пропадая в треске статических помех. Говорить было совершенно невозможно.
— Ладно, — согласился Карлос, — давайте встретимся.
Он будет в Мехико на следующей неделе. Нет, домой он к Джесс не придет. Лучше встретиться где-нибудь в городе, в людном месте.
Разговор удивил Джесс и вызвал еще большее желание разыскать Викторию. Потребность найти подругу превратилась в непрекращающийся зуд, постоянно напоминая о незавершенном деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Не привыкший к комфорту и невосприимчивый к холоду, Фред был совершенно счастлив.
— Тебе здесь нравится больше, чем у меня на квартире, — пожаловалась как-то Гвин, и Фред не стал оспаривать выдвинутые против него обвинения.
С тяжким вздохом Гвин предположила, что Фред уже никогда не переменится. Она любила наблюдать, как он работает: смуглое красивое лицо становилось сосредоточенным, ничего не видящим вокруг. Гвин наслаждалась формой его талантливых рук и линиями длинного тела. Мысли Гвин перенеслись к тому, как Фред занимался с ней любовью; она вспомнила его терпеливость и страстность и решила, что внешние обстоятельства не имеют никакого значения. Фред был такой, как есть, и Гвин его любит.
Фред становился довольно известным художником. За месяц он продал три большие картины, более чем за пятьдесят тысяч долларов каждую; одну из картин приобрел музей искусств. В статье журнала «Пипл» Фред представлялся как социальный художник десятилетия и самое сексуальное лицо сезона, что несказанно поразило самого Фреда.
В день рождения Гвиннет Фред пришел домой рано и с особым подарком, огромным и тяжелым. Гвин открыла картонную коробку, сопровождая свои действия возгласами восторга и беспокойства, усилившегося при виде огромного темно-коричневого ящика, сплошь покрытого маленькими блестящими кнопочками и рычажками.
— Фред, ты прелесть. Но что это?
— «Бета Макс». Думаю, тебе он понравится.
— «Бета Макс»?
— Видеомагнитофон. Последний писк. Телевизор смотреть. Включаешь его и подсоединяешь к телику, если тебе надо куда-то уйти, а программу смотришь позже. Теперь ты не пропустишь ни одного любимого шоу. Можем к тому же брать в прокате фильмы. Говорю тебе, штуки будут в большой моде.
Тоненький внутренний голосок в душе Гвиннет пропищал было сигнал тревоги, но в тот момент она его не поняла и проигнорировала. Однако, когда в следующий раз Гвиннет пришла в студию и обнаружила там восемь больших картонных коробок с надписью «Сони», спрятанных под широкой черной пластиковой пленкой, она сразу же обо всем догадалась.
«О нет! — ужаснулась про себя Гвин. — Он, несомненно, взялся за старое».
— Ну почему? — разгневанной фурией Гвин набросилась на Фреда. — Ты знаменит. Тебе сопутствует удача. Тебе больше не надо заниматься такими делами.
Фред и не подумал извиняться.
— Это помогает мне не терять сноровки, придает уверенности…
— Что ты имеешь в виду?
Фред ответил очень серьезно:
— Предположим, что со мной что-нибудь случится. Предположим, однажды я проснусь, все потеряв. Не могу рисовать. Может, зрение испортится, или я заработаю артрит. И тогда у меня останется то, к чему я смогу вернуться.
Гвиннет эта мысль показалась абсолютно нелогичной, поскольку, потеряв зрение или руки, быть вором гораздо сложнее, нежели художником.
Гвин не могла поверить. Она не понимала Фреда. Но потом вдруг до нее дошло. Фредом двигал первородный инстинкт естественного самосохранения, который поддерживал его и в прошлом. У Гвин такого опыта не было — однажды ее красота отойдет, и у нее ничего не останется. Фреду этого не понять.
— Красота — великая вещь, но она не вечна.
— Типично мужская логика! — возражала Гвиннет. — Мужчины по-другому смотрят на эту проблему.
— Ну почему же? Мужчины тоже стареют. И лысеют.
После долгих юных лет уродства комплимент по поводу внешности до сих пор был для Гвиннет настоящим подарком. Но вскоре этот подарок у нее отнимут. Временами Гвин просыпалась в ужасе при мысли, что снова превратится в уродину. Она решила подтянуть кожу лица, но и тут в засаде сидел страх. Одной ее знакомой подобная операция только испортила внешность: левая часть лица сделалась ниже правой, и это останется до конца жизни. Уж лучше иметь морщины.
Фред, казалось, был поражен тем, что подобные мысли так расстраивают Гвиннет.
— Знаешь, Гвин, если ты можешь делать деньги из своей красоты, пока она не прошла, — прекрасно, но не думай всерьез до конца дней своих оставаться красавицей. Неужели же так важно, что несколько дизайнеров и фотографов считают тебя достойной быть лицом восемьдесят второго года?
Все относительно, любовь моя: в девятьсот десятом году ты выглядела бы как белая ворона.
— Да нет, я пошутила, — слабо улыбнулась Гвин.
— Врешь. Можешь обчистить меня, можешь с кем-то изменить, но никогда мне не лги. Теперь слушай — я говорю совершенно серьезно: ты и в самом деле считаешь, что я люблю тебя за красоту?
— Нет. То есть да! Разумеется. Ты же художник.
— Дерьмо собачье! Первое, на что я обратил внимание, была твоя улыбка. Потом — твой смех. И глупое выражение на твоем лице, когда ты уронила на пол свои контактные линзы. Может это уложиться в твоей больной голове? Художника не волнует то, что другие люди находят красивым.
— Не волнует?
— Нет. Я хочу видеть, какую тень твой нос отбрасывает на твою щеку. Как отражается свет фонаря на мокром камне улицы. Я ищу контраст, цвет, посредственность, человека смеющегося, жирного, худющего, и — да-да, с морщинами, черт побери. Люди с морщинами очень интересны. Морщины у людей появляются по определенным причинам. Покажи мне классическую красоту, и я докажу тебе, до чего же она скучна. В конце концов, куда девается то, что было прекрасным?
Джесс сидела на каменном парапете у станции метро «Зокало» в Мехико и ждала Карлоса Руиса.
Она позвонила по номеру, который Карлос дал ей в Сан-Франциско. Ответил женский голос, принадлежавший, должно быть, Эсперансе, выразительно отрезавший:
— Карлос но эста аки!
— Когда он… — начала было Джесс.
— Здесь — нет. — Женщина собиралась повесить трубку.
— Передайте Карлосу, что я звоню по поводу Белого Кролика! — поспешно закричала Джесс и, воспользовавшись некоторым замешательством на другом конце провода, оставила номера своих телефонов в Мехико и Сан-Мигеле.
Правда, уверенности в том, что Эсперанса их записала, у Джессики не было.
Карлос позвонил через месяц. Голос его накатывался волнами, порой совершенно пропадая в треске статических помех. Говорить было совершенно невозможно.
— Ладно, — согласился Карлос, — давайте встретимся.
Он будет в Мехико на следующей неделе. Нет, домой он к Джесс не придет. Лучше встретиться где-нибудь в городе, в людном месте.
Разговор удивил Джесс и вызвал еще большее желание разыскать Викторию. Потребность найти подругу превратилась в непрекращающийся зуд, постоянно напоминая о незавершенном деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96