— А кто же? — он сделал удивленное лицо, смутно желая рассмешить ее, — Иванушка?!
Но Алену шутейный тон покоробил и, оскорбленно дернув подбородком, она вскрикнула:
— Убирайся! Тут тебе не цирк, понятно?
— А почему вы мне тыкаете? — На сей раз искренне изумился он и плюхнулся обратно на стул.
— Потому! — выдохнула она и с силой провела по волосам, будто успокаивая саму себя.
Он проследил за ее жестом мимолетным, бездумным взглядом. И почему-то перестал дышать. На секунду, на один миг, но услышал отчетливо, как пусто внутри него, как страшно тихо. Ни понять, ни осознать целиком это было невозможно. И заглохшее сердце, будто почувствовав, что дальше молчать нельзя, надавило на грудь, встопорщилось и поскакало, как прежде.
Тогда мелькнуло почти ликующее: «Она тоже волнуется!»
— Может, присядешь? — осторожно спросил он. Алена ощетинилась моментально, услышав издевку, которой и не было в помине.
— Что вы распоряжаетесь в моем доме, а? И так весь день коту под хвост из-за вас!
— Из-за меня?! Ну, да. Вообще, да. Но я же извинился. Он улыбнулся вдруг, но она на него не смотрела.
Уткнулась в окно и пробурчала оттуда:
— И шарфик не принесли. Мой любимый, между прочим. Все кувырком!
— Ну, простите меня! Найду я шарфик!
— Да идите вы к черту со своим шарфиком…
— Это ваш шарфик, — напомнил Кирилл.
— Как вы мне надоели!
— А я думал, мы друг другу нравимся.
Им овладело вдруг жутковатое веселье, когда точно не знаешь, почему смеешься, зато уверен, что скоро вместо смеха останется пустота. И полынная горечь во рту.
Ну, зачем, зачем?
Что ты тут сидишь, в который раз спросил у себя Кирилл.
И вдруг отчетливо понял. Словно кто-то подсказал, внятным, горячим шепотом: «Она волнует тебя».
Как-то странно волнует. Прикоснуться к ней вроде не хочется. Или хочется все-таки? Нет, не в этом дело.
На нее невозможно смотреть спокойно. И слушать ее тоже спокойно нельзя.
То и дело его прошибает электрическим разрядом, и не разберешь, злость это или восхищение.
Чем восхищаться-то, а?
Обычная девица. Нет, женщина. Но ведь — совершенно обыкновенная. Затюканная домашним хозяйством и мужем, охочим до богатства. Ребенок опять же. Кажется, она говорила, дочка. До самой себя давно нет дела, и руки не доходят, и времени жаль, и надежда кончилась. Крупными буквами на лбу: «Мне все равно!» Глаза можно спрятать за темные очки. Волосы запихать под шарфик. И юбку до колен, раз уж никак нельзя спрятаться целиком и полностью в скафандре! И осторожно топтаться на месте. Потому как шаг в сторону неизвестно к чему приведет.
Вот и все. Ничего особенного.
Остальное он просто придумал.
Взгляд с робким ожиданием чуда. Детское лукавство веснушек. Беспокойный рот. Творог на завтрак, комедию на ужин. Одиночество пощечиной в тишине повседневных хлопот. Неверие. Доверчивость. Слабость зябких пальцев. Сила темных, внимательных глаз. Неразделенность случайной улыбки, неприкаянность беспричинных слез, слякотной лысой осенью — надежда на лето.
Ничего подобного. Очнись, ну же!
Ты просто чувствуешь себя виноватым, вот и наплел невесть что!
— Может быть, достаточно шуток на сегодня? — учительским тоном произнесла Алена. — Что вы расселись? Уходите.
— Конечно. Извините, — он суетливо вскочил и, едва не вихляя задницей, боком протиснулся в коридор.
Краем глаза уцепил молоток и нож на полочке. Озабоченно крякнул.
— А для кого эти штуки? — запоздало поинтересовался Кирилл.
— Будете шута горохового изображать, так и для вас сгодятся, — устало откликнулась она.
Он помрачнел, но не от ее тона, а — догадавшись.
— Вы ждали тех бандитов? Не бойтесь, они не придут больше.
— Откуда вам знать? — отмахнулась Алена.
— Я же говорю, Балашов уехал из города, а вы их интересовали только из-за него. И вообще, дело закрыто. Почти закрыто. Вас больше никто не побеспокоит.
Алена согласно кивнула. Это точно подмечено. Никто ее не побеспокоит. В первую очередь — он сам. Чудеса — странные, нелепые, страшные — кончились. Как он сказал? Дело закрыто…
Какое дело? Почему закрыто?
Меньше всего на свете она хотела думать о Балашове, но заставляла себя, чтобы не сверзнуться мыслями в бессмысленное и прекрасное ничто. В пустоту, никуда ни ведущую.
Значит, дело закрыто. Балашову ничего не грозит. И главное — Ташке тоже. Все хорошо. Все замечательно. Восхитительно и чудесно.
Еще как? Придумай, ты же филолог, ну!
— Всего доброго, — безыскусно попрощалась она.
Он молча кивнул, задев ее раздраженным взглядом. Злится, что пришел, поняла Алена. Сожалеет.
Когда он ушел, она села на кухне, уткнувшись в окно. Было видно, как в полумраке двора размашисто движется высокая фигура.
Богатырь. Илья Муромец просто, только коня не хватает. Впрочем, вот и он, железный да о четырех колесах. Пискнула сигнализация, уютно зажглись фары, и Алена проводила взглядом выезжающий со двора джип.
Она встала и подошла к зеркалу.
Очень хотелось влепить самой себе затрещину. А лучше — две. Может, полегчало бы и в голове прояснилось. Почему, почему она его выгнала? Неужели нельзя было просто поговорить? На один вечер забыть, что есть другая, настоящая жизнь, где богатыри с синим блестящим взглядом, на джипах, в свитере от «Армани» (да хоть от черта лысого!), устроенные, уверенные, не ведут разговоров с учительницей русского языка, рыжей и длинноносой. Если только, конечно, их дети не учатся у нее в классе!
Интересно, есть у него дети?
На вечер — на один лишь вечер! — даже об этом можно было забыть.
И вести неспешную беседу за чашечкой кофе. Болтать ни о чем, вспоминать первую — ах нет, уже вторую! — встречу, когда друг друга совершенно не поняли, а только орали.
Можно было подружиться. Хи-хи. Домами. Семьями.
Ну, или хотя бы обменяться телефонами и время от времени перезваниваться. «Как там мой шарфик? Не нашелся еще?» — «Увы! Такая утрата! Но я куплю тебе новый, хочешь?» Обычный треп. Почему бы и нет?
Почему бы и — да?
Когда это у нее было «да»? С ней не случается «да»! Ничего похожего на «да». Только «не знаю», «наверное» или «быть может». А потом все равно выясняется, что — не может, не может быть!
Как в анекдоте про поезда, шедшие навстречу друг другу. Шли они, шли, а не столкнулись. Потому что — не судьба.
Вот и ей — не судьба, стало быть. Так что лучше уж сразу: «Убирайся, пошел вон!» и все такое.
От звонка Алена машинально схватилась за молоток. Это уж точно амбалы. Хотя теперь — все равно.
Нет. Так нельзя. У нее Ташка, и все равно быть не может.
Стоп, а какие еще амбалы? Он же сказал, что все выяснилось и теперь никто ее не побеспокоит.
А если… если вернулся? И к бесу судьбу!
Молоток она отложить забыла, помчалась к двери, про глазок снова не подумала, вялыми, внезапно обессилевшими пальцами долго возилась с замком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72