Потому что я этого не хочу».
Телефон снова зазвонил. Тоня почти наверняка уже знала, что это он, но все-таки в глубине души продолжала надеяться, что это — Шерри. Или Дима.
— Не вешай трубку, эй… Вообще-то я хочу с сыном пообщаться. Ты мне не нужна.
«Пьяный», — отметила про себя Тоня. Как обычно. Пьяный и злой на весь мир. Но больше всего — на Тоню. Не потому, что Тоня ему так ненавистна. А просто потому, что она слабая. И на нее можно свалить собственную ненависть.
А разве Тоня слабая?
Парень на экране, так похожий на Диму, подмигнул ей. Ты не слабая. Ты, может, и не сильная. Ты нормальная. И тебе до смерти надоели крысы в этом туннеле.
— Перетопчешься, — хмуро сказала Тоня.
И снова повесила трубку. Больше она ее брать не будет.
Телефон продолжал звонить. Звонки были злыми, тревожными, заставляющими Тоню сжиматься в комочек и лететь вниз, в пропасть. Как птицу. Вот она, Тоня-птица, вздумала полетать над озером в Ламерике. Посмотреть оттуда, с недосягаемой высоты, на белый дом. А для пули охотника, притаившегося в камышах, никакой недосягаемости нет.
И до Ламерика сказочного долетит.
Она уже не могла смотреть на этого парня в телевизоре. Нажала на кнопку, и экран потух. В доме повисла гнетущая тишина, и в этой тишине теперь была только Тоня и несмолкаемые звонки телефона. Она хотела выдернуть шнур из розетки. Это ведь было бы так просто. Но подумала — сейчас он смолкнет. И позвонит Шерри. Или Дима.
Он ведь сейчас смолкнет, этот чертов телефон, правда? Он и в самом деле смолк. Тоня перевела дух. «Ну вот и хорошо, — сказала она ему. — Даже у такого упертого придурка, как Леха, не хватило терпения. Это у нас с Пашкой было терпение все сносить. И унижения, и издевательства, и постоянное безденежье, и пьяную рожу его, и побои… А ему даже на злость терпения не хватает».
Настроение было испорчено. Почему-то она испытывала тревогу и за Шерри, и за Пашку, и за себя, и даже за Диму. Как будто над ними всеми нависла страшная, снеговая туча. И сейчас пойдет снег. Не обычный, а смертоносный. «Глупости, — подумала она. — У тебя нервы ни к черту. Все навалилось на тебя разом, кучей — и плохое, и хорошее, и ты не можешь понять, что с этим всем делать».
Она все-таки выпила на всякий случай ново-пассит, который, как ей было обещано, успокоит все страхи и уберет все тревоги. И села на диван, прикрыв глаза, пытаясь сейчас оказаться рядом с озером. Рядом с зеленым холмом. Рядом с белым домом. Услышать Пашкин смех и Димин голос. Ей сейчас так остро захотелось услышать его голос, что она чуть не расплакалась.
И тут телефон зазвонил снова.
Она взяла трубку. Времени уже прошло достаточно, чтобы этот гад успокоился.
— Слышь, сука, ты у меня дождешься, — услышала она снова его вкрадчивый, злой шепот. — Я ведь тебя на улице заловлю, поняла? И так тебе вмажу, что на этот раз ты живой не останешься…
Она снова бросила трубку. Рука потянулась к телефонному шнуру. Но — почему-то ей вспомнилось лицо Шерри — в тот момент, когда она говорила про открытую дверь. И Димин вопрос — а ты? Ты, Тоня, вошла бы в эту дверь?
Можно вечно прятаться. Можно трусить. Пока не станешь такой же крысой, как этот Леха. И — ничего ей этот трус не сделает. Не сможет сделать.
Когда телефон зазвонил снова, она сама взяла трубку, не раздумывая.
— Послушай, — заговорила она спокойно, — если ты не отвяжешься от меня, я тебя сама убью, ты понял? Мы без тебя — счастливы, скотина. Я хочу, чтобы ты это знал — с тобой никто счастлив никогда не будет, потому что ты крыса. И я люблю другого человека, понял, ты?
На другом конце провода молчали, слушая ее, и Тоня удивилась. А где же мат? Где угрозы? Или ей и в самом деле удалось на этот раз раздавить этого таракана?
— Это, конечно, замечательно, — услышала она в трубке Димин голос. — Но — можно поинтересоваться, кто же тот счастливец, к которому ты питаешь такие страстные чувства?
Это был небольшой, тонущий в мягком полумраке ресторанчик. Он находился в подвале. Шерри подумала, что тут уютно. А еще — вывеска.
Ресторанчик назывался «Ламерик».
Когда она увидела это название, даже замерла. Боясь обернуться. Она только смотрела, и в голове клубились мысли, откуда… она разве говорила с ним об этом… или это рука судьбы?
Она подумала — да, именно рука судьбы.
О, как ей понравилось внутри! Она почему-то сразу почувствовала себя там как дома. И ей даже показалось, что, выйдя отсюда, она поедет не в обшарпанном, грязном трамвае домой, а прямо окажется на берегу синего озера. Ла-ме-рик…
Андрей смотрел на нее и все больше и больше понимал Волка. Сам же Волк был счастлив. И молчал, точно боялся даже дыханием нарушить это волшебство, превращающее девочку из магазина в ирландскую принцессу, вступившую в собственные владения. В этих своих смешных черных очках, нелепом сарафанчике, Шерри теперь наполнилась изнутри мягким сиянием, совершенно ее преобразившим. Как будто невидимая рука стерла все случайные черты. Она сняла очки, потом смутилась и снова попыталась их надеть.
— Не надо, — попросил он.
— Но…
Он взял у нее эти чертовы очки. Ему хотелось видеть ее глаза. Он сказал это вслух — вырвалось… Потом он прикусил язык, сам испугавшись своей откровенности, и подумал: «Я-то не преобразился. Я выгляжу пошло. Как „папик“, соблазняющий юную красотку. Бог мой, какая нелепость…» Но Волк был с ним категорически не согласен.
Волк сказал это вместо него. «Я на любой костер готов взойти, лишь бы на меня смотрели твои глаза».
— Я хочу видеть твои глаза…
Она смутилась. Спросила:
— Да? — И тихо добавила: — В них же ничего такого нет… Они обычные.
— Это тебе так кажется, — сказал он. — Каждому человеку кажется, что он обычен. А потом оказывается, что это не так.
— Да, я знаю, — серьезно кивнула она. — Когда открывается дверь. И ты стоишь перед выбором — остаться ли тебе в туннеле, темном и полном жадных крыс, или шагнуть туда, в сияние, которое может тебя сжечь или ослепить.
Он удивленно посмотрел на нее. Эти слова, сказанные так серьезно… Волк не ошибался. Он знал, что там, на дне ее души. Он видел лучше его. Впрочем, чему удивляться? Волк знал про туннель. И про крыс. И умел видеть в темноте, различая то, что скрыто от обычных, человеческих глаз.
И, повинуясь внезапному порыву честности, он начал ей рассказывать про него. Про Волка. Точно чувствуя себя обязанным это сделать.
Как она его слушала! Она впитывала в себя каждое его слово про Волка. Ее глаза были распахнуты и горели, рот приоткрылся… Он даже поймал себя на том, что начинает ее ревновать к Волку, и несколько раз пришлось напоминать себе, что Волк ведь — плод его воображения, часть его самого, а вовсе не самостоятельная единица. «Только вымысел». И точно услышал тихий голос, насмешливо отозвавшийся из самой глубины души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Телефон снова зазвонил. Тоня почти наверняка уже знала, что это он, но все-таки в глубине души продолжала надеяться, что это — Шерри. Или Дима.
— Не вешай трубку, эй… Вообще-то я хочу с сыном пообщаться. Ты мне не нужна.
«Пьяный», — отметила про себя Тоня. Как обычно. Пьяный и злой на весь мир. Но больше всего — на Тоню. Не потому, что Тоня ему так ненавистна. А просто потому, что она слабая. И на нее можно свалить собственную ненависть.
А разве Тоня слабая?
Парень на экране, так похожий на Диму, подмигнул ей. Ты не слабая. Ты, может, и не сильная. Ты нормальная. И тебе до смерти надоели крысы в этом туннеле.
— Перетопчешься, — хмуро сказала Тоня.
И снова повесила трубку. Больше она ее брать не будет.
Телефон продолжал звонить. Звонки были злыми, тревожными, заставляющими Тоню сжиматься в комочек и лететь вниз, в пропасть. Как птицу. Вот она, Тоня-птица, вздумала полетать над озером в Ламерике. Посмотреть оттуда, с недосягаемой высоты, на белый дом. А для пули охотника, притаившегося в камышах, никакой недосягаемости нет.
И до Ламерика сказочного долетит.
Она уже не могла смотреть на этого парня в телевизоре. Нажала на кнопку, и экран потух. В доме повисла гнетущая тишина, и в этой тишине теперь была только Тоня и несмолкаемые звонки телефона. Она хотела выдернуть шнур из розетки. Это ведь было бы так просто. Но подумала — сейчас он смолкнет. И позвонит Шерри. Или Дима.
Он ведь сейчас смолкнет, этот чертов телефон, правда? Он и в самом деле смолк. Тоня перевела дух. «Ну вот и хорошо, — сказала она ему. — Даже у такого упертого придурка, как Леха, не хватило терпения. Это у нас с Пашкой было терпение все сносить. И унижения, и издевательства, и постоянное безденежье, и пьяную рожу его, и побои… А ему даже на злость терпения не хватает».
Настроение было испорчено. Почему-то она испытывала тревогу и за Шерри, и за Пашку, и за себя, и даже за Диму. Как будто над ними всеми нависла страшная, снеговая туча. И сейчас пойдет снег. Не обычный, а смертоносный. «Глупости, — подумала она. — У тебя нервы ни к черту. Все навалилось на тебя разом, кучей — и плохое, и хорошее, и ты не можешь понять, что с этим всем делать».
Она все-таки выпила на всякий случай ново-пассит, который, как ей было обещано, успокоит все страхи и уберет все тревоги. И села на диван, прикрыв глаза, пытаясь сейчас оказаться рядом с озером. Рядом с зеленым холмом. Рядом с белым домом. Услышать Пашкин смех и Димин голос. Ей сейчас так остро захотелось услышать его голос, что она чуть не расплакалась.
И тут телефон зазвонил снова.
Она взяла трубку. Времени уже прошло достаточно, чтобы этот гад успокоился.
— Слышь, сука, ты у меня дождешься, — услышала она снова его вкрадчивый, злой шепот. — Я ведь тебя на улице заловлю, поняла? И так тебе вмажу, что на этот раз ты живой не останешься…
Она снова бросила трубку. Рука потянулась к телефонному шнуру. Но — почему-то ей вспомнилось лицо Шерри — в тот момент, когда она говорила про открытую дверь. И Димин вопрос — а ты? Ты, Тоня, вошла бы в эту дверь?
Можно вечно прятаться. Можно трусить. Пока не станешь такой же крысой, как этот Леха. И — ничего ей этот трус не сделает. Не сможет сделать.
Когда телефон зазвонил снова, она сама взяла трубку, не раздумывая.
— Послушай, — заговорила она спокойно, — если ты не отвяжешься от меня, я тебя сама убью, ты понял? Мы без тебя — счастливы, скотина. Я хочу, чтобы ты это знал — с тобой никто счастлив никогда не будет, потому что ты крыса. И я люблю другого человека, понял, ты?
На другом конце провода молчали, слушая ее, и Тоня удивилась. А где же мат? Где угрозы? Или ей и в самом деле удалось на этот раз раздавить этого таракана?
— Это, конечно, замечательно, — услышала она в трубке Димин голос. — Но — можно поинтересоваться, кто же тот счастливец, к которому ты питаешь такие страстные чувства?
Это был небольшой, тонущий в мягком полумраке ресторанчик. Он находился в подвале. Шерри подумала, что тут уютно. А еще — вывеска.
Ресторанчик назывался «Ламерик».
Когда она увидела это название, даже замерла. Боясь обернуться. Она только смотрела, и в голове клубились мысли, откуда… она разве говорила с ним об этом… или это рука судьбы?
Она подумала — да, именно рука судьбы.
О, как ей понравилось внутри! Она почему-то сразу почувствовала себя там как дома. И ей даже показалось, что, выйдя отсюда, она поедет не в обшарпанном, грязном трамвае домой, а прямо окажется на берегу синего озера. Ла-ме-рик…
Андрей смотрел на нее и все больше и больше понимал Волка. Сам же Волк был счастлив. И молчал, точно боялся даже дыханием нарушить это волшебство, превращающее девочку из магазина в ирландскую принцессу, вступившую в собственные владения. В этих своих смешных черных очках, нелепом сарафанчике, Шерри теперь наполнилась изнутри мягким сиянием, совершенно ее преобразившим. Как будто невидимая рука стерла все случайные черты. Она сняла очки, потом смутилась и снова попыталась их надеть.
— Не надо, — попросил он.
— Но…
Он взял у нее эти чертовы очки. Ему хотелось видеть ее глаза. Он сказал это вслух — вырвалось… Потом он прикусил язык, сам испугавшись своей откровенности, и подумал: «Я-то не преобразился. Я выгляжу пошло. Как „папик“, соблазняющий юную красотку. Бог мой, какая нелепость…» Но Волк был с ним категорически не согласен.
Волк сказал это вместо него. «Я на любой костер готов взойти, лишь бы на меня смотрели твои глаза».
— Я хочу видеть твои глаза…
Она смутилась. Спросила:
— Да? — И тихо добавила: — В них же ничего такого нет… Они обычные.
— Это тебе так кажется, — сказал он. — Каждому человеку кажется, что он обычен. А потом оказывается, что это не так.
— Да, я знаю, — серьезно кивнула она. — Когда открывается дверь. И ты стоишь перед выбором — остаться ли тебе в туннеле, темном и полном жадных крыс, или шагнуть туда, в сияние, которое может тебя сжечь или ослепить.
Он удивленно посмотрел на нее. Эти слова, сказанные так серьезно… Волк не ошибался. Он знал, что там, на дне ее души. Он видел лучше его. Впрочем, чему удивляться? Волк знал про туннель. И про крыс. И умел видеть в темноте, различая то, что скрыто от обычных, человеческих глаз.
И, повинуясь внезапному порыву честности, он начал ей рассказывать про него. Про Волка. Точно чувствуя себя обязанным это сделать.
Как она его слушала! Она впитывала в себя каждое его слово про Волка. Ее глаза были распахнуты и горели, рот приоткрылся… Он даже поймал себя на том, что начинает ее ревновать к Волку, и несколько раз пришлось напоминать себе, что Волк ведь — плод его воображения, часть его самого, а вовсе не самостоятельная единица. «Только вымысел». И точно услышал тихий голос, насмешливо отозвавшийся из самой глубины души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69