Честное слово, не поступил бы. Тогда я, главным образом, избегал. А теперь только и жду, что еще произойдет. И ведь происходит. Будто никак иначе нельзя. Остается лишь смотреть в оба и ждать... Говорят, инфляция — санитар этого города. Засучив рукава, бакс приступает к расчистке авгиевых конюшен. Но и здесь происходит. Спуски ешься по трапу самолета, озираешься, вдыхаешь полной грудью — и приходишь в себя в одном нижнем белье где-нибудь южнее СоХо или в больничной койке на растяжке, на груди серебряный поднос и перевитый ленточкой счет, и тип в белом говорит: «Доброе утро, сэр. Как вы себя чувствуете? С вас пятнадцать тысяч долларов...» Происходит даже здесь — и что-нибудь ждет, не дождется, чтобы произойти со мной. Я это чувствую. Последнее время жизнь кажется мне леденящей кровь шуткой. Последнее время она стала обретать, не побоюсь этого слова, форму. Что-то ждет, не дождется. И я жду. Скоро ему надоест ждать — не сегодня, так завтра. Что-нибудь ужасное может произойти в любой момент. В этом и ужас.
На нашей планете страху нечего бояться. Страх живет себе припеваючи. Все мы пляшем под его дудку. Ей Богу. И нечего морочить себе голову, сестренка... Когда-нибудь я наберусь духу и подойду прямо к нему. Подойду прямо к страху. Кто-то ведь должен это сделать. Подойду прямо к нему и скажу: «Ну ладно, стояк. Хватит. Довольно помыкать нами. Наконец нашелся кто-то, кому это осточертело. Все, баста. Выйдем, разберемся». Говорят, все задиры в глубине души трусы. Страх — задира, но что-то подсказывает мне: его не запугать. Полагаю, на самом деле страх невероятно отважен. Страх выведет меня черным ходом, прислонит к стене среди ящиков и пустых бутылок и покажет, где раки зимуют... Это может стоить мне зуба-другого или подбитого глаза, даже сломанной руки. Страх способен увлечься, как это иногда бывает — сплошной разрушительный инстинкт, никаких тормозов. Может, мне понадобятся помощники или инструмент, или старый добрый уравнитель. Нет, если как следует подумать, оставлю-ка я лучше страх в покое. Когда доходит до драки, я храбр как лев — или беспечен, или безразличен, или просто несправедлив. Но страх по-настоящему пугает меня. Слишком он хорош в драке, да и все равно я слишком боюсь.
Я прошагал квартал на запад, потом повернул к югу. На Девяностой шестой я приступом взял остановившееся у светофора такси — просто рванул дверь и зашвырнул на сиденье свой чемоданчик. Водитель развернулся, и наши взгляды с треском скрестились.
— "Эшбери", — второй раз сказал я ему. — На Сорок пятой.
Он довез меня куда сказано. Я доплатил ему остаток в два доллара плюс еще чуть-чуть. Деньги перешли из рук в руки крайне красноречиво.
— Спасибо, друг, — произнес он.
— Не за что, — ответил я. — Это вам спасибо.
Я сижу на кровати в номере отеля. Номер очень даже ничего, очень. Жаловаться абсолютно не на что. Соотношение качество-цена выше некуда.
Зубы болят по-прежнему, плюс возник новый очаг. Челюсть справа и сверху, так сказать, на северо-западе, явно распухла. Не иначе абсцесс какой-нибудь хренов, нерв задет или десна пошаливает. Черт, придется лечить. То-то доктор подскочит. Эти мои крокодильи зубы, мои английские зубы, пожалуй, не лучше, чем у среднего американского трупа. Более того, попаду на деньги. За все такое здесь надо платить и платить, как вы знаете, как я уже говорил. Надо морально подготовиться к тому, что обдерут как липку. Все прохожие, все статисты и исполнители эпизодических ролей требуют постоянных расходов, да еще каких. Скорая помощь в этом городе оборудована счетчиками с монетоприемником; вот куда меня занесло, вот к чему я вынужден привыкать. Новый очаг боли — где-то под глазными яблоками. Привет и добро пожаловать.
Я пью из зубной кружки беспошлинное виски и прислушиваюсь, не померещится ли еще что-нибудь. Хуже всего по утрам. Сегодняшнее утро— рекордное, Мне слышались компьютерные фуги, японский джем-сейшн, вой диджериду. Что задумала моя голова? Хотел бы я знать, какой сюрприз она мне готовит. У меня большое желание прямо сейчас позвонить Селине и высказать ей все, что взбредет в голову. Там час ночи. Но здесь тоже час ночи, по крайней мере, у меня в голове. И Селина легко справится со мной, раз моя голова в такой плохой форме... Теперь надо как-то провести вечер. Сколько можно. Один вечер я уже провел, в Англии и на самолете. Куда еще-то. Алек Ллуэллин должен мне денег. Селина Стрит должна мне денег. И Барри Сам должен мне денег. Как быстро, оказывается, стемнело. Спокойствие, только спокойствие. Почему-то огни никак не могут устоять на месте, высоко в накренившемся небе.
Освеженный после краткого отруба, я поднялся и зашел в соседнюю комнату. Под бесстрастным взглядом зеркала занялся переосмыслением в наемном блеске глухих стен ванной. Я почистил зубы, расчесал лохмы, подстриг ногти, протер глаза, прополоскал горло, принял душ, побрился, переоделся — ив итоге выглядел ничуть не лучше. Господи, как меня разнесло. В ванной или на горшке — самому тошно. Сижу на стульчаке куча кучей, котел вот-вот перегреется, ни дать, ни взять старый, побитый жизнью бомж. Как до такого дошло? Не только же из-за всего фаст-фуда, из-за всей выпивки. Нет, налицо явный умысел. Папаша мой отнюдь не толстяк. Мать тоже не могла похвастать чрезмерными габаритами. В чем же дело? Могут ли тут помочь деньги? Все мое тело нужно высверлить, залатать, заменить. Поставить одну большую коронку. Так я и сделаю, как только разживусь деньжищами.
Селина, моя Селина, ах эта Селина Стрит... Сегодня кое-кто поведал мне одну из ее страшных тайн. Но говорить об этом сейчас я не хочу. Потом расскажу. Сначала надо выйти, выпить еще и утомиться гораздо сильнее.
Двери разъехались, и я, шатаясь, ввалился в вестибюль, сплошные тиковые панели и мерцанье огней. Люди в форме стояли, как влитые — ни дать, ни взять часовые в окопах. Я шлепнул ключ на конторку портье и серьезно кивнул. Я уже так нагрузился, что не понимал, понимают ли они, что я нагрузился. Их это волнует? А вот и плевать, я уже слишком нагрузился. По-боксерски ссутулившись, я закосолапил к двери.
— Мистер Сам?
— Он самый, — скаламбурил я. — И?..
— Сэр, вам звонили сегодня днем. Кадута Масси... Та самая Кадута Масси?
— Та самая. Она... передать ничего не просила?
— Нет, сэр. Ничего.
— Ну и ладно. Спасибо.
— Мм-хм...
Я направился к югу по Бродвею. Что еще на хрен за «мм-хм»? Я прокладывал себе путь через выдохнутое подземкой плотоядное племя. Слух мой резало гиканье сирен, свистки велосипедистов, скейтбордистов, прыгунов на «пого», мам с колясками, серфингистов. Я видел автомобили, стремительно увлекаемые вперед силой своих гудков. В воздухе неудержимо веяло состязательностью, демократией, курсивом. Эти люди на что угодно готовы, лишь бы не изменить себе — на что угодно, без преувеличения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130