Он сказал, что любит Дэвида. Как это было странно: он любил Дэвида, а она нет. Сначала Ивен пытался говорить с ней о том, чтобы признаться во всем Дэвиду, вымолить у него прощение и простить его. Своим молчанием она давала ему понять, что не намерена говорить о Дэвиде. Между тем Ивен и Дэвид продолжали играть в теннис каждую субботу, как будто ничего не изменилось. Она тем временем ходила с мальчиками за покупками, на каток или в горы. Она знала, что ставит Ивена в немыслимое для него положение. Если она чувствовала за собой хоть какую-то вину, то только за это.
В страданиях Ивена была еще и другая сторона, менее очевидная для нее. Только иногда, глубоко заглянув ему в глаза, она понимала: он хочет, чтобы она принадлежала ему целиком. Тогда она не могла даже помыслить о разводе. Мальчики просто не перенесли бы этого сразу после гибели сестры. Но ее нежелание разводиться с Дэвидом коренилось глубже, не только в мальчиках тут было дело. Ее преследовало такое чувство, что если она разорвет союз, в результате которого Хэзер появилась на свет, то тем самым предаст ее, поставит под сомнение самый факт ее существования, сотрет память о ней. Шон знала, что эта мысль алогична, как многие ее мысли в последнее время, и все же оставалась подверженной этому предубеждению.
В марте Ивен подарил ей золотое колье с изысканными игрунками, сплетенными хвостом к хвосту.
– При помощи этого колье я всегда буду с тобой, даже когда меня с тобой не будет, – сказал он. Шон вряд ли в этом нуждалась. Он и так всегда был с ней, даже среди ночи. Это было самое трудное время. Весь год после смерти Хэзер она почти не спала. Могла ли она вспомнить хотя бы одну ночь, когда не плакала в постели? Дэвид был безразличен к ее слезам. Иногда он вставал и уходил спать в комнату Хэзер, чтобы быть от нее подальше. В эти ночи она звонила Ивену, разговаривала с ним, лежа в постели. Она могла позвонить в два или три часа ночи. Ивен никогда не укорял ее за это.
– Я не должна была выходить на работу сразу после ее рождения, – говорила она по телефону. – Ей было тогда всего четыре недели. Каждая мать решилась бы на такое? – Или: – Я должна была научить ее плавать. – Или: – Не могу поверить, что она пошла в воду одна.
Она была как одержимая. Все, кроме Ивена, выводили ее из себя. Ей слышалась нота усталого раздражения в голосах друзей, когда она говорила с ними о Хэзер, но она не могла остановиться. Скоро ей перестали звонить. Даже отец устал ее слушать.
– Надо продолжать жить, Шон, – говорил он. – Тем более, тебе есть о ком заботиться.
Но Ивен никогда не выказывал ни малейших следов раздражения. Он часами слушал ее по телефону. Он говорил ей о том, какой замечательной матерью она была для Хэзер.
– Каждую пятницу по утрам ты отпрашивалась с работы, чтобы быть с ней, – напоминал он Шон. – Вы пекли пироги или охотились на тарантулов. Что еще могла ты сделать для нее? – Она представляла себе, как он лежит голый под одеялом, телефонная трубка зажата между ухом и подушкой. Эти представления доводили ее до стонов, желание лежать с ним рядом становилось невыносимым.
Но летом, почти через год после смерти Хэзер, начались перемены. Дэвид все больше нуждался в ней, но этого нельзя было сказать об Ивене. Ничто не менялось только в ней самой. Она по-прежнему была на грани помешательства, и когда облачный июнь сменился июлем, с его сухим жаром, она стала впадать в панику. Двадцать шестого августа исполнится год со дня смерти Хэзер. Этот день приближался, подползал к ней, как зримое напоминание о пережитом ужасе. От встречи с ним нельзя было уклониться, через него нельзя было перескочить. Когда ей удавалось ненадолго заснуть, ее преследовали кошмары. Она в смятении просыпалась среди ночи, тянулась к Ивену – и отшатывалась, когда ее рука дотрагивалась до тела Дэвида.
Примерно в середине июля появились первые признаки того, что она теряет Ивена. День начался ужасно. Она проснулась слишком рано, во влажной, прилипшей к ногам ночной рубашке и попыталась прийти в себя. Дэвид был еще дома: она увидела свет под дверью ванной. Из окна спальни видна была джакаранда, во всей своей красе.
Мальчики. Она села. Ночной кошмар вновь напомнил о себе.
– Дэвид!
Он вошел в комнату. На нем были только брюки с расстегнутым ремнем, на лице клочья пены для бритья, на шее полотенце, в руке бритва.
– Что случилось?
Она вылезала из постели.
– Мне приснилось… Нужно проверить, как там мальчики.
Дэвид взял ее за руки.
– Они не здесь, дорогая, ты помнишь? Они в Диснейленде с Кевином Йенсеном. – Он нагнулся, чтобы заглянуть ей в глаза. – Ты не помнишь?
Она снова села на край постели. Не надо было их отпускать.
– Я должна позвонить им, – сказала она. Дэвид стер пену с лица полотенцем и сел рядом с ней.
– Сейчас пять часов утра. Сомневаюсь, что Йенсены обрадуются столь раннему звонку.
Она опять легла и посмотрела на Дэвида.
– Ты думаешь, я ненормальная? Он покачал головой.
– Послушай. Раз уж ты проснулась, почему бы тебе не одеться и не поехать со мной сегодня утром?
– Нет.
– Ты так давно не поднималась вместе со мной на самолете.
Он имел в виду: со дня смерти Хэзер, но никогда не произносил таких слов. Как будто у него никогда и не было дочери.
– Я не хочу, – сказала она.
– Ладно, а как насчет ужина после работы? В одном из наших любимых ресторанчиков.
Сегодня он не хотел оставлять ее одну. Она почувствовала себя в западне.
– У меня сегодня вечером деловая встреча. – Она перебирала пальцами золотую цепочку. Встреча была с Ивеном, у него на квартире.
– Перенеси ее.
– Не могу. Он вздохнул.
– Я просто подумал, что, пока нет мальчиков, мы могли бы провести время где-нибудь вдвоем.
Это ее разозлило. Они постоянно спорили, можно ли отпускать мальчиков, и на этот раз, впервые за долгое время, она позволила Дэвиду настоять на своем. Он говорил, что она слишком опекает их. Мальчики теряют друзей, они нуждаются в том, чтобы почаще ускользать из-под ее крылышка и весело проводить время. Она приняла все это за чистую монету, и теперь выясняется, что он избавился от них только для того, чтобы принудить ее проводить с ним время и делать то, чего она не хотела.
Она отвернулась и подтянула одеяло к подбородку.
– Ты подумал неправильно.
Ивен жил на верхнем этаже старого, покрытого розовой штукатуркой дома, расположенного в грязном предместье Эскондидо. Дом одиноко стоял на холме, окруженный тщедушными деревцами манцаниты с красной корой. Владельцы дома жили на нижнем этаже. Они почему-то считали себя фермерами; по пути к дому Шон приходилось пробираться мимо курятника с осыпающимися стенами и пяти тощих коз.
Она открыла дверь своим ключом. Ивен пошел за продуктами; они собирались выехать на пикник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94