Я не удостаивала их вниманием.
В детских книгах часто описывается, что учителя обращают внимание на таких девочек, как я, и избавляют их от изоляции, но мне, видимо, не повезло. Мне попадались только занудные, ворчливые, малообразованные учителя. Только когда я встретилась с Винни и Сьюзен, Розали и Уоллесом, Норой и Эдом, а они приняли меня в свой живой, разговорчивый, восприимчивый круг, когда я попала в дома, где на полках стояли книги, а в бутылках не иссякало вино, где культурный гедонизм проникал повсюду, пожалуй, даже в спальни, где никто не стыдился смеха и слез, — только тогда я впервые ощутила вкус настоящей жизни. Сьюзен нашла мне работу в галерее «Куртолд», Эд и Нора — жилье в подвале Лесли Бека. Так я, двадцатипятилетняя, и оказалась в этом доме, мечтая о Лесли Беке и гадая, как лишиться девственности (впрочем, уже тогда мне казалось, что целибат необходим для вдумчивого и педантичного изучения истории искусств, — и я не ошиблась). Кстати, в то время я слушала курс по иллюстрированным манускриптам, и сочинение, которое я пыталась написать в день, когда Джослин упекли в психиатрическую клинику, стало связующим звеном между монашеским образом жизни и стремлением к превосходству. Подобные занятия порождают нетерпимость к нечистоплотной жизни окружающих.
В тот день, когда я вернулась из «Куртолда» и застала уже вытесненную секретаршей Лесли Джослин в истерике, Розали — в хлопотах, малышку Хоуп — в обмороке в саду, Серену — с приступом астмы, я пережила настоящий шок. Такова оборотная сторона культурного гедонизма. Во владениях Айды и Эрика ничего подобного не случалось.
Я разволновалась и, сказать по правде, ощутила ревность, узнав о существовании Аниты. Я думала, что если уж Лесли Бек и положит на кого-нибудь глаз, то это буду я.
Конечно, позднее все так и вышло — когда он утратил интерес к Аните. Этот эпизод еще слишком свеж в моей памяти, чтобы здраво переосмыслить его, но я, пожалуй, попытаюсь, поскольку неожиданное появление Лесли Бека в моей галерее придало оттенок неизбежности размышлениям о прошлом, как будто сама судьба предоставила нам подобный опыт, чтобы позднее мы смогли рассматривать его в ретроспективе. Однако в то время мы были рады уже тому, что выжили, устояли под натиском волн хаоса; изучать их природу нам не хотелось.
Надеюсь, Лесли не попытается ущипнуть Афру. Она не такая, как я: за подобное оскорбление может и укусить.
— Мэрион, Лесли прав, — заявила Афра, — картина прекрасно выглядит здесь, напротив двери. Полотна, висящие на этом месте, продаются лучше всего.
(«Лесли»! Как быстро он перестал быть гадом в глазах Афры, как стремительно отношения с ним стали личными и почти фамильярными. Как ему это удалось? Думаю, он покорил Афру тем, что снял пиджак и принялся перетаскивать тяжести, да еще пригласил ее поужинать. Дармовые ужины надолго остаются в памяти.)
— … Ее первую замечаешь, входя в галерею.
— Вы только посмотрите, как свет играет на шторах! — подхватила Барбара, явно не желая, чтобы предательница Афра перещеголяла ее. — Ваша жена была талантливой художницей, мистер Бек. Теперь, когда начинаю привыкать к резким очертаниям этого гребня, я уже почти могу примириться с его существованием…
«Тебе просто повезло», — подумала я.
— Теперь о цене, — перебил Лесли Бек. — Что скажешь, Мэрион, если мы оценим се в шесть с половиной тысяч фунтов?
— Ты спятил? — осведомилась я. — Шесть с половиной тысяч за картину никому не известной художницы? Да еще на выставке, где остальные полотна оценены в три-пять сотен, и только одно — в шестьсот фунтов?
Мне помешала Афра:
— Она станет гордостью галереи, будет висеть на самом видном месте, поэтому мы могли бы рискнуть…
— Эта картина создает удивительное ощущение реальности, — уверяла Барбара, — все остальные меркнут по сравнению с ней. Это же настоящий piece de resistance !
В эту минуту я мечтала только об одном — чтобы Афра вернулась в свою грязную конуру, а Барбара — к ребенку и кухонной раковине, где ей и место. Как меня угораздило взять на работу таких идиоток? Лесли Бек улыбался мне, и, подобно тому как запах способен пробуждать отчетливые воспоминания, его улыбка напомнила о моих девичьих сновидениях, более захватывающих, чем память о том, что случилось позднее. Я села.
— Устала, Мэрион? — спросил он.
— Да, — кивнула я. — Неделя выдалась тяжелой.
— Мне было еще тяжелее, — возразил он, и это была правда.
— Я беру шестьдесят процентов комиссионных, — сообщила я, все еще продолжая колебаться.
— С друзей вы иногда берете только тридцать процентов, — напомнила Барбара.
— С Анитой я была едва знакома.
— Зато вы близко знакомы с Лесли.
— Так близко, как только могут быть знакомы мужчина и женщина, — вставил Лесли лукаво и смущенно, присаживаясь рядом со мной на обитый золотистой парчой диванчик с изогнутыми подлокотниками, купленный на аукционе «Кристи», — предмет, не имеющий исторической ценности, обнаруженный в каком-то итальянском палаццо расцвета Ренессанса. Мне стало дурно. — Боже милостивый! — вдруг воскликнул Лесли. — Кажется, именно такие диванчики называются «на двоих». Ему место в борделе.
Афра и Барбара заинтересованно оглядели диван.
— А как им пользоваться? — полюбопытствовала Афра. — Наверное, если женщина перекинет ноги через подлокотник, а мужчина встанет позади…
— Или если она обопрется на локти… — добавила Барбара.
Я не выдержала, попросила их развесить картины без меня, объяснив, что переутомилась, пожелала удачного ужина в японском ресторане, вызвала такси, которое, к счастью, подъехало почти сразу, и отправилась домой.
— Оало быть, тридцать процентов? — спросил меня Лесли напоследок.
— Ладно, — согласилась я. — Разница невелика.
Дома я покормила Моне и Мане, погладила их, немного успокоившись и доведя кошек до экстаза, послушала Вивальди — он неизменно помогает мне. Затем я позвонила Розали и проболтала с ней полчаса.
— Скажи, почему я так разволновалась? — спросила я.
— Потому, что чувствуешь себя виноватой, — ответила Розали.
— Перед Анитой? — уточнила я. — Да, я спала с Лесли Беком. Как и многие другие. Ну и что в этом такого?
— Ты виновата перед Анитой и Лесли Беком, — объяснила Розали. — Ты нанесла ему смертельное оскорбление, а он этого даже не заметил. Зато тебя замучили угрызения совести.
Какое еще оскорбление? Прежде я была готова до бесконечности расспрашивать Розали о мотивах моих собственных поступков, но теперь предпочла бы свои, менее поверхностные, толкования. Это я была жертвой Лесли, а не он — моей. Общеизвестно, что во всем всегда виноват мужчина.
Я легла в постель, мне приснился Лесли Бек. Это было сновидение не девственности, а опыта, проникновения и погружения в самый центр тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
В детских книгах часто описывается, что учителя обращают внимание на таких девочек, как я, и избавляют их от изоляции, но мне, видимо, не повезло. Мне попадались только занудные, ворчливые, малообразованные учителя. Только когда я встретилась с Винни и Сьюзен, Розали и Уоллесом, Норой и Эдом, а они приняли меня в свой живой, разговорчивый, восприимчивый круг, когда я попала в дома, где на полках стояли книги, а в бутылках не иссякало вино, где культурный гедонизм проникал повсюду, пожалуй, даже в спальни, где никто не стыдился смеха и слез, — только тогда я впервые ощутила вкус настоящей жизни. Сьюзен нашла мне работу в галерее «Куртолд», Эд и Нора — жилье в подвале Лесли Бека. Так я, двадцатипятилетняя, и оказалась в этом доме, мечтая о Лесли Беке и гадая, как лишиться девственности (впрочем, уже тогда мне казалось, что целибат необходим для вдумчивого и педантичного изучения истории искусств, — и я не ошиблась). Кстати, в то время я слушала курс по иллюстрированным манускриптам, и сочинение, которое я пыталась написать в день, когда Джослин упекли в психиатрическую клинику, стало связующим звеном между монашеским образом жизни и стремлением к превосходству. Подобные занятия порождают нетерпимость к нечистоплотной жизни окружающих.
В тот день, когда я вернулась из «Куртолда» и застала уже вытесненную секретаршей Лесли Джослин в истерике, Розали — в хлопотах, малышку Хоуп — в обмороке в саду, Серену — с приступом астмы, я пережила настоящий шок. Такова оборотная сторона культурного гедонизма. Во владениях Айды и Эрика ничего подобного не случалось.
Я разволновалась и, сказать по правде, ощутила ревность, узнав о существовании Аниты. Я думала, что если уж Лесли Бек и положит на кого-нибудь глаз, то это буду я.
Конечно, позднее все так и вышло — когда он утратил интерес к Аните. Этот эпизод еще слишком свеж в моей памяти, чтобы здраво переосмыслить его, но я, пожалуй, попытаюсь, поскольку неожиданное появление Лесли Бека в моей галерее придало оттенок неизбежности размышлениям о прошлом, как будто сама судьба предоставила нам подобный опыт, чтобы позднее мы смогли рассматривать его в ретроспективе. Однако в то время мы были рады уже тому, что выжили, устояли под натиском волн хаоса; изучать их природу нам не хотелось.
Надеюсь, Лесли не попытается ущипнуть Афру. Она не такая, как я: за подобное оскорбление может и укусить.
— Мэрион, Лесли прав, — заявила Афра, — картина прекрасно выглядит здесь, напротив двери. Полотна, висящие на этом месте, продаются лучше всего.
(«Лесли»! Как быстро он перестал быть гадом в глазах Афры, как стремительно отношения с ним стали личными и почти фамильярными. Как ему это удалось? Думаю, он покорил Афру тем, что снял пиджак и принялся перетаскивать тяжести, да еще пригласил ее поужинать. Дармовые ужины надолго остаются в памяти.)
— … Ее первую замечаешь, входя в галерею.
— Вы только посмотрите, как свет играет на шторах! — подхватила Барбара, явно не желая, чтобы предательница Афра перещеголяла ее. — Ваша жена была талантливой художницей, мистер Бек. Теперь, когда начинаю привыкать к резким очертаниям этого гребня, я уже почти могу примириться с его существованием…
«Тебе просто повезло», — подумала я.
— Теперь о цене, — перебил Лесли Бек. — Что скажешь, Мэрион, если мы оценим се в шесть с половиной тысяч фунтов?
— Ты спятил? — осведомилась я. — Шесть с половиной тысяч за картину никому не известной художницы? Да еще на выставке, где остальные полотна оценены в три-пять сотен, и только одно — в шестьсот фунтов?
Мне помешала Афра:
— Она станет гордостью галереи, будет висеть на самом видном месте, поэтому мы могли бы рискнуть…
— Эта картина создает удивительное ощущение реальности, — уверяла Барбара, — все остальные меркнут по сравнению с ней. Это же настоящий piece de resistance !
В эту минуту я мечтала только об одном — чтобы Афра вернулась в свою грязную конуру, а Барбара — к ребенку и кухонной раковине, где ей и место. Как меня угораздило взять на работу таких идиоток? Лесли Бек улыбался мне, и, подобно тому как запах способен пробуждать отчетливые воспоминания, его улыбка напомнила о моих девичьих сновидениях, более захватывающих, чем память о том, что случилось позднее. Я села.
— Устала, Мэрион? — спросил он.
— Да, — кивнула я. — Неделя выдалась тяжелой.
— Мне было еще тяжелее, — возразил он, и это была правда.
— Я беру шестьдесят процентов комиссионных, — сообщила я, все еще продолжая колебаться.
— С друзей вы иногда берете только тридцать процентов, — напомнила Барбара.
— С Анитой я была едва знакома.
— Зато вы близко знакомы с Лесли.
— Так близко, как только могут быть знакомы мужчина и женщина, — вставил Лесли лукаво и смущенно, присаживаясь рядом со мной на обитый золотистой парчой диванчик с изогнутыми подлокотниками, купленный на аукционе «Кристи», — предмет, не имеющий исторической ценности, обнаруженный в каком-то итальянском палаццо расцвета Ренессанса. Мне стало дурно. — Боже милостивый! — вдруг воскликнул Лесли. — Кажется, именно такие диванчики называются «на двоих». Ему место в борделе.
Афра и Барбара заинтересованно оглядели диван.
— А как им пользоваться? — полюбопытствовала Афра. — Наверное, если женщина перекинет ноги через подлокотник, а мужчина встанет позади…
— Или если она обопрется на локти… — добавила Барбара.
Я не выдержала, попросила их развесить картины без меня, объяснив, что переутомилась, пожелала удачного ужина в японском ресторане, вызвала такси, которое, к счастью, подъехало почти сразу, и отправилась домой.
— Оало быть, тридцать процентов? — спросил меня Лесли напоследок.
— Ладно, — согласилась я. — Разница невелика.
Дома я покормила Моне и Мане, погладила их, немного успокоившись и доведя кошек до экстаза, послушала Вивальди — он неизменно помогает мне. Затем я позвонила Розали и проболтала с ней полчаса.
— Скажи, почему я так разволновалась? — спросила я.
— Потому, что чувствуешь себя виноватой, — ответила Розали.
— Перед Анитой? — уточнила я. — Да, я спала с Лесли Беком. Как и многие другие. Ну и что в этом такого?
— Ты виновата перед Анитой и Лесли Беком, — объяснила Розали. — Ты нанесла ему смертельное оскорбление, а он этого даже не заметил. Зато тебя замучили угрызения совести.
Какое еще оскорбление? Прежде я была готова до бесконечности расспрашивать Розали о мотивах моих собственных поступков, но теперь предпочла бы свои, менее поверхностные, толкования. Это я была жертвой Лесли, а не он — моей. Общеизвестно, что во всем всегда виноват мужчина.
Я легла в постель, мне приснился Лесли Бек. Это было сновидение не девственности, а опыта, проникновения и погружения в самый центр тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63