Два меню всего, и оба очень острые. Вот у нее язык-то и горит, как поест, очень, говорит, измучилась. Это у нее началось с тех самых пор, как продала она всю мебель, а продать пришлось — комнатка у нее теперь маленькая, мебель там казенная. Вот с того самого дня во рту у нее прямо горит, и челюсть вставную она носить не может. Я приезжаю и вижу — все сидит и картофелечисткой челюсть скребет, подправляет, значит. — Она засмеялась, покачивая головой. Объявили следующую остановку. — Ага, моя. Выхожу на следующей.
— Ну, всего вам доброго.
— Спасибо. — Она встала и подошла к двери, именно к той, возле которой стояли мальчишки. Поезд замедлил ход. Мальчишки раздвинули дверь во всю ширину. Ветер стал с силой трепать волосы бабулечки. Один парень вытащил баллончик, поднял… глядя на меня, мотнул головой, как бы спрашивая: ну что, брызнуть? И тут бабулечка с молниеносной быстротой схватила его руку и вывернула, загнув за спину.
— Уй-юй-юй, ты, черт! — Парень согнулся в три погибели, баллончик выпал из пальцев и покатился по полу вагона.
— Показали мне приемчик недавно, так что ты полегче в другой раз. — Бабулечка вышла на перрон. Проходя мимо моего окна, она обернулась и кивнула на прощанье.
— Во сатана бабка! — Парень потер запястье. — А с виду и не скажешь, такая старая вешалка.
Он вытащил из-под скамейки свой баллончик. На его красной футболке теперь была ярко-синяя полоса. Я засмеялся:
— Она тебя покрасила.
— Это я сам, должно. Она ж руку мне вывернула. Ну карга! Bay!
Мальчишки подошли ближе и беззастенчиво воззрились на мой затылок, один в красной футболке, по которой теперь протянулась синяя полоса, и второй, ростом пониже, с золотой серьгой в ухе, оба в широченных штанах с накладными карманами.
— Круто, — сказал парень с серьгой. — Первый класс. Цвет шикарный. Это где вас так покрасили?
— Обошлось недешево, мальчики, — уклончиво ответил я.
— Сколько?
— Шестьдесят, — солгал я.
— Ну, это еще мало.
— А вы купаться едете? — спросил я.
— Не, купаться после. Сперва порисуем.
— Где же?
Парень с серьгой открыл сумку, вынул лежавшее сверху полотенце и показал, что там еще лежит. Перчатки и несколько баллончиков с краской — красной, желтой и черной — цвета государственного флага.
Меня удивило то, что они совершенно спокойно показывали все это и не скрывали своих планов. Все дело, подумал я, в трех моих зеленых полосах, это они помогают мне с такой легкостью устанавливать контакты.
Парень в красной футболке вытащил из кармана два трафарета:
— Сами вырезали.
На одном шаблоне был вырезан силуэт коровы и надпись: «Повидала Берлин, хочу домой, в родное стойло!» На другом трафарете была голова питекантропа с ленточкой, вылезающей из его пасти, на ней были слова: «При Адольфе было клево».
— А где будете малевать?
— Ха, где запрещено, конечно. Где ж еще?
— А перчатки зачем?
— Нам без перчаток нельзя. Вдруг поймают — а на баллончиках никаких отпечатков.
— Они теперь сказали, можно на заборах рисовать, ну на тех, что вокруг стройплощадок, валяйте, говорят, красьте, разрешаем. А нам это надо? Малолетки пускай на заборах рисуют.
— Нам, главное, полированный гранит на Фридрихштрассе расписать. Так нет же, сторожат круглые сутки, охранников поставили. Ничего, мы все равно туда доберемся. А вы что в Берлине делаете?
— Да ничего, поработать приехал. Написать кое-что хочу.
— А о чем?
— О картошке.
Оба недоверчиво засмеялись.
Я тоже хмыкнул.
— Правду говорю. Но по-моему, брошу эту затею. А сейчас я скрываюсь.
— Ну? От кого?
— От торговцев оружием.
— Правда?
— Правда.
— Ух ты! Круто! А сейчас куда?
— Сейчас поплавать хочу.
Объявили станцию Николасзее. Мальчишки объяснили, куда идти. Направо. Потом через мост. У них и там есть на примете одна стеночка, белая, прямо как снег, садовая ограда. Вот туда они и навострили лыжи, прихватив корову и питекантропа.
* * *
На берегу озера и в самом деле был светлый песчаный пляжик, узковатый, правда, зато здесь пахло сосновой смолой, сухими травами и — как бы сказать? — синевой, густой синевой, которая медленно вбирает в себя вечерний коричневый аромат, если, конечно, у цвета есть запах. По дорожке между сосен и дубов навстречу мне двигались с пляжа накупавшиеся и загоревшие компании, кто пешком, кто на велосипедах, с подстилками, сумками, полотенцами, раскрасневшиеся, отдохнувшие. На берегу народа было совсем мало. Солнце опустилось низко, ровное оранжевое зарево простерлось по водной глади до того самого места, где оно разбивалось, — там, на мелководье, мальчишки и девчонки устроили сражение. Девчонки сидели на шее у парней, обхватив ногами бока, и старались спихнуть противницу, и, когда это удавалось и кто-нибудь плюхался в воду, все отчаянно вопили. Я стащил туфли и носки, брюки и белую рубашку, медленно зашел в воду. Вода была холодная, но скорее это только казалось, потому что все еще стояла жара, в воздухе пахло водорослями, тиной. Мне вспомнился рассказ Кубина о водяной кровати, о неустанном поиске удовольствий, самых острых и глубоких, какие только возможны, удовольствий, которые всякий раз оборачиваются лишь новыми разочарованиями… ведь чем больше мы его домогаемся, тем верней оно ускользает от тебя — счастье за пределом желаний.
Я поплыл вперед, нырнул, вода была зеленой и бездонной, далеко от берега я долго лежал на воде, точно покойник, и куда-то медленно двигался. Солнце повисло в ветвях деревьев, круглобокое, как апельсин, а над горизонтом показался месяц, изможденный, тощий и бледный.
Глава 15
ГЛУБОКОЕ ДЫХАНИЕ
Я вернулся в пансион — надо было переодеться, рубашка и брюки липли к телу.
Возле моей двери лежала записка, просунутая в щель над полом. «Наберите этот номер и сообщите оператору пароль: I need a boomerangcall. Удачи!»
Я принял душ, натянул джинсы и чистую рубаху. Потом спустился вниз и заказал чай у портье, который сидит внизу во второй половине дня.
— «Дарджилинг» или «Ассам»?
— «Ассам», пожалуйста.
— Располагайтесь в салоне, я принесу. Да, вы знаете, вам тут звонили, два раза.
— Кто звонил?
— Не назвались. Но, определенно, иностранцы. Первый, если я правильно понял, сказал, что еще позвонит. А второй спросил наш адрес.
Я похолодел от ужаса, вспомнив о болгарине и его бежевой горилле.
— Послушайте. Если эти люди опять позвонят, ни в коем случае не давайте им мой мюнхенский адрес.
— Понял. Что, консультанты по вопросам инвестиций?
— Вроде того. — Я прошел в салон, по утрам служивший помещением для завтрака. Высокая балконная дверь была открыта настежь. С улицы доносились голоса, шум автомобилей. На диване перед журнальным столиком сидел мужчина в черном полотняном костюме и перелистывал книгу, в которой Кристо и Жан Клод рассказывали о своем художественном проекте — упаковке здания Рейхстага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Ну, всего вам доброго.
— Спасибо. — Она встала и подошла к двери, именно к той, возле которой стояли мальчишки. Поезд замедлил ход. Мальчишки раздвинули дверь во всю ширину. Ветер стал с силой трепать волосы бабулечки. Один парень вытащил баллончик, поднял… глядя на меня, мотнул головой, как бы спрашивая: ну что, брызнуть? И тут бабулечка с молниеносной быстротой схватила его руку и вывернула, загнув за спину.
— Уй-юй-юй, ты, черт! — Парень согнулся в три погибели, баллончик выпал из пальцев и покатился по полу вагона.
— Показали мне приемчик недавно, так что ты полегче в другой раз. — Бабулечка вышла на перрон. Проходя мимо моего окна, она обернулась и кивнула на прощанье.
— Во сатана бабка! — Парень потер запястье. — А с виду и не скажешь, такая старая вешалка.
Он вытащил из-под скамейки свой баллончик. На его красной футболке теперь была ярко-синяя полоса. Я засмеялся:
— Она тебя покрасила.
— Это я сам, должно. Она ж руку мне вывернула. Ну карга! Bay!
Мальчишки подошли ближе и беззастенчиво воззрились на мой затылок, один в красной футболке, по которой теперь протянулась синяя полоса, и второй, ростом пониже, с золотой серьгой в ухе, оба в широченных штанах с накладными карманами.
— Круто, — сказал парень с серьгой. — Первый класс. Цвет шикарный. Это где вас так покрасили?
— Обошлось недешево, мальчики, — уклончиво ответил я.
— Сколько?
— Шестьдесят, — солгал я.
— Ну, это еще мало.
— А вы купаться едете? — спросил я.
— Не, купаться после. Сперва порисуем.
— Где же?
Парень с серьгой открыл сумку, вынул лежавшее сверху полотенце и показал, что там еще лежит. Перчатки и несколько баллончиков с краской — красной, желтой и черной — цвета государственного флага.
Меня удивило то, что они совершенно спокойно показывали все это и не скрывали своих планов. Все дело, подумал я, в трех моих зеленых полосах, это они помогают мне с такой легкостью устанавливать контакты.
Парень в красной футболке вытащил из кармана два трафарета:
— Сами вырезали.
На одном шаблоне был вырезан силуэт коровы и надпись: «Повидала Берлин, хочу домой, в родное стойло!» На другом трафарете была голова питекантропа с ленточкой, вылезающей из его пасти, на ней были слова: «При Адольфе было клево».
— А где будете малевать?
— Ха, где запрещено, конечно. Где ж еще?
— А перчатки зачем?
— Нам без перчаток нельзя. Вдруг поймают — а на баллончиках никаких отпечатков.
— Они теперь сказали, можно на заборах рисовать, ну на тех, что вокруг стройплощадок, валяйте, говорят, красьте, разрешаем. А нам это надо? Малолетки пускай на заборах рисуют.
— Нам, главное, полированный гранит на Фридрихштрассе расписать. Так нет же, сторожат круглые сутки, охранников поставили. Ничего, мы все равно туда доберемся. А вы что в Берлине делаете?
— Да ничего, поработать приехал. Написать кое-что хочу.
— А о чем?
— О картошке.
Оба недоверчиво засмеялись.
Я тоже хмыкнул.
— Правду говорю. Но по-моему, брошу эту затею. А сейчас я скрываюсь.
— Ну? От кого?
— От торговцев оружием.
— Правда?
— Правда.
— Ух ты! Круто! А сейчас куда?
— Сейчас поплавать хочу.
Объявили станцию Николасзее. Мальчишки объяснили, куда идти. Направо. Потом через мост. У них и там есть на примете одна стеночка, белая, прямо как снег, садовая ограда. Вот туда они и навострили лыжи, прихватив корову и питекантропа.
* * *
На берегу озера и в самом деле был светлый песчаный пляжик, узковатый, правда, зато здесь пахло сосновой смолой, сухими травами и — как бы сказать? — синевой, густой синевой, которая медленно вбирает в себя вечерний коричневый аромат, если, конечно, у цвета есть запах. По дорожке между сосен и дубов навстречу мне двигались с пляжа накупавшиеся и загоревшие компании, кто пешком, кто на велосипедах, с подстилками, сумками, полотенцами, раскрасневшиеся, отдохнувшие. На берегу народа было совсем мало. Солнце опустилось низко, ровное оранжевое зарево простерлось по водной глади до того самого места, где оно разбивалось, — там, на мелководье, мальчишки и девчонки устроили сражение. Девчонки сидели на шее у парней, обхватив ногами бока, и старались спихнуть противницу, и, когда это удавалось и кто-нибудь плюхался в воду, все отчаянно вопили. Я стащил туфли и носки, брюки и белую рубашку, медленно зашел в воду. Вода была холодная, но скорее это только казалось, потому что все еще стояла жара, в воздухе пахло водорослями, тиной. Мне вспомнился рассказ Кубина о водяной кровати, о неустанном поиске удовольствий, самых острых и глубоких, какие только возможны, удовольствий, которые всякий раз оборачиваются лишь новыми разочарованиями… ведь чем больше мы его домогаемся, тем верней оно ускользает от тебя — счастье за пределом желаний.
Я поплыл вперед, нырнул, вода была зеленой и бездонной, далеко от берега я долго лежал на воде, точно покойник, и куда-то медленно двигался. Солнце повисло в ветвях деревьев, круглобокое, как апельсин, а над горизонтом показался месяц, изможденный, тощий и бледный.
Глава 15
ГЛУБОКОЕ ДЫХАНИЕ
Я вернулся в пансион — надо было переодеться, рубашка и брюки липли к телу.
Возле моей двери лежала записка, просунутая в щель над полом. «Наберите этот номер и сообщите оператору пароль: I need a boomerangcall. Удачи!»
Я принял душ, натянул джинсы и чистую рубаху. Потом спустился вниз и заказал чай у портье, который сидит внизу во второй половине дня.
— «Дарджилинг» или «Ассам»?
— «Ассам», пожалуйста.
— Располагайтесь в салоне, я принесу. Да, вы знаете, вам тут звонили, два раза.
— Кто звонил?
— Не назвались. Но, определенно, иностранцы. Первый, если я правильно понял, сказал, что еще позвонит. А второй спросил наш адрес.
Я похолодел от ужаса, вспомнив о болгарине и его бежевой горилле.
— Послушайте. Если эти люди опять позвонят, ни в коем случае не давайте им мой мюнхенский адрес.
— Понял. Что, консультанты по вопросам инвестиций?
— Вроде того. — Я прошел в салон, по утрам служивший помещением для завтрака. Высокая балконная дверь была открыта настежь. С улицы доносились голоса, шум автомобилей. На диване перед журнальным столиком сидел мужчина в черном полотняном костюме и перелистывал книгу, в которой Кристо и Жан Клод рассказывали о своем художественном проекте — упаковке здания Рейхстага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58