Расспроси его родственников, знакомых…
– Мы так мало знакомы. Мы ни с кем не общаем­ся. Он не хочет, чтобы в нашу жизнь вторгались по­сторонние. Когда он столкнулся с моим братом, они общались через силу, мне показалось, что ему тя­жело видеть как я люблю брата. Он считает, что я всецело принадлежу ему. Знаешь, мне страшно, мне так страшно, я впервые не готовлю план побе­га, пытаюсь понять его. У меня такое впечатление, что даже мой извечный враг, всегда подрезавший мне крылья, находится на последнем издыхании, окончательно сбит с толку.
– Или просто решил не вмешиваться, пришел к выводу, что на этот раз все разрешится без его помо­щи, его нынешний соперник сам себя уничтожит.
Я смотрю на Симона и понимаю, что Кристина слегка промахнулась в выборе модели. Спокойный безмолвный цикламен меньше всего напоминал моего необузданного каменного человека.
Сдаваться я не намерена.
Пока мы не встретились, мне было так одиноко. С ним я познала настоящую близость, без которой уже не могу обходиться.
На следующий день мы пьем кофе с Валери.
– Знаешь, близость иногда подавляет личность, – говорит она.
– Ты сама поняла что сказала?
– Просто, мне кажется, ты должна больше к себе прислушиваться, прежде чем безрассудно брать всю вину на себя. Ты испытываешь наслаждение от близости, а твоя личность от этого страдает. Ты должна больше себя уважать, хватит упрекать себя во всех грехах… Подумай хорошенько… Похоже, преступница – не ты одна. Не ты одна прячешься от страшного призрака, от врага, на чей счет можно списать все свои поражения…
Я жажду его. Жажду его взгляда, возносящего меня все выше и выше, все дальше и дальше. С ним я чувствую себя королевой, мне начинает казаться, что все в моей власти.
– Пиши, – говорит он, и я пишу.
– Хорошо, – говорит он, – продолжай в том же духе, – и я продолжаю.
– Тебе нужно постричься, – говорит он, и я по­слушно расстаюсь с волосами.
– Слишком коротко, – замечает он, и я снова их отращиваю.
Он запрещает мне краситься, и я отказываюсь от красной и розовой помады, бежевого тонального крема, переливчато-каштанового контура.
– Я хочу сделать тебе пирсинг, или, может быть, татуировку, – говорит он, – пока не решил.
Я позволяю делать со своим телом все, что ему заблагорассудится.
Он говорит, что нам покорятся все вершины мира, и я мысленно вдыхаю заснеженный горный воздух.
Он говорит, только ты и я, между богом и дьяво­лом, и я принимаю поцелуи и удары, подставляю губы и все тело, доверяю ему свою судьбу.
Я больше не могу без него жить.
Еще в начале нашего романа, когда мы много разговаривали по телефону – ты звонил мне по де­сять раз на дню, чтобы поговорить о дожде, о солн­це, о прочитанных за завтраком газетах, о подроб­ностях твоей работы и твоей ко мне любви – еще тогда я сказала тебе, что у тебя часто меняется голос.
У тебя их было несколько. Один – властный, рез­кий, начальственный, таким голосом ты всегда разго­варивал, когда звонил мне с работы, где привык ко­мандовать, единолично принимать решения и гонять подчиненных, другой – нежный и чувственный, так ты разговаривал, когда звонил мне вечером, лежа в постели, и наконец, еще один – быстрый, отрывистый и невнятный, свидетельствовавший о том, что ты взволнован, оскорблен или раздосадован. В послед­нем случае ты говорил скороговоркой, проглатывал каждое второе слово, и мне приходилось переспра­шивать. Если ты не соглашался говорить четче и мед­леннее, я старалась угадать хотя бы самый общий смысл твоих слов. Мне казалось, что ты летишь на полной скорости, будто за тобой по пятам гонится страшный враг, или тебя взяли в заложники, приста­вив к виску пистолет. Мы иногда даже ссорились из-за твоих голосов номер один и номер три. Первый был для меня слишком сухим и безличным, послед­ний – таким возбужденным, что мне становилось не по себе. Ты выходил из себя, говорил, что я преувели­чиваю, что нужно просто внимательнее слушать, или заявлял, что у меня проблемы со слухом и мне нужно лечиться.
Я легко различала эти три голоса, и каждый раз, когда ты звонил, могла определить как ты себя чув­ствуешь: нормально, прекрасно или неважно.
В тот вечер в твоем голосе слышалась досада, ты комкал фразы.
– Что-то не так? – ласково переспросила я, слов­но говорила с заикающимся от волнения ребенком.
– Нет, нет… Все в порядке.
– У тебя грустный голос. Что-нибудь случилось? – Нет, ничего особенного, просто…
Ты колеблешься, слышно, что ты в отчаянии.
– Это так глупо… Я только что вспомнил… Завт­ра же… Я совсем забыл… Завтра День Матери, и мне придется ужинать с родителями.
День Матери! Я должна позвонить своей матери. Она придает большое значение поздравлениям с Днем Матери, именинами и Днем Рождения, ново­годним и рождественским открыткам. Она весьма щепетильна в отношении праздничных дат, и все­гда обводит в календаре все именины и дни рожде­ния. Даже когда мать на меня сердится, и мы друг с другом не разговариваем, она посылает мне клочок бумаги, чаще всего – использованный конверт или обертку, на котором ровным и четким учительским почерком выводит: «Поздравляю с Днем Рождения. Мама». Меня забавляет, как строго она придержива­ется правил хорошего тона. Она привыкла посту­пать как принято, ее этому долго и упорно учили. Ее поздравления смотрятся белым церковным одеяни­ем поверх лохмотьев. Она кривит душой, послушно следуя чувству долга, потому что такова традиция, и она, примерная мать, не может от нее отступить. Она тщательно соблюдает ритуалы, поэтому ее совесть чиста, ей не в чем себя упрекнуть.
– Значит мы не увидимся?
Я произношу эти слова легко и игриво, чтобы из­бавить тебя от тоски.
– Нет… или только после ужина.
– Как хочешь. Давай созвонимся к концу празд­ника.
Ты мрачно соглашаешься и вешаешь трубку.
Раз уж завтра День Матери, отпразднуем его по полной программе!
Я приглашу свою мать в ресторан.
Я звоню брату в надежде, что он к нам присоеди­нится.
– Мне что-то не хочется… Я ей утром позвоню, поздравлю. А вечером поужинайте без меня. Ты не сердишься?
– Лучше бы ты пришел… Поговорили бы о чем-нибудь другом… А то я долго потом буду плакаться.
– Нет уж спасибо! В отличие от вас всех я провел с ней семь лет на Мадагаскаре, так что вы – мои должники по гроб жизни.
– Они небось уже прислали по открытке, те двое!
– Разумеется, не дети – а живой идеал!
Мои старшие брат и сестра. Безукоризненные в своем лицемерии. Они заблаговременно отправляют открытки, чтобы ублажить мать, а на следующий день присылают цветы. Они делают это каждый год. Где бы ни находились, на северном полюсе или в Джа­карте, они никогда не забывают поздравить мать. Они пишут рождественские поздравления на обороте цветных фотографий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59