Когда я в первый раз пришла, он сидел у окна, смотрел на улицу и молчал. Потом миссис Трейс принесла ему еду, какую любят старики, разваренные овощи с рисом и кусок хлеба сверху. Он сказал: «Спасибо, детка. Возьми себе половину». Он как-то так это сказал, сразу было видно, что он благодарен. Когда мой отец говорит «спасибо», это так, слова. А мистер Трейс будто взаправду. А когда он выходит из комнаты и идет мимо жены, он слегка ее касается. Иногда по голове погладит. Или по плечу.
Он уже два раза улыбнулся и один раз смеялся. Громко. Он, когда смеется, становится как ребенок. Даже непонятно, сколько ему лет. Я впервые увидела его улыбку, когда пришла к ним в третий или четвертый раз. Это когда я сказала, что звери счастливее в зоопарке, чем на воле, потому что они знают, что там их охотники не тронут. Он ничего не ответил, просто улыбнулся, как будто я сказала что-то интересное.
Поэтому я опять к ним пришла. В первый раз-то я зашла спросить, не у него ли мое кольцо и сказать, чтобы он перестал расстраиваться из-за Доркас, может быть, она того не стоит. А в следующий раз – это когда миссис Трейс пригласила меня на ужин – чтобы узнать, как он поживает и послушать миссис Трейс. у нее такой разговор, что неприятности в жизни ей гарантированы.
– Я сама испортила себе жизнь, – она мне сказала. – Пока я не переехала на север, мир вокруг меня имел смысл, и я тоже. У нас ничего не было, и мы обходились.
Вы слышали такое? Да лучше Города вообще ничего не бывает. В деревне-то что делать? Я когда ездила в Таксидо, в детстве, мне и то было скучно. Ну деревья. Ну сколько можно смотреть на деревья? Я ей так и сказала: «Сколько можно смотреть на деревья? Ну и что ж, что деревья»?
Она сказала, что дело не в том, что деревья. Она сказала, чтобы я пошла на 14З-ю, там на углу большое дерево, и посмотрела, кто это – мужчина, женщина или ребенок.
Я засмеялась и совсем было подумала, что правильно парикмахерши говорили, она точно, чокнутая, тут она и говорит:
– А для чего этот мир, если нельзя сделать его таким, каким хочешь?
– Как я хочу?
– Ну да. Как ты хочешь. Разве тебе не хочется, чтобы он был чуть больше, чем он есть?
– Какой смысл? Я же не могу его изменить.
– В том и смысл. Если ты не изменишь его, он изменит тебя. И ты будешь сама виновата. Сама позволила. Я вот позволила и испортила себе жизнь.
– Как испортили?
– Позабыла о ней.
– Позабыли?
– Позабыла, что она моя. Моя жизнь. А я носилась туда-сюда и мечтала, чтобы я была не я, а кто-то другой.
– Кто? Кем бы вы хотели, чтобы вы были?
– Скорее не кем, а какой. Белой. Красивой. Снова молодой.
– А теперь не хотите?
– Теперь я хочу быть такой, какой не увидела меня моя мать, слишком рано умерла… И какая нравилась мне раньше… Бабушка в детстве постоянно рассказывала мне истории про белокурое дитя. Это был мальчик, но я воображала его девочкой, а иногда братом, а иногда возлюбленным. Он жил у меня в голове. Тихо как крот. Я не подозревала об этом, пока не приехала сюда. Мы оба с ним приехали. Пришлось избавиться.
Вот такие разговорчики. Но я поняла, что она имела в виду. Про кого-то другого внутри тебя, который совсем на тебя не похож. Это как мы с Доркас любили придумывать всякие романтические сцены и потом рассказывали их друг другу. Было весело и немножко неприлично. Хотя я все время чувствовала что-то не то. Не из-за того, что про любовь, а из-за себя, какой я себя представляла. Ничего общего со мной. Как в кино или в журнале. А если я представляла себя, какая я есть на самом деле, то ничего из этих историй не получалось.
– Ну и как вы от нее избавились?
– Убила. А потом убила ту себя, которая убила ее.
– А кто остался?
– Я.
Я ничего не ответила. Подумала, что, может быть, все-таки парикмахерши правы, так она сказала это «я». Как будто в первый раз про это слово узнала.
Вошел мистер Трейс и сказал, что пойдет посидит на улице. Она говорит: «Нет, Джо, останься. Она не кусается».
Она имела в виду меня и еще что-то, что я не поняла. Он кивнул и сел у окна, сказав: «Ладно, только недолго».
Миссис Трейс глядела на него, а сказала-то мне: «Твоя уродливая подружка сделала ему больно, и ты напоминаешь ему о ней».
Я чуть дара речи не лишилась. Я не такая, как она!
Я не думала, что выйдет так громко. Они оба повернулись и посмотрели на меня. И вот тогда я сказала, хотя вовсе не собиралась. Я даже еще про кольцо не успела сказать. «Доркас сама умерла. Пуля попала в плечо, вот сюда». И я показала, куда. «Она не давала себя трогать. Говорила, что поедет в больницу утром. «Не зовите никого, – это она так сказала. – Ни «скорую помощь», нм полицию и, вообще, никого». Я подумала, что она не хочет, чтобы ее тетка, миссис Манфред, узнала. Где она и все такое. Хозяйка сказала, хорошо, потому что она боялась вызывать полицию. Все боялись. Просто стояли вокруг и говорили, будто чего-то ждали. А потом кто-то решил отнести ее вниз и на машине отвезти в больницу. Но она сказала, нет. Она сказала, что все в порядке, что ей уже Лучше, пусть все уйдут, потому что ей надо отдохнуть. А я вызвала. В смысле, «скорую», два раза звонила, а она приехала только утром. Сказали, что гололед, но на самом деле потому, что вызвали цветные. Она умерла от потери крови, вся кровать была в крови и матрас. Хозяйке это не очень понравилось. Они только об этом и говорили. Она и дружок Доркас. О крови и о том, что все перепачкано. Только об этом и говорили».
Тут я остановилась, потому что не могла больше говорить от слез и от того, что перехватило дыхание.
Я прямо ненавидела себя за то, что расплакалась.
Они меня не утешали. Мистер Трейс дал мне свой платок, и, когда я перестала, он был насквозь мокрый.
– Это первый раз? – он спросил. – Ты первый раз о ней плачешь?
Я подумала, и действительно, в первый.
Миссис Трейс сказала: «Ах, черт».
Они оба просто смотрели на меня и ни слова не говорили. У меня возникло впечатление, что они вообще теперь больше ничего не скажут, но миссис Трейс говорит: «Приходи к нам на ужин. Вечером в пятницу. Ты любишь зубатку?»
Я ответила, что приду, но на самом деле я не собиралась. Черт с ним, с кольцом. А в четверг я вспомнила, как мистер Трейс на меня смотрел и как его жена сказала «я».
Как она это сказала. Не так, будто «я» это кто-то крутой, кого она собрала по частям, чтобы на людях показывать. А будто это кто-то, на кого она может рассчитывать и кто ей нравится. Кто-то тайный, с кем не надо бороться и кого не надо жалеть. Кому не надо воровать колец в отместку белым, а потом врать и говорить, что это их подарок. Я ведь хотела найти это кольцо не только потому, что мама все время спрашивает, где оно. В нем есть один фокус. Вот, скажем, оно очень красивое. Оно принадлежит мне, и при этом оно не мое. Я люблю его, но в нем есть обман, и я должна пойти на этот обман, чтобы назвать его своим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53