«Амстердам»,«Эйдж», «Крайсис», «Мессенджер», «Уоркер». Некоторые он брал с собой в Таксидо. Он любит, чтобы онибьти правильно сложены, то есть газеты, а если журналы, то чтобы на них ни в коем случае не было жирных пятен или отпечатков пальцев, поэтому я их стараюсь не трогать. Он просто сатанеет, если газета сложена неправильно. А когда читает, то охает и вздыхает, но все равно читает, хотя ему для крови вредно, так бабушка говорит. Ему нравится, что прочитанное можно обсудить с мамой и бабушкой или с друзьями, когда в карты садятся играть.
Я раньше думала, что если прочитаю все газеты, что мы с бабушкой для него копим, то и я смогу с ним спорить. Но зря я надеялась. Я вычитала однажды, как белых полицейских арестовали за убийство негров, и сказала, хорошо, мол, что их арестовали, пора.
Он посмотрел на меня и завопил: «Про это напечатали, потому что это новость, понимаешь, девочка, новость».
Я не знала, что сказать, и заплакала, а бабушка говорит: «Иди, сынок, сядь и успокойся». А мама говорит: «Не говори с ней об этих вещах, Уолтер».
Мама мне объяснила, что полицейские каждый день убивают негров, и никого за это не арестовывают. Потом мы с ней пошли в магазин купить кое– что для ее начальства в Таксидо, и я не стала спрашивать, почему это она должна тратить свой выходной на покупки другим людям, а то бы она не взяла меня в «Тиффани»1 на 37-й, где такая тишина, как в церкви, когда священник говорит, чтобы мы молча помолились. Правда, все равно кто-то всегда ногами шаркает и сморкается. А в «Тиффани» никто не сморкается, и на ковре не слышно шагов. Как в Таксидо.
Когда я была маленькая, еще до школы, родители брали меня с собой. Только при условии, чтобы меня было не видно и не слышно. Два раза брали, я провела там целых три недели. Потом перестали. Они хотели даже увольняться, но бабушка согласилась со мной сидеть.
Тридцать четыре дня. Мне семнадцать, так что всего получается шестьсот дней. До двух лет даже не хватает. Это за семнадцать-то лет. Доркас говорила, что мне все равно повезло, что они есть, и если бы я заболела, то можно было бы позвонить или сесть на поезд и приехать. Ее родители оба умерли ужасной смертью, и она их видела, еще до того, как их прибрали и в гроб положили. У нее была фотография: они под нарисованной пальмой, у матери рука на плече отца, а он сидит с книжкой. Мне они казались грустными, а Доркас они очень нравились, она все восхищалась, какие они красивые.
Она всегда обсуждала, кто красивый, а кто нет. У кого изо рта пахнет, или кто наглый, или кто хорошо одевается.
Моей бабушке не нравилось, что мы дружим. Она не говорила, почему, но я догадывалась. Я мало с кем дружила. Девчонки у нас водили компанию по цвету кожи. Я это ненавижу, и Доркас тоже. Мы тем и отличались от остальных. Если какая-нибудь задира начинала орать: «Эй, жучка, где твоя белка»? или «Эй, кучерявая, где гладкая?», мы высовывали языки и делали носы, чтобы они заткнулись. А если они все равно приставали, мы задавали им трепку. После этих драк у меня одежда была рваная, а у Доркас разбитые очки, но все равно было классно, колошматить этих противных девчонок. Она их не боялась, и мы здорово веселились. Всю школу.
А потом она начала встречаться со своим стариком, и уже не было так хорошо, целых два месяца. Я с самого начала все знала, она-то думала, что я не знаю. А я ей не говорила, раз она хотела иметь свою тайну. Мне сначала казалось, что она стыдится, и его стесняется, и что все это ради подарков. Но ей нравились секреты. Нравилось, что надо скрываться и придумывать, как обхитрить миссис Манфред. Переодевать у меня нижнее белье пособлазнительней. Прятаться. Она всегда любила секреты. А его вовсе даже не стеснялась.
Он старый. Совсем уже старик. Пятьдесят лет. Но он соответствовал ее стандартам, по красоте в смысле. Сама-то она могла бы быть и красивее. Немного не попала. У нее все вроде на месте. Длинные волнистые волосы, неплохие. Светлая кожа. Она никогда не пользовалась белилами. Фигура хорошая. Но чего-то не хватало. Все по отдельности вроде ничего, очень даже миленькое – кожа, волосы, фигура. А вместе – не то. На улице парни глазели на нее, присвистывали и кричали вслед какие-нибудь глупости. В школе с ней разные хотели дружить. Но недолго.
Ничего не выходило. Вряд ли из-за ее характера, с ней приятно было поболтать, и острить она умела. И не задавалась. Даже не пойму, в чем дело. Разве что, может, она их грузила. В смысле, хотела, чтобы они все время чего-нибудь совершали, такое крутое. Чтобы стащили что-нибудь или, скажем, в магазине, чтобы вернулись и дали пощечину белой продавщице, за то что она ее не обслужила, или обругали кого-нибудь, кто ее чем-нибудь задел. Я этого не понимаю. Для нее все было сплошное кино, она в шатре султана, и вдруг пожар, или она на рельсах, мчится поезд, и ее надо спасать.
Я думаю, поэтому он ей и понравился сначала, старик-то ее. То, что тайна и что у него есть жена. Он, видимо, сделал что-то крутое, когда познакомился с ней, иначе бы она не стала с ним прятаться по углам. То есть это ей казалось, что она прячется.
Две парикмахерши видели их в ночном клубе «Мексика». Потом целый час мне рассказывали про нее и про него и про прочих других людей, которые таким занимаются. Они прямо все были в счастье от своих рассказов, но это потому, что не любят его жену. Она у них клиентов отбивает. Ни слова хорошего о ней не сказали – только, что она хоть и сумасшедшая, а причесывать умеет, и не будь она такая придурошная, давно бы получила лицензию, а не мешала бы им работать.
Это все неправда. Я, когда ходила к ним за кольцом, говорила с ней, и вовсе она не сумасшедшая. Кольцо моя мать украла, я знаю. Она мне сказала, что ей начальница подарила, но я же заметила его в тот день в «Тиффани». Серебряное кольцо с гладким черным камнем, опал называется. Продавщица ушла за пакетом, который мы должны были забрать. Мама показала ей записку от начальницы (и у двери тоже показала, чтобы нас пропустили). И продавщица ушла, а мы пока рассматривали кольца на бархатной подставке. Она взяла и стала примерять их. К нам подошел мужчина в роскошном костюме и покачал головой. Слегка так покачал. «Я жду пакет для миссис Николсон», – сказала мать.
Дядька в костюме улыбнулся и сказал: «Да, да, конечно. Просто у нас такие правила. Приходится проявлять осторожность». Мы вышли, И мать сказала: «Какая еще осторожность? Сами же кольца выставили, чтобы люди смотрели. Чего теперь осторожничать»?
Она ворчала и хмурилась, пока мы ждали такси, и потом отца подначивала, чтобы он сказал все, что об этом думает. На следующее утро она собиралась в Таксидо. Подозвала меня и дала кольцо, будто от начальницы. Может, их много делают одинаковых, но я точно знаю, что мать взяла его с бархатной подставки в «Тиффани».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53