Я растопырил руки и закружился, будто танцующий медведь или пугало. Роза хохотала как сумасшедшая. Я включил вентилятор, который месяцами помирал от скуки в углу комнаты, и перышки закружились, то взлетая, то падая, но не останавливаясь ни на мгновение. Мы занимались любовью среди снежной метели. Мои сомнения относительно будущей жены так и не разрешились. Моя любовная афера продолжала стремительно развиваться. И я не знал, то ли мне больше по вкусу блондинки, то ли мне следует жениться на смуглокожей брюнетке.
29
Я рассчитывал, проснувшись, увидеть Розу в нижнем белье и с зубной щеткой в руке, но действительность оказалась вовсе не похожей на рекламу отбеливающей пасты «Сигнал». Быстрая и ловкая рука вытащила у меня из-за пояса «стар», а когда я попытался отреагировать, то наткнулся на 150-миллиметровый ствол «астры» 1921, торчавший в паре сантиметров от моей физиономии. Я поднял глаза. Пистолет держал Молчун. 9 мм в длину, семизарядный, простого действия. Мой «стар» он сунул себе сзади за пояс. Тут же были Однорукий и Гарсиа. Последний развалился в моем единственном кресле, отличном кресле, извлеченном из мусорного контейнера. Роза стояла около торшера. Она казалась очень напуганной. Я поднялся, мысленно поздравив себя с тем, что спал, не снимая брюк, несмотря на ночную эскападу.
— Твой сон глубже, чем нефтяная шахта, сынок, — пошутил Гарсиа, — раньше ты не был таким.
Я бросил на него взгляд, претендующий на мировой рекорд по выражению Презрения. Если мне и не удалось установить рекорд, клянусь, я был от него в каких-то двух сантиметрах, если только он измеряется в сантиметрах.
— Ты-то точно всегда был именно таким, Фредо.
— Не называй меня Фредо, Макс, — попросил он. — Похоже на гангстера. Зови меня Альфредо или Гарсиа. По той же причине не нужно звать меня крестным, хотя ты и был для меня все равно что крестником. Ладно, давай к делу. Думаю, ты догадываешься, чему обязан этим визитом.
— Ты мог бы представить мне и остальных высоких гостей.
— Тот, что позаимствовал у тебя пистолет, — Молчун, — бросился исполнять мою просьбу Гарсиа. — Если тебе удастся выдавить из него больше трех слов подряд, получишь приз. Если хочешь, можешь звать его Немым. Ему не нравится, но он не будет возражать. Безрукого зовут Одноруким. Взгляни на него, — добавил Гарсиа с гордостью, — он не улыбается даже на фотографиях.
— Прямо все рога пообламывали, подыскивая им подходящие клички, — заметил я. — Тот, которому забыли пририсовать руку, — мой старый знакомый.
— В мешок бы тебя, да в воду, — проворчал вышеупомянутый господин. — Ты меня не знаешь, но я должен вернуть тебе вот это.
Не выпуская из руки «стар ПД», 45-го калибра, с сильной отдачей, призматическим, извлекаемым, однолинейным магазином, он показал мне цепочку с болтавшимся на ней медальоном с изображением Пресвятой Девы, принадлежавшим прежде Паэлье. Мы смотрели друг на друга, как бешеные псы. Наши глаза метали молнии. Это называется ненавистью с первого взгляда.
— Как это я тебя не знаю! Чулок на физиономии тебя не слишком изменил. — Нужно было сохранять спокойствие. Я повернулся к Гарсиа: — Если ты не возражаешь, я позавтракаю, пока мы болтаем. Кстати, ты уже не пользуешься тем одеколоном, который продавали в розлив. Он вызывал удушье.
— Теперь я пользуюсь «Андрос».
Я смотрел на него с комическим восхищением.
— Это все Эльза придумывает, — добавил он скромно.
— На самом деле я уже знаком с твоими ребятами, Гарсиа. Я посмотрел видеокассету, прежде чем показать ее Розе. Не сердись на латиноса. Он защищался, как мог.
Под пристальными взглядами моих стражей я направился к холодильнику, взял стакан, из которого пил виски прошлой ночью, и на три четверти опорожненную бутылку «Дика». Пока я наливал себе живительную жидкость карамельного цвета, я видел, что Гарсиа смотрит на меня, пытаясь скрыть беспокойство за внешней иронией. Роза не проронила ни слова, но тень неудовольствия набежала на ее прекрасное лицо, подобно тому как тень аэроплана омрачает безлюдный пляж. Я передумал: отставил в сторону виски, разрезал апельсины на половинки и принялся готовить сок.
— Где кассета? — спросил Гарсиа.
— Успокойся, — откликнулся я, — она в мусорном баке, там же, где бы следовало быть и всем вам.
— Не стоит так говорить, Макс, — сказал Гарсиа с видимым облегчением. — Я позволяю тебе многое, но не все, не забывай об этом.
— Кто-нибудь хочет? — Никто не пикнул. — Ну и прекрасно. По крайней мере, не придется объяснять принцип действия этого сложного механизма.
Я выжимал апельсины, их густой сладкий сок стекал в стакан, а тем временем мои мозги напряженно соображали, как они сумели найти нас. Предположить, что наше убежище выдали Эльза или Роза, казалось абсурдом. Я решил, что они застукали Эльзу. Мне сразу не понравились ее бесконечные появления и исчезновения. Но в конце концов, разве она виновата, что привлекает внимание больше, чем улыбка на лице уличного полицейского?
— Ты не так уж сильно хромаешь, крестник. Я действительно рад! Как будто просто растяжение подвязки.
— Это называется растяжение связки, Фредо, то есть, извини, крестный.
— Так я и говорю! Растяжение подвязки — правда, забавно? Я думаю, это пошло от того, что человек бежит сломя голову, испугавшись каких-нибудь бритоголовых, шнурки развязываются, он падает — и вот тебе и растяжение подвязки! Мне нравится изучать язык, наблюдать за его эволюцией. Если бы в сутках было сорок восемь часов, — Гарсиа устремил мечтательный взгляд на обшарпанные стены, — я бы посвятил один из них изучению грамматики и латыни, их влияния на слова, но невозможно успеть в жизни все… Клянусь, крестник, я ужасно завидовал, глядя, как ты держался в этих домищах в Пуэрта-дель-Йерро и в Моралехе или на какой-нибудь свадьбе в Херонимосе. Ты единственный ничем не отличался от остальных гостей. Помнишь разряженную девицу, которая приняла меня за шофера, а я потом трахнул ее в туалете, вот такую расфранченную? Она еще обозвала меня разряженным попугаем. Попугай, попугай, а что ты хочешь? Я сам себя сделал. Мой отец был портным, обшивал приличных людей, а мать мыла полы в сортире на Северном вокзале, царство небесное им обоим. — Гарсиа перекрестился. — А у тебя мать — настоящая дама, сразу было видно — высший класс, в ней было больше достоинства, чем во всем Университете Комплутенсе . А твой отец! Истинный кавалер, какие были только в старину. А вот поди ж ты! У тебя-то все и пошло кувырком… Мои бедные родители звали меня храбрым портняжкой, я был главным забиякой во всех драках. А Тоби (Гарсиа опять торопливо перекрестился) называли портняжным ящиком, потому что у него всегда карманы раздувались от всякой всячины, ну помнишь, его еще звали как-то похоже на музыкальный инструмент, ну такой, вроде немой, вечно бегал за дурачками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
29
Я рассчитывал, проснувшись, увидеть Розу в нижнем белье и с зубной щеткой в руке, но действительность оказалась вовсе не похожей на рекламу отбеливающей пасты «Сигнал». Быстрая и ловкая рука вытащила у меня из-за пояса «стар», а когда я попытался отреагировать, то наткнулся на 150-миллиметровый ствол «астры» 1921, торчавший в паре сантиметров от моей физиономии. Я поднял глаза. Пистолет держал Молчун. 9 мм в длину, семизарядный, простого действия. Мой «стар» он сунул себе сзади за пояс. Тут же были Однорукий и Гарсиа. Последний развалился в моем единственном кресле, отличном кресле, извлеченном из мусорного контейнера. Роза стояла около торшера. Она казалась очень напуганной. Я поднялся, мысленно поздравив себя с тем, что спал, не снимая брюк, несмотря на ночную эскападу.
— Твой сон глубже, чем нефтяная шахта, сынок, — пошутил Гарсиа, — раньше ты не был таким.
Я бросил на него взгляд, претендующий на мировой рекорд по выражению Презрения. Если мне и не удалось установить рекорд, клянусь, я был от него в каких-то двух сантиметрах, если только он измеряется в сантиметрах.
— Ты-то точно всегда был именно таким, Фредо.
— Не называй меня Фредо, Макс, — попросил он. — Похоже на гангстера. Зови меня Альфредо или Гарсиа. По той же причине не нужно звать меня крестным, хотя ты и был для меня все равно что крестником. Ладно, давай к делу. Думаю, ты догадываешься, чему обязан этим визитом.
— Ты мог бы представить мне и остальных высоких гостей.
— Тот, что позаимствовал у тебя пистолет, — Молчун, — бросился исполнять мою просьбу Гарсиа. — Если тебе удастся выдавить из него больше трех слов подряд, получишь приз. Если хочешь, можешь звать его Немым. Ему не нравится, но он не будет возражать. Безрукого зовут Одноруким. Взгляни на него, — добавил Гарсиа с гордостью, — он не улыбается даже на фотографиях.
— Прямо все рога пообламывали, подыскивая им подходящие клички, — заметил я. — Тот, которому забыли пририсовать руку, — мой старый знакомый.
— В мешок бы тебя, да в воду, — проворчал вышеупомянутый господин. — Ты меня не знаешь, но я должен вернуть тебе вот это.
Не выпуская из руки «стар ПД», 45-го калибра, с сильной отдачей, призматическим, извлекаемым, однолинейным магазином, он показал мне цепочку с болтавшимся на ней медальоном с изображением Пресвятой Девы, принадлежавшим прежде Паэлье. Мы смотрели друг на друга, как бешеные псы. Наши глаза метали молнии. Это называется ненавистью с первого взгляда.
— Как это я тебя не знаю! Чулок на физиономии тебя не слишком изменил. — Нужно было сохранять спокойствие. Я повернулся к Гарсиа: — Если ты не возражаешь, я позавтракаю, пока мы болтаем. Кстати, ты уже не пользуешься тем одеколоном, который продавали в розлив. Он вызывал удушье.
— Теперь я пользуюсь «Андрос».
Я смотрел на него с комическим восхищением.
— Это все Эльза придумывает, — добавил он скромно.
— На самом деле я уже знаком с твоими ребятами, Гарсиа. Я посмотрел видеокассету, прежде чем показать ее Розе. Не сердись на латиноса. Он защищался, как мог.
Под пристальными взглядами моих стражей я направился к холодильнику, взял стакан, из которого пил виски прошлой ночью, и на три четверти опорожненную бутылку «Дика». Пока я наливал себе живительную жидкость карамельного цвета, я видел, что Гарсиа смотрит на меня, пытаясь скрыть беспокойство за внешней иронией. Роза не проронила ни слова, но тень неудовольствия набежала на ее прекрасное лицо, подобно тому как тень аэроплана омрачает безлюдный пляж. Я передумал: отставил в сторону виски, разрезал апельсины на половинки и принялся готовить сок.
— Где кассета? — спросил Гарсиа.
— Успокойся, — откликнулся я, — она в мусорном баке, там же, где бы следовало быть и всем вам.
— Не стоит так говорить, Макс, — сказал Гарсиа с видимым облегчением. — Я позволяю тебе многое, но не все, не забывай об этом.
— Кто-нибудь хочет? — Никто не пикнул. — Ну и прекрасно. По крайней мере, не придется объяснять принцип действия этого сложного механизма.
Я выжимал апельсины, их густой сладкий сок стекал в стакан, а тем временем мои мозги напряженно соображали, как они сумели найти нас. Предположить, что наше убежище выдали Эльза или Роза, казалось абсурдом. Я решил, что они застукали Эльзу. Мне сразу не понравились ее бесконечные появления и исчезновения. Но в конце концов, разве она виновата, что привлекает внимание больше, чем улыбка на лице уличного полицейского?
— Ты не так уж сильно хромаешь, крестник. Я действительно рад! Как будто просто растяжение подвязки.
— Это называется растяжение связки, Фредо, то есть, извини, крестный.
— Так я и говорю! Растяжение подвязки — правда, забавно? Я думаю, это пошло от того, что человек бежит сломя голову, испугавшись каких-нибудь бритоголовых, шнурки развязываются, он падает — и вот тебе и растяжение подвязки! Мне нравится изучать язык, наблюдать за его эволюцией. Если бы в сутках было сорок восемь часов, — Гарсиа устремил мечтательный взгляд на обшарпанные стены, — я бы посвятил один из них изучению грамматики и латыни, их влияния на слова, но невозможно успеть в жизни все… Клянусь, крестник, я ужасно завидовал, глядя, как ты держался в этих домищах в Пуэрта-дель-Йерро и в Моралехе или на какой-нибудь свадьбе в Херонимосе. Ты единственный ничем не отличался от остальных гостей. Помнишь разряженную девицу, которая приняла меня за шофера, а я потом трахнул ее в туалете, вот такую расфранченную? Она еще обозвала меня разряженным попугаем. Попугай, попугай, а что ты хочешь? Я сам себя сделал. Мой отец был портным, обшивал приличных людей, а мать мыла полы в сортире на Северном вокзале, царство небесное им обоим. — Гарсиа перекрестился. — А у тебя мать — настоящая дама, сразу было видно — высший класс, в ней было больше достоинства, чем во всем Университете Комплутенсе . А твой отец! Истинный кавалер, какие были только в старину. А вот поди ж ты! У тебя-то все и пошло кувырком… Мои бедные родители звали меня храбрым портняжкой, я был главным забиякой во всех драках. А Тоби (Гарсиа опять торопливо перекрестился) называли портняжным ящиком, потому что у него всегда карманы раздувались от всякой всячины, ну помнишь, его еще звали как-то похоже на музыкальный инструмент, ну такой, вроде немой, вечно бегал за дурачками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44