Ее полные губы расцвели в широкой улыбке, голова была непокрыта и слегка вскинута.
Донн, стоя у алтаря, казалось, был охвачен ужасом. Перед ним, неестественно выпрямившись, находился преподобный Гримшоу в свежевыстиранной белой сутане, отделанной пурпурным и черным бархатом. Голова пастора была высоко поднята, и он торжественным и одновременно веселым взглядом смотрел куда-то на хоры. Рядом с ним стоял служка и держал в руке, словно копье, большой медный крест. Видимо, в этот момент преподобный вспомнил, как он в прошлый раз венчал эту женщину. Тогда была совсем другая свадьба, да и церковь не чета нынешней. Какие имена! И полицейские охраняли бракосочетание, стоя у входа в храм.
Величественно и печально играл орган. Перекрытия крыши пребывали в полумраке. Только сквозь витраж возле алтаря, на котором было изображено Положение во гроб, ярко светили солнечные лучи. Вот он. Бог, каким мы теперь представляем его себе.
Донн и Сара были обвенчаны. Я не стал надолго задерживаться после совершения церемонии. Прием гостей должен был состояться в доме пастора. На столе стояли чаши с красным вином, шоколад, пирожные с маленькими розовыми вкраплениями мороженого. Такая была тогда мода на званых обедах. Но в ритуал пресвитерианцев не входили столь нежные тонкости, и я, почувствовав себя чужим на этом празднике, поспешил откланяться. Сара Пембертон Донн на прощание сказала мне, что они с Эдмундом нашли хороший дом на Вест-сайд, на Одиннадцатой улице — из красного кирпича, с коваными балконами, двориком, обсаженным деревьями, и широким гранитным подъездом. Улица очень спокойная, там почти нет движения… Правда, Ноа придется отдать в другую школу. Донн, наклонившись, пожал мне руку и сказал то, о чем уже давно говорил весь город. Донн в последнее время сблизился с реформистами из республиканской партии, которые, в случае своей победы, обещали ему должность полицейского комиссара и мандат на проведение чистки в муниципальной полиции.
Я помню, каким спокойным и умиротворенным выглядел город, когда я, выйдя из церкви, направился к окраине. Стоял яркий солнечный день, было страшно холодно, и улицы словно вымерли. Идти было очень скользко, дорогу покрывал сверкающий на солнце лед. Вагоны конки примерзли к рельсам, как и паровозы на железнодорожной станции. Мачты и паруса кораблей у причалов были тоже покрыты льдом. На воде плавали сияющие на солнце льдины. Вода в реке казалась тягучей и густой. Кованые решетки фасадов Бродвея горели на ярком солнце. Деревья, покрытые корочкой льда, казались хрустальными.
Конечно, это было воскресенье — день отдыха. Но мне казалось, что город застыл в морозной неподвижности. Все наши кузницы, и мельницы, и прессы замерли. Не было на улицах покрытых пеной лошадей, замолчали поющие в будние дни котлы, замолкли паровые двигатели, насосы и горны. Были закрыты наши склады, каретные мастерские и металлические заводы, не работали производители швейных и пишущих машинок. Молчали телеграфные станции. Не суетилась биржа. Плотники не стучали топорами. Не висели на столбах электромонтеры. Притихли каменоломни и пилорамы. Не стоял гам на скотобойнях и рыбных рынках. Не гремел металл в инструментальных цехах, не ревели паровые турбины. Не работали производители вагонов конки и конской упряжи. Не трудились оружейники и ювелиры. Сидели дома печники и жестянщики. Не скрипели пружинами часовых дел мастера. Не делали в тот день чернила и не варили бумагу, не обжигали кирпичи, не издавали книги. Не работали косцы, никто не пахал землю и не сеял зерен. Все кругом было неподвижным, застывшим и торжественным. Все выглядело так, словно город Нью-Йорк покрылся блестящим прозрачным покровом и застыл навсегда, зачарованный неведомым божеством.
Позвольте же мне оставить вас пребывать в этой прекрасной иллюзии… Хотя в действительности завтра настанет понедельник, мы сядем в конку и поедем по Бродвею навстречу новому, 1872 году от Рождества Христова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Донн, стоя у алтаря, казалось, был охвачен ужасом. Перед ним, неестественно выпрямившись, находился преподобный Гримшоу в свежевыстиранной белой сутане, отделанной пурпурным и черным бархатом. Голова пастора была высоко поднята, и он торжественным и одновременно веселым взглядом смотрел куда-то на хоры. Рядом с ним стоял служка и держал в руке, словно копье, большой медный крест. Видимо, в этот момент преподобный вспомнил, как он в прошлый раз венчал эту женщину. Тогда была совсем другая свадьба, да и церковь не чета нынешней. Какие имена! И полицейские охраняли бракосочетание, стоя у входа в храм.
Величественно и печально играл орган. Перекрытия крыши пребывали в полумраке. Только сквозь витраж возле алтаря, на котором было изображено Положение во гроб, ярко светили солнечные лучи. Вот он. Бог, каким мы теперь представляем его себе.
Донн и Сара были обвенчаны. Я не стал надолго задерживаться после совершения церемонии. Прием гостей должен был состояться в доме пастора. На столе стояли чаши с красным вином, шоколад, пирожные с маленькими розовыми вкраплениями мороженого. Такая была тогда мода на званых обедах. Но в ритуал пресвитерианцев не входили столь нежные тонкости, и я, почувствовав себя чужим на этом празднике, поспешил откланяться. Сара Пембертон Донн на прощание сказала мне, что они с Эдмундом нашли хороший дом на Вест-сайд, на Одиннадцатой улице — из красного кирпича, с коваными балконами, двориком, обсаженным деревьями, и широким гранитным подъездом. Улица очень спокойная, там почти нет движения… Правда, Ноа придется отдать в другую школу. Донн, наклонившись, пожал мне руку и сказал то, о чем уже давно говорил весь город. Донн в последнее время сблизился с реформистами из республиканской партии, которые, в случае своей победы, обещали ему должность полицейского комиссара и мандат на проведение чистки в муниципальной полиции.
Я помню, каким спокойным и умиротворенным выглядел город, когда я, выйдя из церкви, направился к окраине. Стоял яркий солнечный день, было страшно холодно, и улицы словно вымерли. Идти было очень скользко, дорогу покрывал сверкающий на солнце лед. Вагоны конки примерзли к рельсам, как и паровозы на железнодорожной станции. Мачты и паруса кораблей у причалов были тоже покрыты льдом. На воде плавали сияющие на солнце льдины. Вода в реке казалась тягучей и густой. Кованые решетки фасадов Бродвея горели на ярком солнце. Деревья, покрытые корочкой льда, казались хрустальными.
Конечно, это было воскресенье — день отдыха. Но мне казалось, что город застыл в морозной неподвижности. Все наши кузницы, и мельницы, и прессы замерли. Не было на улицах покрытых пеной лошадей, замолчали поющие в будние дни котлы, замолкли паровые двигатели, насосы и горны. Были закрыты наши склады, каретные мастерские и металлические заводы, не работали производители швейных и пишущих машинок. Молчали телеграфные станции. Не суетилась биржа. Плотники не стучали топорами. Не висели на столбах электромонтеры. Притихли каменоломни и пилорамы. Не стоял гам на скотобойнях и рыбных рынках. Не гремел металл в инструментальных цехах, не ревели паровые турбины. Не работали производители вагонов конки и конской упряжи. Не трудились оружейники и ювелиры. Сидели дома печники и жестянщики. Не скрипели пружинами часовых дел мастера. Не делали в тот день чернила и не варили бумагу, не обжигали кирпичи, не издавали книги. Не работали косцы, никто не пахал землю и не сеял зерен. Все кругом было неподвижным, застывшим и торжественным. Все выглядело так, словно город Нью-Йорк покрылся блестящим прозрачным покровом и застыл навсегда, зачарованный неведомым божеством.
Позвольте же мне оставить вас пребывать в этой прекрасной иллюзии… Хотя в действительности завтра настанет понедельник, мы сядем в конку и поедем по Бродвею навстречу новому, 1872 году от Рождества Христова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75