В отличие, однако, от Коммода Север развлечениям не предавался, а проявил себя как завзятый и весьма успешный империалист (что с точки зрения домарксистского Рима было качеством вполне положительным). Сперва вернул территории, Коммодом без надзора брошенные, потом взял Византию, задал перцу парфянам — в общем, кой-какой порядок навел. А свезя в столицу награбленное, не позабыл и о ввереных ему подданных, устраивая невероятные в своей пышности шоу и раздавая съестное вперемежку с мелкой монетой. Так что сотню-другую сказненных им патрициев напуганный было Рим с большим удовольствием и облегчением Северу простил. И только вроде передых замаячил, как Север возьми да и помри. Оставив трон — пополам — двум своим сыночкам, один из которых, Каракалл, нас здесь интересует особо.
И вот почему. Сызмальства был он мальчонкой мягким, тихим и интеллигентным. Из тех, что, как говорят, и мухи не обидят. Казни публичные — обычное и весьма популярное зрелище в те времена — видеть физически не мог. Бледнел, плакал, сознание терял. Да что там казни — порку без рыданий и боли душевной созерцать не умел. И все больше книжки да игры тихие.
Что очень и очень странно. Потому что те, которые в правильных лидеров потом вырастали — со всеми полагающимися наклонностями — проявляли их уже в самом что ни на есть раннем детстве. Коммода мы в связи с этим упоминали. Или вот хоть Домициан, тоже один из императоров римских. Тот в юности даром, что тихий был — а ведь своеобразной тишиной. Запрется, бывало, в кабинете с доской да грифельком, родители радуются, экое в чаде к образованию стремление-то — а он часами мух ловит и грифельком протыкает. Поймает — и проткнет. Потом, конечно, когда масштаб поменялся, мух казнить стало неинтересно — да и зачем, когда эвон сколько людей вокруг.
Или такой еще Михиракула, сын гуннского вождя Тораманы, того, что Индию покорил. Тот в детстве тоже все больше мушек да бабочек мучил, а уж потом тем развлекался, что слонов повелит согнать, да в пропасть их и сталкивает. Летит слон вниз, катится, а Михиракула подумывает не без законной гордости: ну вот, экий ты большой да могучий — а мне вот пальцем пошевелить, и нету тебя, дурак ты лопоухий.
Да и московский наш государь, Иван Васильевич, сызмальства себя должным образом проявлял. Забирался в детстве на островерхие терема и скидывал, как сообщает летописец, «со стремнин высоких» собак да кошек, «тварь бессловесную». А с четырнадцати годков начал и «человеков ураняти». (И со слоном, кстати, тоже история была. Привезли как-то царю Грозному в подарок из Персии слона — дрессированного да выученного. Всякие штуки выделывать был мастер. А тут возьми, да и откажись перед государем на колени опуститься. Уж его и шпыняли, и за хобот таскать пробовали — а он уперся и ни в какую. Ну, по приказу цареву убили, конечно, животину — потому как не заносись. Но это уже, впрочем, из более взрослой Ивановой жизни…)
Вот это я называю правильное развитие. То есть, все как положено, как оно быть и должно. А тут Каракалл — весь чувствительный да трепетный. Оно бы, казалось, просвещенный государь должен вырасти, тем паче, что имя-то его на самом деле было Марк Антонин Аврелий, точь-в-точь как у прежнего императора-философа. (Каракаллом кликали его за пристрастие к галльской тунике с капюшончиком, которая «каракаллой» и звалась.)
Не знаю, может, и вырос бы мальчонка философом, не случись на его жизненном пути — трон. Хотя смотришь иной раз в музее, стоит у такого трона человек и недоумевает: ну, трон, дескать, и трон. Мебель и мебель. И не сказать, чтобы такой уж удобный для сидения предмет. У меня, дескать, финское кресло вон какое дома. И чего они, дескать, из-за этого самого трона глотки друг другу готовы были перервать?
И сразу видно: не понимает. Оттого, что сам не попробовал. А то бы я его потом спросил, какая мебель для души и зада благостнее.
И вот она ситуация: трон, Каракалл, и брат Каракаллов, Гета, с которым на пару сей предмет по завещанию папашиному делить приходится. Тут-то с тезкой императора-философа трансформация волшебным образом и случилась.
В общем, сорганизовал Каракалл покушение и Гету вдогонку за покойным императором отправил. Прошло все без сучка и задоринки, тем паче что Гета от своего тонкого да ранимого братца такой каверзы никак не ожидал. После чего Каракалл понял, что одним убийством ему — на том самом предмете мебели восседая — не отделаться, но и в истерику по этому поводу ударяться не стал. Оно, говорят, в первый раз тяжело, с непривычки — а потом уже гладко идет, без проблем.
Перво— наперво показнил он убийц братовых. Решение мудрое, ибо, с одной стороны себя самого от такой шайки головорезной на будущее избавил, а с другой -народу свою непричастность к покушению и нетерпимость к беззаконию продемонстрировал. На последнее, впрочем, мало кто купился, потому что Каракалл — почти что и без передышки — стал со всеми сторонниками покойного брата расправляться. Убрав сперва его друзей, потом тех, кто изображениям Геты поклонялся, уж неизвестно, за какие такие заслуги. А еще позже — и вообще всех, кто Гете так или иначе сочувствие выражал. Такие уже на многие сотни считались.
Родственников, естественно, тоже не щадил. Потому что с одной стороны, родственник он и есть родственник, а с другой — не кто иной, как соперник. Пусть даже и потенциальный. Да и убить, скажем, сводного брата, сына своей мачехи Юлии, было, я полагаю, не в пример легче, чем родного братца жизни лишать.
Кстати, эта самая Юлия, будучи тоже как-никак дамой при троне, особо и не переживала. Близость к данному предмету мебели, как мы уже отмечали, к сентиментальности не располагает. По какому бы там ни было поводу. И вместо того, чтобы надеть полагающиеся по случаю траурные одежды, Юлия как-то в присутствии Каракалла сняла и те, что на ней были — а красавица она была известная. Пасынок-император остолбенел от восторга и пересохшими губами пролепетал: «О-о-о… Как бы я ЭТОГО хотел… Если бы, конечно, не закон…» На что Юлия резонно заметила, что кому же законы и писать, как не ему, венценосцу. И тут же сиганула к нему в постель, а чуть позже и в жены.
А издав необходимый для данного случая закон, Каракалл тиснул и еще один, на мой взгляд, любопытный. Этим законом предписывалась смертная казнь для каждого, кто справлял малую нужду там, где стояли статуи или прочие изображения государя. И я вот пытаюсь понять: что бы оно значило? То есть, либо в древнем том Риме пивом на каждом углу бесперебойно торговали, отчего указанные Каракаллом правонарушения и происходили регулярно, либо изображений его было понатыкано так, что и малой нужды справить было негде. Опять же может быть и так, что и то, и другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122