Я просила у него пощады и всячески старалась его задобрить. А еще меня пугала женщина в белом, она появлялась в большом зеркале, как только гасили свет, я страшно боялась увидеть среди ночи ее бледное, пустое лицо и каждый вечер поворачивала зеркало к стене. Этот кошмар преследовал меня до пятнадцати лет.
Не знаю, будь у меня другая семья, может, и я была бы иной. Мои родители любили меня. Возможно, даже слишком сильно. Но теплоты в их чувстве было мало. Почему так получалось, я не помню. Теперь я уже ничего не помню, я все забыла. Теперь, по прошествии стольких лет, я все еще гадаю, почему они так упорно стремились наладить мою безалаберную жизнь. Я ведь ничего от них не требовала. Лучше бы они меня просто презирали, тем более что я этого заслуживала, тогда мое падение, возможно, оказалось бы не столь ужасным, как для них, так и для меня самой.
Мама была женщиной очень практичной, приземленной, не терпела беспорядка и разболтанности, мне она представлялась сделанной из льда. Конечно, в пять лет не очень-то хорошо понимаешь, что к чему. Достаточно, чтобы тебя просто приласкали, иногда подарили игрушку, и ты уже чувствуешь себя счастливой. Но позднее у меня появились другие потребности, и тут мама оказалась совершенно беспомощной. Я любила ее, но, конечно, не так, как положено. Когда я выросла, мы окончательно перестали понимать друг друга. В тот день, когда мне вынесли приговор, она потеряла сознание прямо в зале суда, а очнувшись, стала кричать, что ее я тоже убила; маму вывели из зала и напичкали таблетками. Кажется, тогда мы и виделись в последний раз. Я давно забыла аромат ее духов.
Отец редко бывал дома. Работа, еще раз работа и какие-то загадочные обязательства. Я вижу его как сквозь сон: отец, которого никогда нет, отец, который о тебе не помнит, отец, у которого другие заботы и интересы. Однако вряд ли я уж так страдала из-за того, что он редко бывал рядом. Наверное, мне это было безразлично. А может, я просто привыкла. Что я могу еще сказать о нем? Единственное, что мне вспоминается, это дверь из красного дерева, дверь его кабинета, дверь, за которой он скрывался и которую я не имела права открывать — дверь как граница. Сейчас отец с братом иногда навещают меня в тюрьме, через стекло зала свиданий я вижу его расплывшееся с годами лицо, и с каждым разом во мне крепнет убеждение, что мы становимся все ближе и ближе друг другу.
В шесть лет я пошла в школу. Я вспоминаю голубые коридоры, стены, увешанные неумелыми детскими рисунками; большие окна выходят во двор, он наполнен криками, смехом, звонкими голосами, которые долетают и до меня, до этих молчаливых голубых коридоров.
Об этой поре у меня остались воспоминания с привкусом горечи. Я хорошо училась, но была непоседливой, озорной и порой даже нахальной; короче, учителя меня недолюбливали и даже сослали на последнюю парту.
И все же было тогда в моей жизни и что-то хорошее — благодаря девочке, похожей на конфетку в голубой обертке. Ее звали Ванесса. В отличие от меня, тощей как палка, Ванесса была пухленькая. У нее были длинные волосы, заплетенные в аккуратные косы, кукольное личико, усеянное трогательными веснушками, и сияющие небесной голубизной огромные глаза. Я же со своей разболтанной походкой, вечно всклокоченными волосами и небрежно одетая, была, скорее, похожа на мальчишку.
Вот, пожалуй, первая целостная картинка, оставшаяся от моего прошлого: мы сталкиваемся с Ванессой в школе, в туалетной комнате, выложенной голубым кафелем, и ее огромные голубые глаза впервые встречаются с моими. Меня сразу покорила ее улыбка — это была любовь с первого взгляда. Я так никогда и не смогла понять, почему это голубое чудо решило подружиться со мной, с маленьким чудовищем, однако мы стали неразлучны. А с годами сблизились настолько, что уже не представляли себе, как жить друг без друга.
Я звонила Ванессе каждую субботу в семь утра. Дрожащей рукой набирала номер и с бьющимся сердцем ждала, когда услышу в трубке ее голосок. И мы начинали болтать обо всем на свете: мечтали о будущем, рассказывали друг другу всякую всячину, считалки, например, хихикали и никак не могли остановиться — тем нам всегда хватало, в конце концов можно было просто фантазировать. Иногда Ванесса приглашала меня к себе. Я помню ее комнату, обои цвета ее глаз, приглушенный свет, маленькое окошко, выходящее на улицу, кровать с серовато-голубой периной, платяной шкаф в глубине, на стенах — детские рисунки Ванессы и повсюду — в беспорядке сваленные игрушки. Это был наш с Ванессой мир. Мне очень нравилось смотреть на жизнь ее глазами. Мечтали мы чаще всего об одном и том же, а понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда, иногда даже просто по паузе в разговоре. Нам не мешало то, что мы были такие разные. Мнения взрослых для нас не существовало, мы слишком дорожили нашей дружбой. У нас все было общее, даже мысли.
Мы жили отдельно от других, на своей планете, далекой и странной, но мы были вместе.
Наша дружба длилась шесть лет. Ванесса была для меня всем: единственным светом в окошке. Я доверяла ей как себе самой и не хотела делить ни с кем. Только с ней я чувствовала себя в безопасности. И очень счастливой. Помню, как хорошо нам было вместе, помню наши шалости, выдумки и бесконечные перешептывания. Помню, как приятно от Ванессы пахло, но даже сегодня затрудняюсь определить, чем именно, просто всякий раз, вспоминая о ней, о ее огромных, загадочных глазах, я чувствую этот «голубой аромат». Голубой аромат. Голубой цветок. Голубой ангел. Вот такой и была Ванесса.
Все это никак не связано с той историей, которую я собираюсь рассказать. Хотя нет, пожалуй, связано: дружба с Ванессой принесла мне столько счастья, что с тех пор я всегда мечтала найти себе такую же подругу. Да, Ванесса оставила след в моей жизни. И, возможно, только одна она и осталась мне верна. Не знаю, что с ней теперь, но уверена, что она меня не предала. Мы никогда не клялись друг другу в вечной дружбе, дети вообще не любят облекать подобные мысли в слова, но в душе все-таки верили в нее. Однажды во время процесса я повернулась лицом к залу, и вдруг мне показалось, что на меня, как прежде, смотрят огромные голубые глаза Ванессы.
Этот период моей жизни, детство, видится мне, как и самые первые младенческие годы, каким-то бесплотным и невесомым. Я жила странной жизнью, мир представлялся мне населенным безумцами, а я — его единственной реальностью.
Взрослых я не понимала и избегала, может, поэтому в один прекрасный день и решила попробовать писать. Мне было тогда лет восемь. Я попросила маму купить отдельную тетрадь и с тех пор развлекалась тем, что корявым неуверенным почерком заполняла страницу за страницей. Мне нравилось сочинять истории, выдумывать персонажей, нравилось, что мои мечты обретают плоть и кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Не знаю, будь у меня другая семья, может, и я была бы иной. Мои родители любили меня. Возможно, даже слишком сильно. Но теплоты в их чувстве было мало. Почему так получалось, я не помню. Теперь я уже ничего не помню, я все забыла. Теперь, по прошествии стольких лет, я все еще гадаю, почему они так упорно стремились наладить мою безалаберную жизнь. Я ведь ничего от них не требовала. Лучше бы они меня просто презирали, тем более что я этого заслуживала, тогда мое падение, возможно, оказалось бы не столь ужасным, как для них, так и для меня самой.
Мама была женщиной очень практичной, приземленной, не терпела беспорядка и разболтанности, мне она представлялась сделанной из льда. Конечно, в пять лет не очень-то хорошо понимаешь, что к чему. Достаточно, чтобы тебя просто приласкали, иногда подарили игрушку, и ты уже чувствуешь себя счастливой. Но позднее у меня появились другие потребности, и тут мама оказалась совершенно беспомощной. Я любила ее, но, конечно, не так, как положено. Когда я выросла, мы окончательно перестали понимать друг друга. В тот день, когда мне вынесли приговор, она потеряла сознание прямо в зале суда, а очнувшись, стала кричать, что ее я тоже убила; маму вывели из зала и напичкали таблетками. Кажется, тогда мы и виделись в последний раз. Я давно забыла аромат ее духов.
Отец редко бывал дома. Работа, еще раз работа и какие-то загадочные обязательства. Я вижу его как сквозь сон: отец, которого никогда нет, отец, который о тебе не помнит, отец, у которого другие заботы и интересы. Однако вряд ли я уж так страдала из-за того, что он редко бывал рядом. Наверное, мне это было безразлично. А может, я просто привыкла. Что я могу еще сказать о нем? Единственное, что мне вспоминается, это дверь из красного дерева, дверь его кабинета, дверь, за которой он скрывался и которую я не имела права открывать — дверь как граница. Сейчас отец с братом иногда навещают меня в тюрьме, через стекло зала свиданий я вижу его расплывшееся с годами лицо, и с каждым разом во мне крепнет убеждение, что мы становимся все ближе и ближе друг другу.
В шесть лет я пошла в школу. Я вспоминаю голубые коридоры, стены, увешанные неумелыми детскими рисунками; большие окна выходят во двор, он наполнен криками, смехом, звонкими голосами, которые долетают и до меня, до этих молчаливых голубых коридоров.
Об этой поре у меня остались воспоминания с привкусом горечи. Я хорошо училась, но была непоседливой, озорной и порой даже нахальной; короче, учителя меня недолюбливали и даже сослали на последнюю парту.
И все же было тогда в моей жизни и что-то хорошее — благодаря девочке, похожей на конфетку в голубой обертке. Ее звали Ванесса. В отличие от меня, тощей как палка, Ванесса была пухленькая. У нее были длинные волосы, заплетенные в аккуратные косы, кукольное личико, усеянное трогательными веснушками, и сияющие небесной голубизной огромные глаза. Я же со своей разболтанной походкой, вечно всклокоченными волосами и небрежно одетая, была, скорее, похожа на мальчишку.
Вот, пожалуй, первая целостная картинка, оставшаяся от моего прошлого: мы сталкиваемся с Ванессой в школе, в туалетной комнате, выложенной голубым кафелем, и ее огромные голубые глаза впервые встречаются с моими. Меня сразу покорила ее улыбка — это была любовь с первого взгляда. Я так никогда и не смогла понять, почему это голубое чудо решило подружиться со мной, с маленьким чудовищем, однако мы стали неразлучны. А с годами сблизились настолько, что уже не представляли себе, как жить друг без друга.
Я звонила Ванессе каждую субботу в семь утра. Дрожащей рукой набирала номер и с бьющимся сердцем ждала, когда услышу в трубке ее голосок. И мы начинали болтать обо всем на свете: мечтали о будущем, рассказывали друг другу всякую всячину, считалки, например, хихикали и никак не могли остановиться — тем нам всегда хватало, в конце концов можно было просто фантазировать. Иногда Ванесса приглашала меня к себе. Я помню ее комнату, обои цвета ее глаз, приглушенный свет, маленькое окошко, выходящее на улицу, кровать с серовато-голубой периной, платяной шкаф в глубине, на стенах — детские рисунки Ванессы и повсюду — в беспорядке сваленные игрушки. Это был наш с Ванессой мир. Мне очень нравилось смотреть на жизнь ее глазами. Мечтали мы чаще всего об одном и том же, а понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда, иногда даже просто по паузе в разговоре. Нам не мешало то, что мы были такие разные. Мнения взрослых для нас не существовало, мы слишком дорожили нашей дружбой. У нас все было общее, даже мысли.
Мы жили отдельно от других, на своей планете, далекой и странной, но мы были вместе.
Наша дружба длилась шесть лет. Ванесса была для меня всем: единственным светом в окошке. Я доверяла ей как себе самой и не хотела делить ни с кем. Только с ней я чувствовала себя в безопасности. И очень счастливой. Помню, как хорошо нам было вместе, помню наши шалости, выдумки и бесконечные перешептывания. Помню, как приятно от Ванессы пахло, но даже сегодня затрудняюсь определить, чем именно, просто всякий раз, вспоминая о ней, о ее огромных, загадочных глазах, я чувствую этот «голубой аромат». Голубой аромат. Голубой цветок. Голубой ангел. Вот такой и была Ванесса.
Все это никак не связано с той историей, которую я собираюсь рассказать. Хотя нет, пожалуй, связано: дружба с Ванессой принесла мне столько счастья, что с тех пор я всегда мечтала найти себе такую же подругу. Да, Ванесса оставила след в моей жизни. И, возможно, только одна она и осталась мне верна. Не знаю, что с ней теперь, но уверена, что она меня не предала. Мы никогда не клялись друг другу в вечной дружбе, дети вообще не любят облекать подобные мысли в слова, но в душе все-таки верили в нее. Однажды во время процесса я повернулась лицом к залу, и вдруг мне показалось, что на меня, как прежде, смотрят огромные голубые глаза Ванессы.
Этот период моей жизни, детство, видится мне, как и самые первые младенческие годы, каким-то бесплотным и невесомым. Я жила странной жизнью, мир представлялся мне населенным безумцами, а я — его единственной реальностью.
Взрослых я не понимала и избегала, может, поэтому в один прекрасный день и решила попробовать писать. Мне было тогда лет восемь. Я попросила маму купить отдельную тетрадь и с тех пор развлекалась тем, что корявым неуверенным почерком заполняла страницу за страницей. Мне нравилось сочинять истории, выдумывать персонажей, нравилось, что мои мечты обретают плоть и кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26