Он отворил дверь и очутился в крошечном
предбаннике. Здесь пахло водой, мылом и палой листвою. Узкая дощатая дверь,
ведущая внутрь, приотворилась, выглянула лохматая голова.
- Раздевайся, - последовал краткий, никак не объясненный приказ, и
голова скрылась.
Говер подчинился. В предбаннике было холодно, а пол под босыми ногами
казался склизким. Говер огладил руками худые плечи, пытаясь унять дрожь. Он
вдруг понял, что тело его очень слабое и может не выдержать. С сомнением
потрогал пальцами бока, худые колени. Да, тело слабое. А дух? Внутри
противно заныло. Дух тоже наверное не на высоте.
- Ну, готовы?
Открыватель вышел. Невысокий, коренастый, весь кривоватый, будто с одной
стороны его стянули веревкой. Огромный грязный передник доходил ему до
щикотолок. В руках открыватель держал темный бурдюк с наконечником.
- А это еще зачем? - спросил Говер внезапно обсохшими губами.
- Клистир, вот что это, - зло объяснил открыватель. - А то обделаешься
там у меня на решетке. И помочиться не забудь.
Говер весь залился краской, как девчонка - покраснели даже шея и худые
плечи. Он готовился к мучениям и возвышенному. Готовился к иной жизни в
Храме Мыслящих. А здесь что-то мелкое, дрянное, унизительное.
- Не буду я, - пробормотал Говер, упираясь взглядом в липкий пол под
ногами.
- А не будешь, так катись, - легко согласился открыватель. - Я с тобой
возиться не намерен, - и двинулся обратно, к внутренней двери.
Говер растерялся. Что же делать? Уйти? А как же мозг? Так и останется
бесформенной кашей? Всю жизнь простоять перед глухой стеной, когда можно
было войти в Удивительные Ворота. Ведь можно было...
- Ладно! - выкрикнул он и махнул рукой, сдаваясь.
- То-то же. Недотрога. Думает, что мне в радость ему в задницу трубку
пихать, - бормотал открыватель.
После "процедуры" Говер наконец вошел в главную комнату. Помещеньице в
два окна, до тесноты заставленное. В центре располагалась огромная частая
решетка. На ней вполне могли улечься не один человек, а сразу трое. Главный
инструмент включения мозга. Примитивный и гениальный одновременно. От
решетки тянулись длинные толстые провода и терялись где-то в недрах
высокого железного шкапа с кривоватыми дверцами, одна из которых сильно
прокоптилась. Был еще стол и стул у окна, еще один шкапчик, маленький,
деревянный, с одною дверцею, по верху которого стояли в ряд бутылки с
желтой жидкостью, и возле которого в углу буднично прикорнули два или три
колпака, утыканные шипами. Колпаки слегка даже припылились, видно за
ненадобностью ими пользовались редко.
Открыватель слегка подтолкнул Говера к решетке. Тот поспешно вскарабкался
и лег, послушно раскинув руки. Открыватель, пыхтя, накинул на кисти рук и
щиколотки ременные петли. Затем отошел к шкапу и принялся крутить какие-то
ручки. Говер закрыл глаза.
"Надо сосредоточиться, - приказал он сам себе. - Чтобы все капли
страдания, все толчки боли не пропали даром, чтобы все ушло в мозг, и мозг
ожил. Чтобы..."
Боль была пронзительной и острой. Тело подбросило вверх и выгнуло дугой.
Говер услышал дикий и как будто далекий крик - и не сразу понял, что кричит
он.
- Медленнее, ты что!
Новый удар боли. Комната медленно повернулась вокруг оси, окно повисло
под углом, и стало расплываться.
- Мучитель, - прохрипел Говер.
- Заткнись, - отозвался открыватель. - Будешь верещать, еще хуже сделаю.
Он сел у окна, достал стакан и тарелку, прикрытую тряпицей. Принялся
есть.
- Мозг, включайся, мозг, включайся, - шептал Говер.
Боль не утихала, она волнами пронизывала тело, не давая роздыха. Боль
проникала в мозг, и мозг уже ни о чем не мог думать, только о боли.
Казалось, это длилось вечность.
* * *
Говер сидел в приемной Мыслящих, огромной зале с окнами до пола. Сам пол,
блестящий, как зеркало, отражал плафон потолка с причудливым орнаментом.
Говер был по-прежнему голым, только на плечи ему накинули какую-то
задубевшую от крови и грязи тряпку, да разрешили надеть башмаки на босу
ногу. Говер сидел на скамье, поджав под себя ноги, и старался поправить
тряпку так, чтобы она не касалась обожженной спины.
Наконец, Мыслящий явился. Сел за стол напротив. Разобрал бумаги, почитал,
улыбнулся, затем в задумчивости поглядел на Говера и протянул ему темную
пластинку, испещренную узором. "Таблица мудрости", - догадался Говер.
Он смотрел на пластинку и ничего не видел, кроме точек, кружочков,
каких-то протравленных в металле полосочек. Как и прежде. Как и до
включения.
"Ну что же ты! - обратился он с упреком к мозгу. - Я столько ради тебя
перенес! Эх!"
Но мозг не воспринимал упрека. В мозгу сейчас была только одна мысль -
как сесть так, чтобы холщевая накидка не касалась израненной спины.
- Это... напоминает мне... звезды, - запинаясь, пробормотал Говер и
извиняюще, просительно улыбнулся.
Мыслящий снисходительно кивнул в ответ и протянул вторую пластинку. Говер
уставился на нее, и опять ничего не увидел. Только точки, дырочки, колечки.
- Тоже звезды? - участливо подсказал Мыслящий.
Говер молча кивнул и вновь поправил накидку. Страшно хотелось пить, глаза
сами собой закрывались от слабости. Но главное - спина...
- Придется прийти еще раз, - донесся откуда-то издалека голос Мыслящего.
- Еще раз опять... это?
- Конечно. А чего бы ты хотел?
- Я? Ничего. Абсолютно.
* * *
Говер лежал на животе, а толстуха Хиг мазала ему спину мазью. Говер
подвывал по-собачьи, кусал губы, хватался руками за тюфяк и спинку низкой
деревянной кровати.
- Потерпи, миленький, ты только потерпи, - уговаривала его Хиг. - Ишь,
как тебя приложили. От души. Такую спину я видела лишь в год двойного
солнца у Таса Ли. Нет, у Таса, конечно же, спина была гораздо хуже. Его
прожгли буквально до костей, и раны загноились. Он долго умирал. Очень
мучился. А в бреду все говорил, что летает среди звезд, на кораблях, как по
морю. И все кричал: "Капитан, я знаю, где ошибка!" Жена Таса Ли ходила к
Мыслящим просить какое-нибудь лекарство, но ей ничего не дали. А у тебя,
миленький, все будет хорошо. У тебя совсем не такие уж глубокие раны.
Совсем даже неглубокие. А на Мыслящих ты плюнь. Ничего там у них хорошего,
одни склоки и дележ всякого добра, которое-то и не добро вовсе, а так,
старый хлам.
Хиг закончила мазанье и ушла. Говер лежал не двигаясь, уткнувшись мокрым
лицом в подушку. Несколько веток согди проросло сквозь стену, и огромные
восковые цветы распустились над кроватью. В комнате, забивая запах болезни
и сальной мази, стоял головокружительный аромат цветов.
"Если бы все было не напрасно," - в отчаянии прошептал Говер, и
расплакался, как ребенок.
1 2 3
предбаннике. Здесь пахло водой, мылом и палой листвою. Узкая дощатая дверь,
ведущая внутрь, приотворилась, выглянула лохматая голова.
- Раздевайся, - последовал краткий, никак не объясненный приказ, и
голова скрылась.
Говер подчинился. В предбаннике было холодно, а пол под босыми ногами
казался склизким. Говер огладил руками худые плечи, пытаясь унять дрожь. Он
вдруг понял, что тело его очень слабое и может не выдержать. С сомнением
потрогал пальцами бока, худые колени. Да, тело слабое. А дух? Внутри
противно заныло. Дух тоже наверное не на высоте.
- Ну, готовы?
Открыватель вышел. Невысокий, коренастый, весь кривоватый, будто с одной
стороны его стянули веревкой. Огромный грязный передник доходил ему до
щикотолок. В руках открыватель держал темный бурдюк с наконечником.
- А это еще зачем? - спросил Говер внезапно обсохшими губами.
- Клистир, вот что это, - зло объяснил открыватель. - А то обделаешься
там у меня на решетке. И помочиться не забудь.
Говер весь залился краской, как девчонка - покраснели даже шея и худые
плечи. Он готовился к мучениям и возвышенному. Готовился к иной жизни в
Храме Мыслящих. А здесь что-то мелкое, дрянное, унизительное.
- Не буду я, - пробормотал Говер, упираясь взглядом в липкий пол под
ногами.
- А не будешь, так катись, - легко согласился открыватель. - Я с тобой
возиться не намерен, - и двинулся обратно, к внутренней двери.
Говер растерялся. Что же делать? Уйти? А как же мозг? Так и останется
бесформенной кашей? Всю жизнь простоять перед глухой стеной, когда можно
было войти в Удивительные Ворота. Ведь можно было...
- Ладно! - выкрикнул он и махнул рукой, сдаваясь.
- То-то же. Недотрога. Думает, что мне в радость ему в задницу трубку
пихать, - бормотал открыватель.
После "процедуры" Говер наконец вошел в главную комнату. Помещеньице в
два окна, до тесноты заставленное. В центре располагалась огромная частая
решетка. На ней вполне могли улечься не один человек, а сразу трое. Главный
инструмент включения мозга. Примитивный и гениальный одновременно. От
решетки тянулись длинные толстые провода и терялись где-то в недрах
высокого железного шкапа с кривоватыми дверцами, одна из которых сильно
прокоптилась. Был еще стол и стул у окна, еще один шкапчик, маленький,
деревянный, с одною дверцею, по верху которого стояли в ряд бутылки с
желтой жидкостью, и возле которого в углу буднично прикорнули два или три
колпака, утыканные шипами. Колпаки слегка даже припылились, видно за
ненадобностью ими пользовались редко.
Открыватель слегка подтолкнул Говера к решетке. Тот поспешно вскарабкался
и лег, послушно раскинув руки. Открыватель, пыхтя, накинул на кисти рук и
щиколотки ременные петли. Затем отошел к шкапу и принялся крутить какие-то
ручки. Говер закрыл глаза.
"Надо сосредоточиться, - приказал он сам себе. - Чтобы все капли
страдания, все толчки боли не пропали даром, чтобы все ушло в мозг, и мозг
ожил. Чтобы..."
Боль была пронзительной и острой. Тело подбросило вверх и выгнуло дугой.
Говер услышал дикий и как будто далекий крик - и не сразу понял, что кричит
он.
- Медленнее, ты что!
Новый удар боли. Комната медленно повернулась вокруг оси, окно повисло
под углом, и стало расплываться.
- Мучитель, - прохрипел Говер.
- Заткнись, - отозвался открыватель. - Будешь верещать, еще хуже сделаю.
Он сел у окна, достал стакан и тарелку, прикрытую тряпицей. Принялся
есть.
- Мозг, включайся, мозг, включайся, - шептал Говер.
Боль не утихала, она волнами пронизывала тело, не давая роздыха. Боль
проникала в мозг, и мозг уже ни о чем не мог думать, только о боли.
Казалось, это длилось вечность.
* * *
Говер сидел в приемной Мыслящих, огромной зале с окнами до пола. Сам пол,
блестящий, как зеркало, отражал плафон потолка с причудливым орнаментом.
Говер был по-прежнему голым, только на плечи ему накинули какую-то
задубевшую от крови и грязи тряпку, да разрешили надеть башмаки на босу
ногу. Говер сидел на скамье, поджав под себя ноги, и старался поправить
тряпку так, чтобы она не касалась обожженной спины.
Наконец, Мыслящий явился. Сел за стол напротив. Разобрал бумаги, почитал,
улыбнулся, затем в задумчивости поглядел на Говера и протянул ему темную
пластинку, испещренную узором. "Таблица мудрости", - догадался Говер.
Он смотрел на пластинку и ничего не видел, кроме точек, кружочков,
каких-то протравленных в металле полосочек. Как и прежде. Как и до
включения.
"Ну что же ты! - обратился он с упреком к мозгу. - Я столько ради тебя
перенес! Эх!"
Но мозг не воспринимал упрека. В мозгу сейчас была только одна мысль -
как сесть так, чтобы холщевая накидка не касалась израненной спины.
- Это... напоминает мне... звезды, - запинаясь, пробормотал Говер и
извиняюще, просительно улыбнулся.
Мыслящий снисходительно кивнул в ответ и протянул вторую пластинку. Говер
уставился на нее, и опять ничего не увидел. Только точки, дырочки, колечки.
- Тоже звезды? - участливо подсказал Мыслящий.
Говер молча кивнул и вновь поправил накидку. Страшно хотелось пить, глаза
сами собой закрывались от слабости. Но главное - спина...
- Придется прийти еще раз, - донесся откуда-то издалека голос Мыслящего.
- Еще раз опять... это?
- Конечно. А чего бы ты хотел?
- Я? Ничего. Абсолютно.
* * *
Говер лежал на животе, а толстуха Хиг мазала ему спину мазью. Говер
подвывал по-собачьи, кусал губы, хватался руками за тюфяк и спинку низкой
деревянной кровати.
- Потерпи, миленький, ты только потерпи, - уговаривала его Хиг. - Ишь,
как тебя приложили. От души. Такую спину я видела лишь в год двойного
солнца у Таса Ли. Нет, у Таса, конечно же, спина была гораздо хуже. Его
прожгли буквально до костей, и раны загноились. Он долго умирал. Очень
мучился. А в бреду все говорил, что летает среди звезд, на кораблях, как по
морю. И все кричал: "Капитан, я знаю, где ошибка!" Жена Таса Ли ходила к
Мыслящим просить какое-нибудь лекарство, но ей ничего не дали. А у тебя,
миленький, все будет хорошо. У тебя совсем не такие уж глубокие раны.
Совсем даже неглубокие. А на Мыслящих ты плюнь. Ничего там у них хорошего,
одни склоки и дележ всякого добра, которое-то и не добро вовсе, а так,
старый хлам.
Хиг закончила мазанье и ушла. Говер лежал не двигаясь, уткнувшись мокрым
лицом в подушку. Несколько веток согди проросло сквозь стену, и огромные
восковые цветы распустились над кроватью. В комнате, забивая запах болезни
и сальной мази, стоял головокружительный аромат цветов.
"Если бы все было не напрасно," - в отчаянии прошептал Говер, и
расплакался, как ребенок.
1 2 3