Неудивительно, что ограниченная человеческая мысль и слово, как предельная сила летательного аппарата, на какой-то черте изнемогают, сникают и даже терпят катастрофу. В обе стороны за какой-то гранью получаются уже провалы ересей, как бы «воздушные дыры», на языке авиации. Где же выход? Выход в признании относительности всякого богословия , в допустимости в известных пределах различных внешних философско-словесных форм выражения православной мысли, всегда несовершенных и потому не вечных. Суть ведь все-таки не в словах и формах, как они ни важны, a именно в православии самой мысли и чувства богословствующих и спорящих. Если они способны на беспристрастное взаимное понимание своих благих православных намерений, своего православного единомыслия и единочувствия, спор отпадает. Под разными словами спорящие протягивают друг другу руку общения. Уж если, как мы видели, даже грубая ересь — аполлинаризм — могла послужить y Александрийской школы сосудом православной мысли, то тем более формулы, не опороченные в такой степени. He раз уже единство православия спасалось при терпимости к разному богословскому языку. Так было во второй половине IV в. при расхождении великих умом и сердцем Афанасия и каппадокийцев. Афанасий продолжал говорить, что в Боге «одна ипостась», a каппадокийцы уже говорили: «три ипостаси». Условившись на соборе 362 г. о своем православном единомыслии, они взаимно дали друг другу свободу слововыражений. Для такого великодушного сговора, конечно, нужна большая широта горизонта и тишина духа, которой как раз не было y сторон в данном конфликте. В этом именно был трагизм момента. Как показал ближайший же опыт, спорящие могли согласиться между собой даже под внешним давлением. Тем более, стало быть, они могли бы разобраться в разногласиях спокойно, по существу — без церковных разделений. Но этого-то спокойствия и не было. Конфликт, олицетворявшийся в казусе Несторий — Кирилл, попал в фокус перекрестных ветров высокого напряжения, и церковный корабль закружило в вихре.
Когда александрийские монахи отрапортовали своему папе Кириллу о богословском шуме в столице около Нестория, Кирилл почувствовал себя достаточно вооруженным для нападения. Доказать богословскую некомпетентность и еретичность выученика Антиохийской школы, свергнуть его со столичного трона и провести туда дружественного Александрии кандидата, повторить весь цикл борьбы своего дяди Феофила против Златоуста стало для него увлекающей боевой задачей, которой Кирилл отдался со всей страстностью и богословским вдохновением. A страстностью и пристрастностью св. Кирилл одержим был в весьма высокой степени. Светские историки, беспощадные к его церковному значению, рисуют Кирилла в очень мрачных красках как самолюбивого деспота и громителя языческого просвещения руками преданной ему варварской черни. Действительно, Кирилл по положению Александрийского епископа играл роль соправителя области вместе с гражданским губернатором Египта Орестом. Орест был другом языческого просвещения и административным миротворцем среди сталкивающихся элементов населения: язычников и иудеев с христианами, греков с коптами. Между тем монахи и чернь, провозглашавшие своим вождем и владыкой св. Кирилла, учиняли бунты, погромы и убийства, как, например, известное убийство ученой философессы Ипатии. И хотя за эксцессы толпы епископ не мог отвечать, но морально он был часто на ее стороне. Орест аттестовал его Константинополю как беспокойного администратора. Житийное предание довольно подробно рисует нам портрет этого выдающегося из отцов и борцов. Кирилл был малого роста, но с очень ярким красочным лицом, на котором выдавались могучие, по всему лбу раскинутые брови; прямой тонкий нос, продолговатые, узкие скулы, широкие властные уста, большая длинная борода и редкие, курчавые, светлые, с легкой сединой волосы. Общее впечатление энергии и важности. Предание борьбы со Златоустом, в которой Кирилл принимал деятельное участие, переживалось им так страстно, что он последним из епископов скрепя сердце решился, ради нужного ему примирения с Римом, прекратить раскол с Римской церковью и внести наконец около 417 г. имя Иоанна Златоуста в церковные диптихи. Но еще незадолго пред тем на призывы сделать это он возражал и Антиохии и Константинополю, что причесть низложенного Златоуста вновь к епископам — это то же, что «поместить Иуду среди апостолов». Теперь благоразумная уступчивость по вопросу о Златоусте оказалась для Кирилла в высшей степени драгоценной. Сейчас он мог надеяться привлечь и действительно привлек Римского епископа себе в союзники в борьбе с Константинополем.
Но в борьбе со столичным епископом нельзя было не считаться с императорской семьей, под щитом которой епископ состоял. Молодого Феодосия II новейшие византинисты не называют уже двойником нашего царя Феодора Иоанновича. Царствование Феодосия отмечено столь крупными просветительными, законодательными и строительными деяниями, что предоставление творческой активности самой энергичной партии сената свидетельствует о способностях Феодосия выбирать наилучших соправителей. Но, несомненно, он был человеком неволевым и поддающимся впечатлениям от последнего, кто с ним говорил. Что касается широкого окружения из правящего сословия, то оно отличалось привычной продажностью. He искушенный в политике, Несторий твердо верил в защиту двора и гордо писал Кириллу, что напрасно тот утишает какую-то несуществующую бурю в столице, что тут все идет наилучшим образом и двор вполне им доволен. На самом деле официального благополучия не существовало. Споры между клириками, монахами и паствой шли полным ходом. Антиохийский друг Нестория Дорофей Маркианопольский имел дерзость в проповеди не только опровергать, но и анафематствовать имя «Богородица» как аполлинарианское. Противники Нестория упросили бывшего кандидата на кафедру Константинополя Прокла, епископа Кизикского, произнести проповедь в защиту Богородицы. Началась даже агитация за форменное отделение от Нестория. Несторий свирепствовал, отстраняя от священнослужения клириков, в том числе и Филиппа, тоже бывшего кандидата на столичную кафедру. Недовольные доносили в Рим, a там принимали их под защиту. Кириллу со стороны виднее была непрочность протекции двора, на которой утверждался провинциально-доверчивый Несторий. Кирилл приступил к обработке мнения придворных сфер. Свои богословские опровержения Нестория он направил в виде писем императору, его супруге Евдокии и сестре Пульхерии, имевшей титул Августы и влиятельной в делах. Это был смелый акт. ? Кирилле при дворе сложилось мнение как о беспокойном египетском администраторе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209