Надо бы выяснить. Спрашиваю «добро» у Макашова. Генерал сперва вставляет мне «фитиль» за то, что открыто торчал в окне, а потом благословляет на переговоры. На улицу, оставив автоматы вместе со мной выходит Крестоносец. Милицейский чин — маленький, без знаков различия. Козыряю:
— Майор, с кем имею честь беседовать?
Он называет себя. Господи, вот чудеса! На всю площадь — один представитель милиции, и тот оказывается… сержант! Он пытается оттеснить толпу «защитников демократии», пришедших по призыву «мальчиша-плохиша» Гайдара защищать от путчистов «всенародно-избранного»! Спокойно объясняю бедному сержанту, что никто в «Белом доме» пока сдаваться не собирается, что мы согласны вести переговоры о прекращении огня, но при условии его обоюдного прекращения, предоставлении нам прямого эфира и отвода мятежных войск.
Парень явно смущен — вопросы такого уровня не в его компетенции, а никого из милицейского начальства рядом нету. Откозыряв, поворачиваемся и уходим. Замечаю, что по бокам подъезда толпится огромная масса народа, сдерживаемая омоновскими цепями. Неужели они пойдут на такую провокацию? Ударят по нам, укрываясь за спинами безоружных людей? С них станется…
Тем не менее, что-то назревает. Стихает стрельба внутри здания. Явно что-то намечается — то ли переговоры, то ли еще что-то. Ко мне подходит Трифон:
— Михалыч, тут у 20-го подъезда наши девчонки застряли, дай схожу посмотрю, пока тихо.
Проводив его, поднимаюсь наверх, на балкон. Смотрю, как в холл с улицы забегают какие-то личности — по одному, по двое, с сумками в руках. Кто такие? Совершенно неясно. Мы отгоняем их угрозой огня — подозреваем, что под видом штатских проникают готовящиеся к штурму спецназовцы. Появляются медики в белых халатах с красными крестами, передают нам сумки с медикаментами, забирают наших раненых. Внезапно внизу, хлопнуло несколько пистолетных выстрелов. Опять залегаем за перила, выставляем стволы между опор. Появляется «подкрепление» — полтора десятка «камуфлированных» ребят с ПМ в руках — глаза горят, пистолеты со снятыми предохранителями и взведенными курками по-киношному выставлены вперед. Не дай Бог, споткнется, ладно себя подстрелит, но ведь может и кого другого зацепить. Меня самого десять минут назад такой «специалист» чуть на тот свет не отправил: перелезал через баррикаду из стульев, «сучку» со снятым предохранителем тащил за ремень, автомат зацепился спусковым крючком за ножку стула, грохнул выстрел, а он вылупил глаза и стал доказывать нам, что это не он стрелял!
«Помощников» отправляем наверх — охранять зал заседаний. Опять внизу какие-то крики, наши вскинули автоматы, но снизу через стулья лезет белый как полотно… Трифон! Без автомата, в чем-то измазанный…
— Ты откуда? — Буквально передергиваем его через баррикаду. Проклятье! Он весь в крови!
— Михалыч, я в плен попал… Бежал через окно, руками стекла вышибал… И действительно изрезаны ладони, пальцы, запястья… Увожу его к черному ходу, рву индивидуальные пакеты, плотно, не жалея бинта обматываю изуродованные ладони. На полу накапало изрядную лужу крови.
— Где автомат? — спрашиваю его.
— Я же говорю: в плен попал. Напоролся на каких-то хмырей в камуфляже, принял их за своих, а они уперли в бока стволы, отобрали автомат и доставили на 2-й этаж 20-го подъезда, на «разборку» к какому-то майору.
Тот, к счастью, немного лопухнулся — подпустил казака к себе вплотную, конвоиры в этот момент вышли из комнаты. Трифон, попросив воды, плесканул стакан офицеру в лицо и сиганул в полуразбитое окно… В конце перевязки просит не бинтовать указательные пальцы, чтобы можно было стрелять.
— У тебя же оружия нет.
— Нет, так добуду.
И действительно добыл, неизвестно где. Проходит еще полчаса. Подходят два казака из морозовской сотни:
— Мы попробуем прорваться.
Под окнами подъезда толпы уже нет — ее сменила редкая цепочка отлично экипированных бойцов. Догадываюсь — «Альфа». Они стоят открыто, знают, что мы стрелять не будем.
А вот с той стороны… Несмотря на перемирие, откуда-то из-за реки густо ударили очереди (15.50. — Авт. ). Я ехидничаю в мегафон:
— Бойцы «Альфы», ну что это такое… Мы не стреляем, слово держим, а ваши…
В это время парни повернулись спинами к нам, подняли над головой скрещенные руки, стали грозить в сторону стреляющих кулаками. Стрельба мгновенно стихает. Но через две минуты возобновляется уже со стороны моста. Я опять в мегафон:
— «Альфа»! У вас порядок хоть есть или как?… Снова довольно убедительные жесты прекращают стрельбу. Идут переговоры с их командованием — если они сорвутся, тогда будет дело… «Альфа» — это серьезно.
Вижу, как из подъезда выходят двое «альфовцев» и идут к своим. Интересно, до чего договорились. Узнаем… С балкона третьего этажа крики связных:
— Приказ Руцкого и Ачалова — прекратить сопротивление!
Как так?! Какой приказ? Провокация! Казаки смыкаются за моей спиной, и так, кучкой подходим к Макашову. Наш генерал возмущенно кричит:
— Это провокация! Пусть лично прикажет Ачалов! На балконе 3-го этажа кипенье тел, выкрики. Вижу, как кто-то швыряет вниз, на наш балкон, автомат. Это конец. Мы с недоумением и обидой ждем, что скажет Макашов:
— Майор, выясните, что там происходит!
Поднимаюсь на 3-й этаж к залу заседаний. Из него выходят депутаты съезда — потерянные лица, усталость… Вижу идущего навстречу в окружении телохранителей Хасбулатова, у него растерянный вид, серое лицо, вздрагивающие губы.
Бабурин что-то говорит нескольким депутатам вокруг него. В коридоре — Умалатова.
— Ну что, Сажи, все?
Вскидывает на меня свои пронзительные глазищи, взгляд дерзкий, упрямый:
— Будь моя воля… Съезд постановил: «во избежание излишнего кровопролития…»
Итак, все. Десять часов штурма мы выдержали. Выдержали бы еще и больше, но… Ладно. Спускаюсь к своим. Макашов уже получил подтверждение приказа о сдаче, но боже мой, как тяжело выполнить этот последний приказ. На миг мелькает мысль — застрелиться… не будет позора плена. Есть и другой способ, несколько сложнее — собрать побольше патронов, подняться наверх, пока есть время забаррикадироваться на 6-7-м этажах и дать последний бой… Лечь самому и прихватить на тот свет с собой… кого? Зачем?
Ловлю на себе настороженные, выжидающие взгляды своих бородачей-казаков: «Что делать, командир?» Встречаюсь взглядом с Макашовым, и он, словно прочитав мои мысли, чуть кивает головой…
Сидим на цветочном мраморном ящике и молча, как перед дальней дорогой, докуриваем последние сигареты. Автоматы сложены в углу, там же горкой магазины и патроны. Все. Встаем. Проверяем еще раз карманы, чтоб не осталось ничего компрометирующего и по одному, по двое вливаемся в поток выходящих из подъезда людей (окончание показаний).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Майор, с кем имею честь беседовать?
Он называет себя. Господи, вот чудеса! На всю площадь — один представитель милиции, и тот оказывается… сержант! Он пытается оттеснить толпу «защитников демократии», пришедших по призыву «мальчиша-плохиша» Гайдара защищать от путчистов «всенародно-избранного»! Спокойно объясняю бедному сержанту, что никто в «Белом доме» пока сдаваться не собирается, что мы согласны вести переговоры о прекращении огня, но при условии его обоюдного прекращения, предоставлении нам прямого эфира и отвода мятежных войск.
Парень явно смущен — вопросы такого уровня не в его компетенции, а никого из милицейского начальства рядом нету. Откозыряв, поворачиваемся и уходим. Замечаю, что по бокам подъезда толпится огромная масса народа, сдерживаемая омоновскими цепями. Неужели они пойдут на такую провокацию? Ударят по нам, укрываясь за спинами безоружных людей? С них станется…
Тем не менее, что-то назревает. Стихает стрельба внутри здания. Явно что-то намечается — то ли переговоры, то ли еще что-то. Ко мне подходит Трифон:
— Михалыч, тут у 20-го подъезда наши девчонки застряли, дай схожу посмотрю, пока тихо.
Проводив его, поднимаюсь наверх, на балкон. Смотрю, как в холл с улицы забегают какие-то личности — по одному, по двое, с сумками в руках. Кто такие? Совершенно неясно. Мы отгоняем их угрозой огня — подозреваем, что под видом штатских проникают готовящиеся к штурму спецназовцы. Появляются медики в белых халатах с красными крестами, передают нам сумки с медикаментами, забирают наших раненых. Внезапно внизу, хлопнуло несколько пистолетных выстрелов. Опять залегаем за перила, выставляем стволы между опор. Появляется «подкрепление» — полтора десятка «камуфлированных» ребят с ПМ в руках — глаза горят, пистолеты со снятыми предохранителями и взведенными курками по-киношному выставлены вперед. Не дай Бог, споткнется, ладно себя подстрелит, но ведь может и кого другого зацепить. Меня самого десять минут назад такой «специалист» чуть на тот свет не отправил: перелезал через баррикаду из стульев, «сучку» со снятым предохранителем тащил за ремень, автомат зацепился спусковым крючком за ножку стула, грохнул выстрел, а он вылупил глаза и стал доказывать нам, что это не он стрелял!
«Помощников» отправляем наверх — охранять зал заседаний. Опять внизу какие-то крики, наши вскинули автоматы, но снизу через стулья лезет белый как полотно… Трифон! Без автомата, в чем-то измазанный…
— Ты откуда? — Буквально передергиваем его через баррикаду. Проклятье! Он весь в крови!
— Михалыч, я в плен попал… Бежал через окно, руками стекла вышибал… И действительно изрезаны ладони, пальцы, запястья… Увожу его к черному ходу, рву индивидуальные пакеты, плотно, не жалея бинта обматываю изуродованные ладони. На полу накапало изрядную лужу крови.
— Где автомат? — спрашиваю его.
— Я же говорю: в плен попал. Напоролся на каких-то хмырей в камуфляже, принял их за своих, а они уперли в бока стволы, отобрали автомат и доставили на 2-й этаж 20-го подъезда, на «разборку» к какому-то майору.
Тот, к счастью, немного лопухнулся — подпустил казака к себе вплотную, конвоиры в этот момент вышли из комнаты. Трифон, попросив воды, плесканул стакан офицеру в лицо и сиганул в полуразбитое окно… В конце перевязки просит не бинтовать указательные пальцы, чтобы можно было стрелять.
— У тебя же оружия нет.
— Нет, так добуду.
И действительно добыл, неизвестно где. Проходит еще полчаса. Подходят два казака из морозовской сотни:
— Мы попробуем прорваться.
Под окнами подъезда толпы уже нет — ее сменила редкая цепочка отлично экипированных бойцов. Догадываюсь — «Альфа». Они стоят открыто, знают, что мы стрелять не будем.
А вот с той стороны… Несмотря на перемирие, откуда-то из-за реки густо ударили очереди (15.50. — Авт. ). Я ехидничаю в мегафон:
— Бойцы «Альфы», ну что это такое… Мы не стреляем, слово держим, а ваши…
В это время парни повернулись спинами к нам, подняли над головой скрещенные руки, стали грозить в сторону стреляющих кулаками. Стрельба мгновенно стихает. Но через две минуты возобновляется уже со стороны моста. Я опять в мегафон:
— «Альфа»! У вас порядок хоть есть или как?… Снова довольно убедительные жесты прекращают стрельбу. Идут переговоры с их командованием — если они сорвутся, тогда будет дело… «Альфа» — это серьезно.
Вижу, как из подъезда выходят двое «альфовцев» и идут к своим. Интересно, до чего договорились. Узнаем… С балкона третьего этажа крики связных:
— Приказ Руцкого и Ачалова — прекратить сопротивление!
Как так?! Какой приказ? Провокация! Казаки смыкаются за моей спиной, и так, кучкой подходим к Макашову. Наш генерал возмущенно кричит:
— Это провокация! Пусть лично прикажет Ачалов! На балконе 3-го этажа кипенье тел, выкрики. Вижу, как кто-то швыряет вниз, на наш балкон, автомат. Это конец. Мы с недоумением и обидой ждем, что скажет Макашов:
— Майор, выясните, что там происходит!
Поднимаюсь на 3-й этаж к залу заседаний. Из него выходят депутаты съезда — потерянные лица, усталость… Вижу идущего навстречу в окружении телохранителей Хасбулатова, у него растерянный вид, серое лицо, вздрагивающие губы.
Бабурин что-то говорит нескольким депутатам вокруг него. В коридоре — Умалатова.
— Ну что, Сажи, все?
Вскидывает на меня свои пронзительные глазищи, взгляд дерзкий, упрямый:
— Будь моя воля… Съезд постановил: «во избежание излишнего кровопролития…»
Итак, все. Десять часов штурма мы выдержали. Выдержали бы еще и больше, но… Ладно. Спускаюсь к своим. Макашов уже получил подтверждение приказа о сдаче, но боже мой, как тяжело выполнить этот последний приказ. На миг мелькает мысль — застрелиться… не будет позора плена. Есть и другой способ, несколько сложнее — собрать побольше патронов, подняться наверх, пока есть время забаррикадироваться на 6-7-м этажах и дать последний бой… Лечь самому и прихватить на тот свет с собой… кого? Зачем?
Ловлю на себе настороженные, выжидающие взгляды своих бородачей-казаков: «Что делать, командир?» Встречаюсь взглядом с Макашовым, и он, словно прочитав мои мысли, чуть кивает головой…
Сидим на цветочном мраморном ящике и молча, как перед дальней дорогой, докуриваем последние сигареты. Автоматы сложены в углу, там же горкой магазины и патроны. Все. Встаем. Проверяем еще раз карманы, чтоб не осталось ничего компрометирующего и по одному, по двое вливаемся в поток выходящих из подъезда людей (окончание показаний).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149