Олойхор имеет здесь все те же привилегии, что и он сам. У них все поровну. Значит, Лес поведет их кратчайшим путем, пробуя по дороге, что можно с них взять. И если они не успеют дотемна, к жилым местам выйдет один.Олойхор. Лошади — их оставляли в лесу на привязи, пока Олойхорова кодла веселилась в защищенном домике, — падут первыми. Если только Олойхор не пожалеет своей крови, чтобы заклясть лошадей. В самом крайнем случае Ким сыграл бы именно так. Он вспомнил, как восемь лет назад тормошил цепенеющую Имоджин, заставляя ее говорить и поминать богов, под властью которых она была рождена, в надежде удержать ее, не дать ей провалиться в эту голодную черную прорву.
Он без всякого сожаления скормил бы прорве всю эту кодлу, однако даже если бы Олойхор оказался настолько беззаботен и глуп, у него все равно на руках оставалась заложница, которой Киммель ни при каком раскладе пожертвовать не мог.
Вот если бы отыскался шанс оставить Олойхора наедине с Имоджин! Почему-то казалось, что с ним одним Имоджин бы управилась. Но для того надо, чтобы она как минимум равна была ему по силе крови. А это можно устроить.
Ким уперся лбом и кулаками в стену, стараясь превозмочь застилающий глаза кровавый туман. Чувства оскорбленного мужчины вопили, требуя броситься вдогонку как можно скорее. Пешком? И нарваться при этом на Циклопа Бийика, который, даже будучи при смерти, опаснее, чем Ким когда-либо надеялся стать? Даже, допустим, если в лесу, на собственной территории удастся справиться с Циклопом Бийиком — Циклоп ведь тоже только человек? — не будет ли для Имоджин слишком поздно? А странный уговор, превращавший его самого в нечто иное — большее? — чем человек, нашептывал на ухо, что он может помочь Имоджин другим способом.
Потому что унижение и боль — прости, Имоджин! — это всего лишь унижение и боль. Одну смерть ничем не исправить. К тому же Ким уверен был, что Олойхор и сам не представляет, что ему сейчас делать и куда деть Имоджин, когда он вывезет ее из леса в людные места. И как предъявит ее королю. Как детские выходки Ойхо, так и его злодейства по-прежнему носили на себе отпечаток непродуманности. Для него было куда выгоднее — Ким мрачно усмехнулся — обосноваться в этом домике самому, вместе с его теневым двором. Потому что Олойхор — при всем уважении к царственной крови — не из тех, кто сам для себя носит воду и колет дрова.
Ким проверил остроту ножа на пальце. Потом вернулся в дом и занялся делами, на первый взгляд никак не подобающими молодому мужу, у которого буквально из объятий вырвали любимую жену. Из узла с едой он достал бутылку с вином, откупорил и отнес в спальню, где раскатал на ложе один из свитков с одеялами. Обойдемся без бокалов. Н-да, не для такого случая он ее припасал. Имоджин, он уверен, в жизни не пробовала вина.
Поневоле скрипнул зубами. В самом деле, он ведь уже представлял, как упруго она выгнется в его руках… Тушка птицы отправилась в котелок с водой, огонь под ним он тоже развел поспешно и вынужден был оставить без пригляда. Там, наверху, Ким выложил и порвал на полосы несколько тонких полотенец и несколько полос, скатав, сунул в карман. Туда же отправилась длинная крепкая щепка, удовлетворившая его своим видом. Выпрямившись, Ким перевел дух, словно в воду готовился прыгать. Потом вышел в дверь, которую не стал запирать, и направился в лес.
Сладок кус недоедала!
Сами-Знаете-Кто
Организм пробуждался, выводимый из состояния дремы щекочущим рецепторы ощущением близости пищи.
Развиваясь в условиях недостатка всего, он казался мертвым, но то было лишь тяжелое забытье, своего рода кома, сон, полный мрачных сновидений. Но чуткий к биению жизни.
Вот и сейчас, ощущая в пределах своей досягаемости плотную компактную группу существ, источников тепла и крови, лес тянулся к ним всеми веточками, всеми усиками, всеми самыми крохотными корешками. Все связи, объединяющие его сущность в единое целое, оживились и напряглись, как будто дразнящий запах коснулся невидимых ноздрей. Лес взалкал, так как был и рецептором и пищеварительной системой одновременно. В верховьях его поднялся шум, который кто попроще мог бы принять за ветер. На самом же деле то был зов, обещавший трапезу всему организму, от могучей черной ели до самой чахлой былинки. Всем, по какой бы крохе ни досталось.
Правда, пиршество пришлось урезать, когда внутри себя лес ощутил присутствие симбионта, явно нуждавшегося в подпитке. Организму достанется меньше, но лес не огорчился. Симбионт принимал, а лес отдавал с одинаковым чувством справедливости установленного порядка, изменить который не могла ни та, ни другая сторона. К тому же в этот раз симбионту нужно было немного. Соединить и укрепить порванные сосуды, рассосать в тканях гематомы, нарастить поврежденный суставный хрящ.
Приведя его в порядок, сделав даже лучше, чем было, лес вновь устремил свои помыслы и рецепторы к пище, которая досадным образом ускользала. Ее уводил другой симбионт, полностью идентичный первому.
Никогда не следует оставлять без внимания перемещения симбионтов внутри организма. Рецепторы леса чувствовали в крови, наполняющей их жилы, неизъяснимую прелесть. Сила их крови была вожделенным лакомством, к которому лес не смел прикоснуться, не будучи приглашен. В каком-то смысле эта кровь была родственна ему самому. Больше, чем просто пища. Это было то, что делало его живым. И это была их плата за симбиоз.
Симбионт шел, а лес вокруг него ожидал в напряженном молчании. Человек остановился на поляне, поросшей папоротниками ему в пояс. Взял в руку нож и закатал рукав. Лес застыл, как перед вдохом. Как силен был этот аромат, притягательный, как для нас притягателен запах копчености с дымком. Если бы у него был хвост, Лес бы им вилял.
— Я вношу плату крови за женщину по имени Ках-Имажинель, — внятно произнес человек.
Лес разбежался по ниточкам-нервам, вибрацией разнесся по самым темным и дальним своим уголкам.
Существо, готовое откликнуться на это имя, внутренне согласное признать его своим, обнаружилось на самом выходе, измученное, выжатое почти досуха, но еще живое. Придется все возвратить. Такова цена. Но за эту цену лес согласен был и на большее.
Кровь брызнула на папоротник, совершенно черная в свете луны. И папоротники тут же расцвели серебряными цветами, полыхавшими, как лампы, собственным светом, и увядавшими, не оставляя семян. Ведь всем известно, что папоротник размножается спорами, вызревающими на стороне листьев, обращенной к земле.
Рядом с жизненной силой тех эта была словно вино в сравнении с водой. Лес тянул ее бесконечными глотками, внутренне напрягаясь в ожидании, когда перекроется ток. Он окружил человека стеной расслабляющей безмятежности, волнами покоя… в надежде, что он опустится наземь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49