Но мы не рассматриваем справедливость утверждения. Мы касаемся вопроса, является ли утверждение химией — является ли утверждение материальным. Существуют ли в природе такие вещи, как классы! Я говорю — нет, пока мы не соприкоснемся с миром живых существ. Но в лице живых существ в Креатуре Юнга и гностиков действительно есть классы. Поскольку живые существа включают в себя коммуникативную связь, поскольку они являются «организованными», они должны содержать что-то в виде сигнала, то есть события, путешествующие от одного живого объекта к другому или внутри живого объекта. А в мире коммуникативной связи обязательно должны быть категории, классы и другие подобные устройства. Но эти устройства не соответствуют физическим причинам, которыми материалисты объясняют события. В добиологической Вселенной нет ни сигналов, ни классов.
Материализм — это набор описательных предложений, относящихся ко всему миру, в котором нет описательных предложений. Его словарь и синтаксис, его эпистемология подходят только для описания такого мира. Мы не можем даже использовать его язык для списания нашей деятельности в описании.
Следует задать вопрос, что же тоща такое «описательное предложение»? Чтобы ответить на него, было бы резонным вернуться в научную лабораторию и посмотреть на то, что делает ученый с целью разработки описательных предложений. Его деятельность не слишком сложна: он разрабатывает или покупает инструмент, который и будет стыком между разумом и предположительно материальным миром. Этот инструмент является аналогом органа чувств, его продолжением. Поэтому мы можем ожидать, что природа мыслительного процесса, природа восприятия будет заложена в используемом инструменте. Так происходит и с микроскопом. Менее очевидно это в случае с весами. Если мы спросим ученого, он ответит нам, что весы — это устройство для измерения веса. Но здесь, я полагаю, и кроется его первая ошибка. Обыкновенные весы с опорной призмой посередине коромысла и чашками на каждом конце — это не устройство для определения веса. Это устройство для сравнения весов — а это совершенно другое дело. Весы с коромыслом станут устройством для измерения веса только тогда, когда один из сравниваемых предметов имеет уже известный (или определенный) вес. Другими словами, не весы, а дополнение к весам позволяет ученому говорить об измерении веса.
Когда ученый делает такое дополнение, он очень далеко уходит от природы весов. Он изменяет основную эпистемологию своего инструмента. Весы сами по себе не являются устройством для измерения веса, это устройство для сравнения сил, приложенных весом через систему рычагов. Коромысло — это рычаг, и если грузы в чашках равны, то становится возможным утверждать, что между грузами в чашках нет разницы. Более точным переводом того, что говорят весы, будет: «Отношение между грузами в чашках есть единица». Я хочу сказать, что весы — это, в основном, устройство для измерения отношений, что только вторичной их задачей является определение разницы, а это очень различные понятия. Вся наша эпистемология приобретет другую форму, если мы будем искать разницу в весовых отношениях.
На языке прикладной математики разность между двумя грузами измеряется в весовых категориях (унциях или граммах). Это ближе к материализму, чем отношение между двумя грузами, измеряющееся без применения весовых категорий.
В этом смысле обычные химические весы в лаборатории, функционирующие между человеком и неизвестным количеством «материала», содержат внутри себя парадокс границы между умственным и физическим. С одной стороны, это орган чувств, реагирующий на нематериальные понятия отношения и контраста, с другой стороны, они используются ученым, чтобы тот мог понять что-то, близкое материальному, а именно: количество с реальными размерами. В итоге весы относятся к правде так, как ученый относится к истине психологического процесса. Это устройство для создания науки, игнорирующей подлинную природу органов чувств любого организма, включая и ученого.
Одной из целей этой книги является разрушение наиболее смехотворных и опасных заблуждений в эпистемологии, которые сегодня часто встречаются. Я считаю, что когда мы расчистим площадку от чуши, мы сможем взглянуть на многое, сегодня такое же неясное и запутанное, как «разум», и поэтому остающееся за пределами науки.
Серьезному рассмотрению в этом случае сможет быть подвергнута и эстетика. Прекрасное и уродливое, буквальное и метафорическое, разумное и безумное, юмористическое и серьезное… все это (и даже любовь и ненависть) является предметами, которые сегодня наука избегает. Но через несколько лет, когда разрыв между проблемами разума и проблемами материи прекратит быть главным определителем того, о чем невозможно думать, они станут доступными для формального осмысления. В настоящее время большинство этих вещей просто недоступны, и ученые, вполне понятно, отступают перед ними даже в антропологии и психиатрии. Мои коллеги и я все еще не можем подступиться к таким деликатным вопросам. Мы перегружены такими заблуждениями, о которых я уже упомянул, и, подобно ангелам, боимся ступить в такие области, но такое положение сохраняться вечно не будет.
По мере написания этой книги я ощущаю себя между Сциллой традиционного материализма с его количественным мышлением, прикладной наукой и «управляемыми» экспериментами, с одной стороны, и Харибдой романтического супернатурализма, с другой.
В мою задачу входит исследование того, существует ли подходящее разумное место для религии где-то между этими двумя кошмарами глупости. Возможно ли найти в знании и искусстве основу для поддержки утверждения священного, если для религии перестанут быть необходимы тупость и лицемерие?
Предложит ли такая религия новый вид единства? И сможет ли она породить новую и столь необходимую смиренность?
VI. МЕТАЛОГ: ЗАЧЕМ НУЖНЫ БЕЗВРЕДНЫЕ ЛЕКАРСТВА ДЛЯ УСПОКОЕНИЯ БОЛЬНОГО? (МКБ)
Дочь: Почему вдруг успокаивающее? Почему, когда ты жалуешься на механистические взгляды человеческих существ, ты говоришь об успокаивающем, чтобы подчеркнуть их несовершенство? Успокаивающее — это только симуляция лекарства (не так ли?), которое ты даешь пациентам, и, возможно, их можно будет тем самым обмануть, чтобы они почувствовали себя лучше? Это только показывает, насколько доверчивы люди.
Отец: Никоим образом. Эффективность успокаивающих является доказательством того, что человеческая жизнь, лечение и страдание принадлежат к миру мыслительного процесса. Где различия — идея, информация, даже их отсутствие — могут выступать в качестве причин.
Недавно у меня была возможность поговорить с группой врачей, собранных губернатором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57