Мельчайшие подробности внешности соседа – морщины, мелькающие у рта, пожухлая кожа на руках, самодовольные, начищенные складки кожаных ботинок – казались Орсону отравой, которую он ел и не мог остановиться. Его экзема разыгралась не на шутку.
К апрелю Орсон созрел для того, чтобы обратиться в нервное отделение студенческой клиники. Но в последний момент его выручил Фитч, который словно взял его нервный срыв на себя. Неделю за неделей Фитч принимал душ по нескольку раз в день. В конце концов он перестал появляться на занятиях и ходил почти нагой, если не считать полотенца, обмотанного вокруг талии. Он пытался закончить реферат по гуманитарным наукам, срок сдачи которого истек месяц назад и объем которого превышал установленный уже на целых двадцать страниц. Он выходил из общежития, только чтобы поесть и набрать побольше книг из библиотеки. Однажды вечером, около девяти, Петерсена позвали к телефону на площадку третьего этажа. Полиция Уотертауна подобрала Фитча в тот момент, когда он продирался сквозь заросли на берегу реки Чарльз в четырех милях отсюда. Он заявлял, что направляется на Запад, где, по слухам, достаточно места, чтобы вместить Бога, и потом в диком возбуждении затеял с начальником полиции беседу о различиях и сходствах между Кьеркегором и Ницше. Хаб, никогда не упускавший возможности вмешаться под видом благого дела, отправился к проректору – долговязому и бормочущему аспиранту-астроному, занятому бесконечным подсчетом галактик по заданию директора обсерватории Харлоу Шепли, – и навязался в качестве эксперта по данному случаю и даже переговорил с психологом из изолятора. Согласно толкованию Хаба, Фитч понес наказание за свою гордыню, а психолог считал, что проблема лежит исключительно в сфере эдипова комплекса. Фитча отослали в Мэн. Хаб сказал Органу, что теперь Петерсену нужно подобрать соседа по комнате на будущий год.
– Думаю, вы с ним прекрасно уживетесь. Вы оба материалисты.
– Я не материалист.
Хаб воздел свои жуткие руки в полублагословении:
– Будь по-твоему. Я только хочу избежать конфликтов.
– Черт возьми, Хаб, все конфликты между нами – из-за тебя.
– Как так? Что я такого делаю? Скажи мне, и я исправлюсь. Хочешь, я поделюсь с тобой последней рубашкой.
Он начал расстегивать пуговицы и остановился, поняв, что смеха не предвидится.
Орсон почувствовал слабость и опустошенность и, вопреки себе, преисполнился беспомощным обожанием к своему фальшивому, недосягаемому другу.
– Я не знаю, Хаб, – признал он, – я не знаю, что ты со мной делаешь.
Между ними в воздухе пролегла клейкая полоса молчания.
Орсон не без усилия нарушил это молчание:
– Пожалуй, ты прав, в следующем году нам не следует селиться вместе.
Хаб, похоже, немного смутился, но кивнул:
– Я же им с самого начала говорил, что должен жить один.
И его обиженные выпученные глаза за линзами приняли неуязвимое иезуитское выражение.
Однажды в полдень в середине мая Орсон сидел прикованный к своему столу, пытаясь заставить себя заниматься. Он сдал два экзамена, оставалось еще два. Они стояли меж ним и его освобождением, возвышаясь, как две стены из мутной бумаги. Его положение представлялось ему очень шатким; отступать ему было некуда, а идти вперед он мог только по очень тонкой нити, высоко натянутой проволоке психического равновесия, над бездной статистики и формул; его мозг превратился в твердь из мерцающих клеточек. Его мог убить один-единственный толчок. На лестнице послышался суматошный топот, и в комнату ввалился Хаб, обхватив руками металлический предмет цвета пистолета и размером с кошку. На предмете имелся красный язычок. Хаб захлопнул за собой дверь, запер ее на замок и бросил предмет на кровать Орсона. Оказалось, это головка парковочного счетчика, сорванная с подставки. Пах Орсона мгновенно прорезала острая боль.
– Ради бога, это еще что такое?! – вскрикнул он своим брезгливо-пронзительным голосом.
– Парковочный счетчик.
– Не дурак, сам вижу. Где, черт тебя дери, ты его раздобыл?
– Я не стану с тобой говорить, пока ты не прекратишь истерику, – сказал Хаб и подошел к своему столу, на который Орсон положил его почту. Он взял верхнее письмо, заказное, из портлендского призывного бюро и разорвал пополам. На этот раз боль прошила Орсону грудь. Сидя за столом, он обхватил голову руками и закружил вслепую в красно-черных потемках. Орсона пугало собственное тело; его нервы приготовились к третьему психосоматическому удару.
Кто-то забарабанил в дверь. Судя по силе, с которой колотили, это могла быть только полиция. Хаб проворно бросился к кровати и запрятал счетчик под подушку Орсона. Затем прошествовал к двери и отворил.
Оказалось, это Доусон и Керн.
– Что стряслось? – поинтересовался Доусон, набычась, словно шумели нарочно, чтобы вывести его из себя.
– Крик такой, будто Зиглера пытают, – сказал Керн. Орсон ткнул в Хаба и объяснил:
– Он кастрировал парковочный счетчик!
– Ничего подобного, – сказал Хаб. – На Массачусетс-авеню машина потеряла управление и врезалась в припаркованную машину, которая сбила счетчик. Собралась толпа. Головка счетчика валялась в канаве, ну я ее подобрал и прихватил с собой. Я опасался, что кто-нибудь покусится на нее и украдет.
– И никто не пытался тебя остановить? – спросил Керн.
– Конечно нет. Они все столпились вокруг водителя машины.
– Он пострадал?
– Вряд ли. Я не посмотрел.
– Он не посмотрел! – вскрикнул Орсон. – Хорош самаритянин.
– Я не страдаю нездоровым любопытством, – ответил Хаб.
– А где была полиция? – спросил Керн.
– Они еще не подъехали.
Доусон спросил:
– Так что ж ты не подождал, пока подъедет полицейский, чтобы отдать ему счетчик?
– С какой стати я стану отдавать его пособнику государства?! Счетчик принадлежит ему не больше, чем мне.
– Но он все же принадлежит ему, – сказал Орсон.
– Это был обычный акт провидения, ниспославшего мне счетчик, – сказал Хаб; уголки его губ были ровными. – Я еще не решил, какой благотворительной организации отдать деньги, лежащие в нем.
– Но разве это не воровство? – спросил Доусон.
– Не большее воровство, чем когда ворует государство, заставляя людей платить за место для парковки их собственных автомобилей.
– Хаб, – сказал Орсон, поднимаясь из-за стола, – ты должен его вернуть, или мы оба попадем в тюрьму.
Он представил себя и свою едва начавшуюся карьеру загубленными.
Хаб безмятежно обернулся:
– Я не боюсь. Оказаться в тюрьме при тоталитарном режиме – почетно. Если бы у тебя была совесть, ты бы это понимал.
В комнату зашли Петерсен, Картер и Сильверштейн. Вслед за ними – ребята с нижних этажей. Происшествие было весело пересказано. Из-под подушки был извлечен счетчик, его пустили по кругу и встряхивали, чтобы продемонстрировать вес содержимого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
К апрелю Орсон созрел для того, чтобы обратиться в нервное отделение студенческой клиники. Но в последний момент его выручил Фитч, который словно взял его нервный срыв на себя. Неделю за неделей Фитч принимал душ по нескольку раз в день. В конце концов он перестал появляться на занятиях и ходил почти нагой, если не считать полотенца, обмотанного вокруг талии. Он пытался закончить реферат по гуманитарным наукам, срок сдачи которого истек месяц назад и объем которого превышал установленный уже на целых двадцать страниц. Он выходил из общежития, только чтобы поесть и набрать побольше книг из библиотеки. Однажды вечером, около девяти, Петерсена позвали к телефону на площадку третьего этажа. Полиция Уотертауна подобрала Фитча в тот момент, когда он продирался сквозь заросли на берегу реки Чарльз в четырех милях отсюда. Он заявлял, что направляется на Запад, где, по слухам, достаточно места, чтобы вместить Бога, и потом в диком возбуждении затеял с начальником полиции беседу о различиях и сходствах между Кьеркегором и Ницше. Хаб, никогда не упускавший возможности вмешаться под видом благого дела, отправился к проректору – долговязому и бормочущему аспиранту-астроному, занятому бесконечным подсчетом галактик по заданию директора обсерватории Харлоу Шепли, – и навязался в качестве эксперта по данному случаю и даже переговорил с психологом из изолятора. Согласно толкованию Хаба, Фитч понес наказание за свою гордыню, а психолог считал, что проблема лежит исключительно в сфере эдипова комплекса. Фитча отослали в Мэн. Хаб сказал Органу, что теперь Петерсену нужно подобрать соседа по комнате на будущий год.
– Думаю, вы с ним прекрасно уживетесь. Вы оба материалисты.
– Я не материалист.
Хаб воздел свои жуткие руки в полублагословении:
– Будь по-твоему. Я только хочу избежать конфликтов.
– Черт возьми, Хаб, все конфликты между нами – из-за тебя.
– Как так? Что я такого делаю? Скажи мне, и я исправлюсь. Хочешь, я поделюсь с тобой последней рубашкой.
Он начал расстегивать пуговицы и остановился, поняв, что смеха не предвидится.
Орсон почувствовал слабость и опустошенность и, вопреки себе, преисполнился беспомощным обожанием к своему фальшивому, недосягаемому другу.
– Я не знаю, Хаб, – признал он, – я не знаю, что ты со мной делаешь.
Между ними в воздухе пролегла клейкая полоса молчания.
Орсон не без усилия нарушил это молчание:
– Пожалуй, ты прав, в следующем году нам не следует селиться вместе.
Хаб, похоже, немного смутился, но кивнул:
– Я же им с самого начала говорил, что должен жить один.
И его обиженные выпученные глаза за линзами приняли неуязвимое иезуитское выражение.
Однажды в полдень в середине мая Орсон сидел прикованный к своему столу, пытаясь заставить себя заниматься. Он сдал два экзамена, оставалось еще два. Они стояли меж ним и его освобождением, возвышаясь, как две стены из мутной бумаги. Его положение представлялось ему очень шатким; отступать ему было некуда, а идти вперед он мог только по очень тонкой нити, высоко натянутой проволоке психического равновесия, над бездной статистики и формул; его мозг превратился в твердь из мерцающих клеточек. Его мог убить один-единственный толчок. На лестнице послышался суматошный топот, и в комнату ввалился Хаб, обхватив руками металлический предмет цвета пистолета и размером с кошку. На предмете имелся красный язычок. Хаб захлопнул за собой дверь, запер ее на замок и бросил предмет на кровать Орсона. Оказалось, это головка парковочного счетчика, сорванная с подставки. Пах Орсона мгновенно прорезала острая боль.
– Ради бога, это еще что такое?! – вскрикнул он своим брезгливо-пронзительным голосом.
– Парковочный счетчик.
– Не дурак, сам вижу. Где, черт тебя дери, ты его раздобыл?
– Я не стану с тобой говорить, пока ты не прекратишь истерику, – сказал Хаб и подошел к своему столу, на который Орсон положил его почту. Он взял верхнее письмо, заказное, из портлендского призывного бюро и разорвал пополам. На этот раз боль прошила Орсону грудь. Сидя за столом, он обхватил голову руками и закружил вслепую в красно-черных потемках. Орсона пугало собственное тело; его нервы приготовились к третьему психосоматическому удару.
Кто-то забарабанил в дверь. Судя по силе, с которой колотили, это могла быть только полиция. Хаб проворно бросился к кровати и запрятал счетчик под подушку Орсона. Затем прошествовал к двери и отворил.
Оказалось, это Доусон и Керн.
– Что стряслось? – поинтересовался Доусон, набычась, словно шумели нарочно, чтобы вывести его из себя.
– Крик такой, будто Зиглера пытают, – сказал Керн. Орсон ткнул в Хаба и объяснил:
– Он кастрировал парковочный счетчик!
– Ничего подобного, – сказал Хаб. – На Массачусетс-авеню машина потеряла управление и врезалась в припаркованную машину, которая сбила счетчик. Собралась толпа. Головка счетчика валялась в канаве, ну я ее подобрал и прихватил с собой. Я опасался, что кто-нибудь покусится на нее и украдет.
– И никто не пытался тебя остановить? – спросил Керн.
– Конечно нет. Они все столпились вокруг водителя машины.
– Он пострадал?
– Вряд ли. Я не посмотрел.
– Он не посмотрел! – вскрикнул Орсон. – Хорош самаритянин.
– Я не страдаю нездоровым любопытством, – ответил Хаб.
– А где была полиция? – спросил Керн.
– Они еще не подъехали.
Доусон спросил:
– Так что ж ты не подождал, пока подъедет полицейский, чтобы отдать ему счетчик?
– С какой стати я стану отдавать его пособнику государства?! Счетчик принадлежит ему не больше, чем мне.
– Но он все же принадлежит ему, – сказал Орсон.
– Это был обычный акт провидения, ниспославшего мне счетчик, – сказал Хаб; уголки его губ были ровными. – Я еще не решил, какой благотворительной организации отдать деньги, лежащие в нем.
– Но разве это не воровство? – спросил Доусон.
– Не большее воровство, чем когда ворует государство, заставляя людей платить за место для парковки их собственных автомобилей.
– Хаб, – сказал Орсон, поднимаясь из-за стола, – ты должен его вернуть, или мы оба попадем в тюрьму.
Он представил себя и свою едва начавшуюся карьеру загубленными.
Хаб безмятежно обернулся:
– Я не боюсь. Оказаться в тюрьме при тоталитарном режиме – почетно. Если бы у тебя была совесть, ты бы это понимал.
В комнату зашли Петерсен, Картер и Сильверштейн. Вслед за ними – ребята с нижних этажей. Происшествие было весело пересказано. Из-под подушки был извлечен счетчик, его пустили по кругу и встряхивали, чтобы продемонстрировать вес содержимого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9