Письмо самой себе должно быть предельно искренним – но ведь неизвестно, где оно окажется в конце концов?!
Да и зачем все это? Сегодня ты не тот, кто был вчера. Кто это сказал? Кто-то из умных древних греков, кажется. Какой смысл напоминать себе через пять, десять, двадцать лет о собственных заблуждениях или несбывшихся надеждах. И что она, перенеся утрату, тяжелее которой и представить невозможно, напишет себе в будущее? Детские игры, вот что это такое, и ничего больше.
– Как вы думаете, – спросил Губкин, – он в самом деле будет хранить все эти письма под семью замками или прочтет уже этой ночью?
– Твое письмо в качестве снотворного наверняка вне конкуренции, – сказала Саша. – Ладно, трусы несчастные, я сама схожу! Если не вернусь, прошу считать меня коммунисткой!
Варенберг с типично немецкой пунктуальностью перечислил все писаные и неписаные правила, которые нарушили его студенты, принеся на занятия магнитофон. Саша, забавно пародируя его привычку вскидывать голову, пересказала беседу друзьям до последнего слова.
– Я сказала, что мы хотели записать лекцию, но не получилось – пленку заело.
– И он поверил?! – изумилась Света Короленко.
– Он сделал вид, что поверил. Он же интеллигентный человек!
Вечеринку решили устроить у одного из сокурсников – Паши Раевского, который располагал приличной, в плане площади, квартирой, а главное – демократичными родителями.
– Твои родаки не будут с нами сидеть? – обеспокоено спрашивал Губкин. – А то, блин, я комсомольские песни петь не собираюсь про костер, как в прошлый раз.
Паша покраснел.
– Нет, они вообще-то на дачу поехали! Убирают последний урожай яблок!
– Да что ты перед ним оправдываешься?! – возмутилась Саня. – Его в гости приглашают, а он еще условия выдвигает! Где твоя культура, дома забыл?
– При слове «культура» моя рука тянется к пистолету! – сообщил Губкин.
– Нет у тебя ни пистолета, ни культуры, так что не выпендривайся! Сима?
– Я не знаю, – сказала Иванцова, она все еще не решила, стоит ли ей идти на эту вечеринку.
– Да брось! – громко зашептала Саня – такая у нее была привычка, вроде и остальным не обидно и в то же время получалось доверительно. – Будет весело! Ребята музон разный притащат! Будешь у нас диджеем!
– Айрон Мейден! – выставил «козу» прислушавшийся к ее шепоту Гарик Скворцов.
– Отвали, дитя, и не тычь в меня своими пальцами! Бандит нашелся – они у тебя немытые, ты мне конъюнктивит обеспечишь! Никто про твою Айрон Мейден уже сто лет не помнит!
– Как это не помнит?! – всерьез стал спорить он. – Ты мне, меломану со стажем, мозги паришь?! Да я принесу новый альбом – вы же настоящей музыки и не слышали.
– Не надо! – попросила она. – Это же для детишек малолетних.
– Кто бы говорил, твой Эминем вообще для десятилетних пишет!
– Слушайте, давайте забьем на эти домашние посиделки, – завел свою собственную музыку Губкин. – Пойдем в клуб!
Предложение было отвергнуто по причине финансовой несостоятельности большинства присутствующих.
– Да, денег нет! – Губкин цитировал Остапа Бендера. – Нет этих маленьких бумажек, кои я так люблю! А может, мадам Ратнер нас спонсирует?
– Я тебе что – миллионерша?! – возмутилась Саша. – Я понимаю, тебе очень хочется посмотреть стриптиз!
– Нет там никакого стриптиза! – запротестовал он.
– Да у тебя все написано на твоей прыщавой физиономии!
– Попрошу прыщики мои не обижать! Сначала свои заведи, а потом и критикуй. И вообще, какая связь между моей физиономией и стриптизом?
– Я бы объяснила, да ты не поймешь – маленький еще!
Этой ночью Симе снился Володя Вертлиб, который читал стихи под сенью какого-то здания, может быть, даже построенного по его, Володиному, проекту где-то в другой реальности. Здание отбрасывало четкую тень, и все было вокруг ровного цвета, как на картинах Кирико.
Сима проснулась в слезах. Хорошо, что мать не услышала. А ведь бывало – она спешила к ней среди ночи, чтобы разбудить и успокоить.
– А он тебя не звал? – обеспокоилась Саня – они ехали вместе к ней на Петроградскую. Сане нужно было перед вечеринкой погулять с собакой.
– Знаешь, – продолжала она, – очень плохо, когда мертвые тебя зовут за собой. У меня бабушка, перед тем как скончалась, рассказывала, что видела дедушку, а он еще в войну погиб. Он позвал ее, и она пошла…
Серафима едва слушала ее, занятая своими мыслями.
– Говорят, души бродят по земле, если были привязаны к кому-то. Они не могут успокоиться. Если человек погиб насильственной смертью, он тоже может бродить по земле неприкаянной тенью, не понимая, что с ним случилось. И с ним можно связаться!
Как все это глупо – крутящиеся тарелочки, стучащие столики…
– Нет, ты послушай! – говорила Саша. – Мне бабушка рассказывала, что во время войны так многие гадали – хотели узнать, как их родные на фронте.
И всегда верно узнавали.
Сима ей верила, но заниматься спиритизмом не собиралась. Ей нужно было другое, совсем другое. Оставалось ощущение, что Володя где-то есть, в каком-то другом слое реальности. Как тот перстень, который она видела, а остальные нет. Правда, Саня тоже его видела, хотя и называет себя материалисткой. Какой тут материализм, к черту?! Чертовщина какая-то, наваждение! Если бы не Саня, она решила бы, что у нее галлюцинации – опухоль мозга или еще бог знает какая ужасная болезнь.
Сима, словно заколдованная, приходила в парк снова и снова. Один раз кольца не оказалось, словно кто-то позаимствовал его на время. Потом оно снова появилось, когда Сима уже решила, что никогда больше его не увидит.
– Что же ты такое?! – спрашивала она кольцо.
Кольцо, разумеется, молчало. Каким бы ни было оно чудесным, но даром речи явно не обладало. Какой, интересно, должен быть голос у такой маленькой вещички?! Наверное, писклявый, как у колобка. «Я здесь, Сима! Тебе не померещилось!»
Камень сверкал в лучах солнца. Металл нисколько не потускнел, хотя столько времени перстень должен был провести на открытом воздухе.
Свободное от занятий время Иванцова проводила в библиотеке, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло подсказать ей ответ. Она знала теперь наизусть имя скульптора – Бенвенуто Альдоджи, но биографические сведения о нем были крайне скудны, да и могла ли жизнь итальянского мастера восемнадцатого века пролить свет на секрет перстня?
Там, в библиотеке, время от времени она видела пожилую печальную женщину с каким-то просветленным лицом, похожим на лица, которые Сима видела на картинах эпохи Ренессанса. Лица святых мучениц. Симу Иванцову поневоле заинтересовала эта женщина. За этими глазами таилась боль, она это почувствовала с такой странной, невероятной ясностью, что хотелось подойти к ней и обнять.
«И я стану такой же», – подумала однажды Сима и испугалась собственных мыслей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Да и зачем все это? Сегодня ты не тот, кто был вчера. Кто это сказал? Кто-то из умных древних греков, кажется. Какой смысл напоминать себе через пять, десять, двадцать лет о собственных заблуждениях или несбывшихся надеждах. И что она, перенеся утрату, тяжелее которой и представить невозможно, напишет себе в будущее? Детские игры, вот что это такое, и ничего больше.
– Как вы думаете, – спросил Губкин, – он в самом деле будет хранить все эти письма под семью замками или прочтет уже этой ночью?
– Твое письмо в качестве снотворного наверняка вне конкуренции, – сказала Саша. – Ладно, трусы несчастные, я сама схожу! Если не вернусь, прошу считать меня коммунисткой!
Варенберг с типично немецкой пунктуальностью перечислил все писаные и неписаные правила, которые нарушили его студенты, принеся на занятия магнитофон. Саша, забавно пародируя его привычку вскидывать голову, пересказала беседу друзьям до последнего слова.
– Я сказала, что мы хотели записать лекцию, но не получилось – пленку заело.
– И он поверил?! – изумилась Света Короленко.
– Он сделал вид, что поверил. Он же интеллигентный человек!
Вечеринку решили устроить у одного из сокурсников – Паши Раевского, который располагал приличной, в плане площади, квартирой, а главное – демократичными родителями.
– Твои родаки не будут с нами сидеть? – обеспокоено спрашивал Губкин. – А то, блин, я комсомольские песни петь не собираюсь про костер, как в прошлый раз.
Паша покраснел.
– Нет, они вообще-то на дачу поехали! Убирают последний урожай яблок!
– Да что ты перед ним оправдываешься?! – возмутилась Саня. – Его в гости приглашают, а он еще условия выдвигает! Где твоя культура, дома забыл?
– При слове «культура» моя рука тянется к пистолету! – сообщил Губкин.
– Нет у тебя ни пистолета, ни культуры, так что не выпендривайся! Сима?
– Я не знаю, – сказала Иванцова, она все еще не решила, стоит ли ей идти на эту вечеринку.
– Да брось! – громко зашептала Саня – такая у нее была привычка, вроде и остальным не обидно и в то же время получалось доверительно. – Будет весело! Ребята музон разный притащат! Будешь у нас диджеем!
– Айрон Мейден! – выставил «козу» прислушавшийся к ее шепоту Гарик Скворцов.
– Отвали, дитя, и не тычь в меня своими пальцами! Бандит нашелся – они у тебя немытые, ты мне конъюнктивит обеспечишь! Никто про твою Айрон Мейден уже сто лет не помнит!
– Как это не помнит?! – всерьез стал спорить он. – Ты мне, меломану со стажем, мозги паришь?! Да я принесу новый альбом – вы же настоящей музыки и не слышали.
– Не надо! – попросила она. – Это же для детишек малолетних.
– Кто бы говорил, твой Эминем вообще для десятилетних пишет!
– Слушайте, давайте забьем на эти домашние посиделки, – завел свою собственную музыку Губкин. – Пойдем в клуб!
Предложение было отвергнуто по причине финансовой несостоятельности большинства присутствующих.
– Да, денег нет! – Губкин цитировал Остапа Бендера. – Нет этих маленьких бумажек, кои я так люблю! А может, мадам Ратнер нас спонсирует?
– Я тебе что – миллионерша?! – возмутилась Саша. – Я понимаю, тебе очень хочется посмотреть стриптиз!
– Нет там никакого стриптиза! – запротестовал он.
– Да у тебя все написано на твоей прыщавой физиономии!
– Попрошу прыщики мои не обижать! Сначала свои заведи, а потом и критикуй. И вообще, какая связь между моей физиономией и стриптизом?
– Я бы объяснила, да ты не поймешь – маленький еще!
Этой ночью Симе снился Володя Вертлиб, который читал стихи под сенью какого-то здания, может быть, даже построенного по его, Володиному, проекту где-то в другой реальности. Здание отбрасывало четкую тень, и все было вокруг ровного цвета, как на картинах Кирико.
Сима проснулась в слезах. Хорошо, что мать не услышала. А ведь бывало – она спешила к ней среди ночи, чтобы разбудить и успокоить.
– А он тебя не звал? – обеспокоилась Саня – они ехали вместе к ней на Петроградскую. Сане нужно было перед вечеринкой погулять с собакой.
– Знаешь, – продолжала она, – очень плохо, когда мертвые тебя зовут за собой. У меня бабушка, перед тем как скончалась, рассказывала, что видела дедушку, а он еще в войну погиб. Он позвал ее, и она пошла…
Серафима едва слушала ее, занятая своими мыслями.
– Говорят, души бродят по земле, если были привязаны к кому-то. Они не могут успокоиться. Если человек погиб насильственной смертью, он тоже может бродить по земле неприкаянной тенью, не понимая, что с ним случилось. И с ним можно связаться!
Как все это глупо – крутящиеся тарелочки, стучащие столики…
– Нет, ты послушай! – говорила Саша. – Мне бабушка рассказывала, что во время войны так многие гадали – хотели узнать, как их родные на фронте.
И всегда верно узнавали.
Сима ей верила, но заниматься спиритизмом не собиралась. Ей нужно было другое, совсем другое. Оставалось ощущение, что Володя где-то есть, в каком-то другом слое реальности. Как тот перстень, который она видела, а остальные нет. Правда, Саня тоже его видела, хотя и называет себя материалисткой. Какой тут материализм, к черту?! Чертовщина какая-то, наваждение! Если бы не Саня, она решила бы, что у нее галлюцинации – опухоль мозга или еще бог знает какая ужасная болезнь.
Сима, словно заколдованная, приходила в парк снова и снова. Один раз кольца не оказалось, словно кто-то позаимствовал его на время. Потом оно снова появилось, когда Сима уже решила, что никогда больше его не увидит.
– Что же ты такое?! – спрашивала она кольцо.
Кольцо, разумеется, молчало. Каким бы ни было оно чудесным, но даром речи явно не обладало. Какой, интересно, должен быть голос у такой маленькой вещички?! Наверное, писклявый, как у колобка. «Я здесь, Сима! Тебе не померещилось!»
Камень сверкал в лучах солнца. Металл нисколько не потускнел, хотя столько времени перстень должен был провести на открытом воздухе.
Свободное от занятий время Иванцова проводила в библиотеке, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло подсказать ей ответ. Она знала теперь наизусть имя скульптора – Бенвенуто Альдоджи, но биографические сведения о нем были крайне скудны, да и могла ли жизнь итальянского мастера восемнадцатого века пролить свет на секрет перстня?
Там, в библиотеке, время от времени она видела пожилую печальную женщину с каким-то просветленным лицом, похожим на лица, которые Сима видела на картинах эпохи Ренессанса. Лица святых мучениц. Симу Иванцову поневоле заинтересовала эта женщина. За этими глазами таилась боль, она это почувствовала с такой странной, невероятной ясностью, что хотелось подойти к ней и обнять.
«И я стану такой же», – подумала однажды Сима и испугалась собственных мыслей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76