— Вот, читай.
Это было лаконичное, на официальном бланке с печатью послание в дирекцию Ленинградского цирка.
Гусев с грохотом открыл сейф, вытащил бурую сторублевую ассигнацию.
— Действуй. Мою машину возьмешь, сейчас позвоню.
С чувством протянул купюру, тяжело вздохнул и скупо улыбнулся.
— Только ты уж того, возвращайся… С победой. Чем-то он напоминал крокодила в проруби — снулый, заторможенный, отмороженный и зубастый…
— Есть, товарищ подполковник.
Андрон, лихо козырнув, выскочил во двор, высмотрел у боксов замполитовскую «Волгу» и по-хозяйски плюхнувшись на командирское место, хлопнул рулевого по плечу.
— Трогай, земеля. Папа приказал — шмелем. Долетели как на крыльях. На фасаде цирка было крупно написано: «Едем к медведям!» и сыто жмурился огромный нарисованный топтыгин. «Шел бы ты в берлогу», — Андрон мельком посмотрел на него и, толкнув массивную дверь, важно поинтересовался у вахтера:
— Папаша, где тут администратор у вас?
Не хухры-мухры, милиция пожаловала, законная рабоче-крестьянская власть!
— Администратора тебе, милый? — Вахтер язвительно осклабился и неожиданно, словно из поганого ведра, обдал Андрона пренебрежительным взглядом. — Ну давай, сунься, сунься. Слева, третья дверь по колидору.
В прокуренном голосе его слышалась насмешка. «Пердун замшелый, плесень бацильная», — насторожившись, Андрон нашел указанную дверь, медленно открыл и со всей отчетливостью понял, почему это вахтер его не видел в упор, — администраторская была забита под завязку: милицейскими, «зелеными», суровыми неразговорчивыми людьми в одинаковых пальто, как пить дать из одной компашки — глубокого бурения. Никого со звездами ниже капитанских в этой толпе не было.
— Вы последний?
Андрон уважительно уткнулся в мощную под-полковничью спину, застенчиво потупил очи и застыл пай-мальчиком, вдыхая запахи пота, одеколона и возможных неприятностей. Однако все обошлось наилучшим образом, без эксцессов.
— Сколько? Двенадцать?
Расторопный администратор, плешивый и в очках, ловко наколол письмо на гвоздик, словно в магазине чек, правой цепко ухватил протянутые деньги, левой отсчитал, не глядя, сдачу и, с треском оторвав дюжину билетов, спокойно и отчетливо объявил:
— Следующий!
Он был словно опытный дрессировщик в клетке с прирученными хищниками.
Андрон, возликовав, убрал добычу на грудь, вежливо оттер плечом какого-то майоришку и пробкой из бутылки выскочил из цирка, забрался в «Волгу».
— Воин? Рядовой Лапин? Ты? Уже? — здорово удивился подполковник Гусев, однако тут же все понял и сдержанно обрадовался. — А, вижу результат! Значит, Сотников не ошибся в тебе, а я в нем.
Проверку полк сдал на «отлично», как всегда. Было очень шумно и торжественно — маршировали по плацу ротами, пели хором строевые песни, с помпой выносили полковое знамя и с пафосом говорили речи. Когда проверяющие отчалили, началась раздача слонов и чествование героев, причем в шеренге за талонами на повидло Андрон оказался на правом фланге. В канун победы Октября он был пожалован Серебряным крестом — знаком за отличие в службе второй степени, а чуть позже, уже к зиме, определен на должность писаря, суть ротного каптершика. Красная пятиконечная звезда его стремительно восходила…
Епифан (1958)
— Завтра к восьми подашь, в горком вызь вают. — Вздохнув, Епифан протянул шоферу руку и не спеша стал вылезать из машины. Длинное, с мутоновым воротником пальто мешало, сковывало движения. Сразу же в лицо ему ударил снег, порывом ветра чуть не сорвало шапку, пыжиковую, добротную, полученную по разнарядке Центроблсбытсоюза.
Закрывшись от стихии портфелем, Епифан живо проскользнул в подъезд, поднялся к себе на четвертый и, потопав по коврику чешскими ботинками на меху, напористо, по-хозяйски, позвонил.
— Здравствуй, дорогой. — Дверь ему открыла Маша, румяная, улыбающаяся, как-то по-особенному близкая в теплой оренбургской шали.
Беременность она переносила прекрасно — никакиx там токсикозов, позывов к рвоте, пигментных пятен и истерии, срок уже семь месяцев — а настроение легкое, безоблачное, словно у невинной девушки.
Епифан поцеловал ее в прохладную, пахнущую миндалем щеку, прошел узким коридором в комнату, разделся и, распахнув дверцу «Ладоги», начал вынимать из портфеля изыски распределителя — балык, икра, буженина, сервелат. Будущим матерям нужно как следует питаться, впрочем, будущим отцам тоже.
— А что у нас сегодня на ужин? — С облегчением сбросив габардиновый доспех, Епифан с немецкой аккуратностью повесил его на плечики, присел пару раз, разминая колени, и со степенной неторопливостью стал переодеваться в домашнее. — Что-нибудь вкусненькое?
Он заметно пополнел, приосанился, округлился телом, как видно, на партийные хлеба не возбранялось намазывать и толстый слой масла.
— Борщ, как ты любишь, с толченым салом, свиные ребрышки с капустой, по-баварски, и… — Она вдруг прильнула к Епифану и крепко поцеловала его. — Я испекла торт, бисквитный, с яблоками и лимоном. Конечно, не швабский штрудель с миндалем… Сегодня ведь ровно полгода, как мы женаты… Дорогой, может, ты подождешь минут пятнадцать, пока он пропитается кремом, а я пока загляну в консультацию, только что позвонили, там какая-то путаница с анализами. А потом мы спокойно отметим наш праздник. И будь добр, отпусти тетю Пашу, она караулит торт. Сапрыкины на кухне…
Маша снова чмокнула его, быстро оделась и резво, словно не беременная вовсе, выскочила из квартиры.
Сапрыкины — это серьезно… Епифан не мешкая вышел в коридор, щелкнул ригелями и поспешил на кухню, где царило обычное коммунальное столпотворение, куда там вавилонскому. Плевались чайники, шипело молоко, злословили, люто озираясь, соседки. Мрачный, с перепоя, гегемон Панфилов жарил яйца с вермишелью и хлебными шкварками Верка-потаскушка торопливо мазала икру на булку, видимо, опаздывала на работу, Сара Самуиловна, похожая на ведьму, что-то истово размешивала в ступе пришепетывала и по-змеиному водила головой, не иначе наводила на кого-то порчу. В чаду между столами бродили пролетарии Сапрыкины — глава семейства с половиной и четырьмя наследниками — и все пытались чего-нибудь украсть. Какое счастье, что скоро все это кончится — Епифана уже поставили в спецочередь на получение отдельной квартиры…
— И здрасте вам, Епифан Евсеич! Наше вам почтение! — Завидев Дзюбу, народ на кухне подобрался, ругань перешла в латентную форму, зависть и ехидство выразились в виде кривых улыбочек. — С будущим прибавлением вас! И чтобы каженный год вас вот так-то!
— Уж пирожок-то хорош у вас, так хорош, прямо вся на слюни изошла. — Тетя Паа, дебелая и хитроватая, собрала сальное лицо морщинками, заискивающе улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Это было лаконичное, на официальном бланке с печатью послание в дирекцию Ленинградского цирка.
Гусев с грохотом открыл сейф, вытащил бурую сторублевую ассигнацию.
— Действуй. Мою машину возьмешь, сейчас позвоню.
С чувством протянул купюру, тяжело вздохнул и скупо улыбнулся.
— Только ты уж того, возвращайся… С победой. Чем-то он напоминал крокодила в проруби — снулый, заторможенный, отмороженный и зубастый…
— Есть, товарищ подполковник.
Андрон, лихо козырнув, выскочил во двор, высмотрел у боксов замполитовскую «Волгу» и по-хозяйски плюхнувшись на командирское место, хлопнул рулевого по плечу.
— Трогай, земеля. Папа приказал — шмелем. Долетели как на крыльях. На фасаде цирка было крупно написано: «Едем к медведям!» и сыто жмурился огромный нарисованный топтыгин. «Шел бы ты в берлогу», — Андрон мельком посмотрел на него и, толкнув массивную дверь, важно поинтересовался у вахтера:
— Папаша, где тут администратор у вас?
Не хухры-мухры, милиция пожаловала, законная рабоче-крестьянская власть!
— Администратора тебе, милый? — Вахтер язвительно осклабился и неожиданно, словно из поганого ведра, обдал Андрона пренебрежительным взглядом. — Ну давай, сунься, сунься. Слева, третья дверь по колидору.
В прокуренном голосе его слышалась насмешка. «Пердун замшелый, плесень бацильная», — насторожившись, Андрон нашел указанную дверь, медленно открыл и со всей отчетливостью понял, почему это вахтер его не видел в упор, — администраторская была забита под завязку: милицейскими, «зелеными», суровыми неразговорчивыми людьми в одинаковых пальто, как пить дать из одной компашки — глубокого бурения. Никого со звездами ниже капитанских в этой толпе не было.
— Вы последний?
Андрон уважительно уткнулся в мощную под-полковничью спину, застенчиво потупил очи и застыл пай-мальчиком, вдыхая запахи пота, одеколона и возможных неприятностей. Однако все обошлось наилучшим образом, без эксцессов.
— Сколько? Двенадцать?
Расторопный администратор, плешивый и в очках, ловко наколол письмо на гвоздик, словно в магазине чек, правой цепко ухватил протянутые деньги, левой отсчитал, не глядя, сдачу и, с треском оторвав дюжину билетов, спокойно и отчетливо объявил:
— Следующий!
Он был словно опытный дрессировщик в клетке с прирученными хищниками.
Андрон, возликовав, убрал добычу на грудь, вежливо оттер плечом какого-то майоришку и пробкой из бутылки выскочил из цирка, забрался в «Волгу».
— Воин? Рядовой Лапин? Ты? Уже? — здорово удивился подполковник Гусев, однако тут же все понял и сдержанно обрадовался. — А, вижу результат! Значит, Сотников не ошибся в тебе, а я в нем.
Проверку полк сдал на «отлично», как всегда. Было очень шумно и торжественно — маршировали по плацу ротами, пели хором строевые песни, с помпой выносили полковое знамя и с пафосом говорили речи. Когда проверяющие отчалили, началась раздача слонов и чествование героев, причем в шеренге за талонами на повидло Андрон оказался на правом фланге. В канун победы Октября он был пожалован Серебряным крестом — знаком за отличие в службе второй степени, а чуть позже, уже к зиме, определен на должность писаря, суть ротного каптершика. Красная пятиконечная звезда его стремительно восходила…
Епифан (1958)
— Завтра к восьми подашь, в горком вызь вают. — Вздохнув, Епифан протянул шоферу руку и не спеша стал вылезать из машины. Длинное, с мутоновым воротником пальто мешало, сковывало движения. Сразу же в лицо ему ударил снег, порывом ветра чуть не сорвало шапку, пыжиковую, добротную, полученную по разнарядке Центроблсбытсоюза.
Закрывшись от стихии портфелем, Епифан живо проскользнул в подъезд, поднялся к себе на четвертый и, потопав по коврику чешскими ботинками на меху, напористо, по-хозяйски, позвонил.
— Здравствуй, дорогой. — Дверь ему открыла Маша, румяная, улыбающаяся, как-то по-особенному близкая в теплой оренбургской шали.
Беременность она переносила прекрасно — никакиx там токсикозов, позывов к рвоте, пигментных пятен и истерии, срок уже семь месяцев — а настроение легкое, безоблачное, словно у невинной девушки.
Епифан поцеловал ее в прохладную, пахнущую миндалем щеку, прошел узким коридором в комнату, разделся и, распахнув дверцу «Ладоги», начал вынимать из портфеля изыски распределителя — балык, икра, буженина, сервелат. Будущим матерям нужно как следует питаться, впрочем, будущим отцам тоже.
— А что у нас сегодня на ужин? — С облегчением сбросив габардиновый доспех, Епифан с немецкой аккуратностью повесил его на плечики, присел пару раз, разминая колени, и со степенной неторопливостью стал переодеваться в домашнее. — Что-нибудь вкусненькое?
Он заметно пополнел, приосанился, округлился телом, как видно, на партийные хлеба не возбранялось намазывать и толстый слой масла.
— Борщ, как ты любишь, с толченым салом, свиные ребрышки с капустой, по-баварски, и… — Она вдруг прильнула к Епифану и крепко поцеловала его. — Я испекла торт, бисквитный, с яблоками и лимоном. Конечно, не швабский штрудель с миндалем… Сегодня ведь ровно полгода, как мы женаты… Дорогой, может, ты подождешь минут пятнадцать, пока он пропитается кремом, а я пока загляну в консультацию, только что позвонили, там какая-то путаница с анализами. А потом мы спокойно отметим наш праздник. И будь добр, отпусти тетю Пашу, она караулит торт. Сапрыкины на кухне…
Маша снова чмокнула его, быстро оделась и резво, словно не беременная вовсе, выскочила из квартиры.
Сапрыкины — это серьезно… Епифан не мешкая вышел в коридор, щелкнул ригелями и поспешил на кухню, где царило обычное коммунальное столпотворение, куда там вавилонскому. Плевались чайники, шипело молоко, злословили, люто озираясь, соседки. Мрачный, с перепоя, гегемон Панфилов жарил яйца с вермишелью и хлебными шкварками Верка-потаскушка торопливо мазала икру на булку, видимо, опаздывала на работу, Сара Самуиловна, похожая на ведьму, что-то истово размешивала в ступе пришепетывала и по-змеиному водила головой, не иначе наводила на кого-то порчу. В чаду между столами бродили пролетарии Сапрыкины — глава семейства с половиной и четырьмя наследниками — и все пытались чего-нибудь украсть. Какое счастье, что скоро все это кончится — Епифана уже поставили в спецочередь на получение отдельной квартиры…
— И здрасте вам, Епифан Евсеич! Наше вам почтение! — Завидев Дзюбу, народ на кухне подобрался, ругань перешла в латентную форму, зависть и ехидство выразились в виде кривых улыбочек. — С будущим прибавлением вас! И чтобы каженный год вас вот так-то!
— Уж пирожок-то хорош у вас, так хорош, прямо вся на слюни изошла. — Тетя Паа, дебелая и хитроватая, собрала сальное лицо морщинками, заискивающе улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87