Вы правильно сделали, Робишо.
— Когда вы намерены арестовать его брата?
— Завтра утром, скорее всего.
— Собираетесь привлечь его за укрывательство?
— Ну, припугну его, но не так чтобы очень серьезно. Успокойтесь. Вы сегодня и так много сделали. Рано или поздно с ублюдками вроде него и должно было произойти что-то в этом роде. Как вы?
— В порядке.
— Не очень-то верится, ну да ладно. — Он сунул незажженную, мокрую от пота сигарету обратно в карман. — Можно, я вас угощу?
— Спасибо, не стоит.
— Ну, тогда ладненько. Давайте опечатывать квартиру и трогаться в участок. — Он сонно улыбнулся мне. — На что это вы так смотрите?
На старом круглом кухонном столе с резиновым покрытием посреди ошметков консервов, которые смели со стола выстрелы Ромеро, виднелись старые липкие круги, судя по всему от кружек и бокалов. Однако две любопытные группы кругов — покрупнее и поменьше — находились рядом, на одном краю. Они уже изрядно потускнели и подзасохли на ощупь.
— В чем дело? — спросил он.
Я послюнявил палец, коснулся одного из пятен и сунул палец в рот.
— Этот вкус вам ничего не напоминает? — спросил я его.
— Вы что, издеваетесь? Парень, коллекционирующий человеческие уши. Да я бы с ним на одном гектаре...
— Попробуйте, это важно.
Я вновь послюнил палец и проделал ту же процедуру. Он в недоумении вскинул брови и нехотя проделал то же самое. Потом скорчил рожу.
— Вроде лимон... или лайм, — сказал он. — Это вы в своей провинции так работаете? У нас для таких дел лаборатория имеется. Напомните мне по пути, чтобы я купил порошки от поноса.
Он ждал от меня объяснений. Когда их не последовало, он с любопытством уставился на меня.
— Что все это значит? — спросил он.
— Да, может, ничего.
— Не валяйте дурака. Я же вижу, вы что-то скрываете.
— Ничего я не скрываю, перенервничал просто. Он достал сигарету и закурил. Потом вновь уставился на меня.
— Не нравится мне это, Робишо. Вы, кажется, сказали, что этот парень перед смертью признался в убийстве? Кого же он убил?
— Одну девушку из Нью-Иберия.
— Вы ее знали?
— Город маленький.
— Вы лично знали ее?
— Да.
Он закусил губу и вновь посмотрел на меня затуманенным взглядом.
— Не заставляйте меня переменить мое мнение о вас, — сказал он. — Вообще-то, я думаю, что вам лучше вернуться в Нью-Иберия и подождать там, пока мы вас не вызовем. В Новом Орлеане летом опасно.
Мы друг друга поняли, не так ли?
— Именно так.
— Вот и отлично. Я за простоту в нашей работе. За чистоту намерений, так сказать.
Он умолк, однако продолжал испытующе смотреть на меня. Потом его взгляд смягчился.
— Ладно, проехали. У вас дико усталый вид, — сказал он. — Может быть, заночуете в мотеле, а завтра утром все и расскажете?
— А это мысль. Пойду-ка я. Спасибо за заботу, — ответил я, попрощался с ним и вышел в ночь, где ветер пригибал верхушки деревьев и на черном небе, словно орудийные залпы, сверкали молнии.
* * *
Через три часа я уже был на полпути к водосбору Атчафалайя. Глаза мои едва не лопались от усталости, а разделительная полоса дороги так и виляла под левым колесом. Когда я с грохотом въехал на шаткий понтонный мост, грузовичок тряхнуло, и я едва удержался на сиденье.
Душа алкала выпить; изрядную порцию виски, желательно «Джим Бим», да потом запить «Джэксом» — и почувствовать, как растекается по жилам янтарная жидкость, поверить, что серпентарий в твоей душе наконец закрыт на замок. По обеим сторонам дороги располагалось великое множество каналов, заливов, бухточек, поросших ивняком островков, лунный свет серебрил серые стволы кипарисов. В шуме ветра и урчании мотора слышалась мне песня Джона Фогарти, та самая песня-предостережение, в которой поется о восходе кровавой луны, об ураганах и наводнениях и о том, что конец близок.
В придорожной забегаловке я купил себе пару бутербродов и пинту кофе. Однако хлеб и мясо показались мне безвкусными, точно бумага, так что я кинул бутерброды обратно в пакет и принялся жадно, большими глотками пить кофе, как жадно глотает виски страдающий от похмелья.
Ромеро олицетворял собой зло — в этом сомневаться не приходилось. Однако мне много раз доводилось убивать — во Вьетнаме, в бытность полицейским, — и мне было прекрасно известно, каково это. Подобно охотнику, испытываешь сладостный выплеск адреналина — ведь ты осмелился вторгнуться на территорию Господа. Те, кто говорят, что это не так, — лжецы. Правда, впоследствии каждый дает собственную оценку своим ощущениям. Некоторых мучит раскаяние, некоторые стараются найти сотню причин, чтобы оправдать свой поступок, тем не менее и те и другие, сами порой не осознавая, не прочь сделать это снова.
Вероятно, я опасался худших последствий: что в один прекрасный день я просто потеряю вкус к жизни и в глазах моих погаснет живое пламя. Незапятнанная душа навсегда потеряет белизну, и ликующая птица упорхнет прочь из отравленного сердца.
И вот теперь, в попытке умаслить собственную совесть, я решился на акт милосердия. Я свернул с дороги на территорию небольшого кемпинга и направился искать мужскую уборную, когда под одним из тентов обнаружил пожилого негра. Даже в такую жаркую ночь, как эта, на нем было старое пальто и потертая шляпа. У ног его стоял рассохшийся фанерный чемодан, стянутый бечевкой, с надписью «Большая пеструшка» на боку. Зачем-то он развел огонь из щепок в пустом мангале и стоял неподвижно, наблюдая, как капает с неба мелкий дождик.
— Ты сегодня обедал, дедуля? — спросил я его.
— Нет, сэр. — Его коричневое лицо было покрыто мельчайшими морщинками, точно табачный лист.
— В таком случае у меня кое-что есть, — объявил я, достал из пакета бутерброды — недоеденный и целый — и поджарил их на огне, а в моей сумке с инструментами обнаружились две баночки теплого «Пеппера».
Дождь не прекращался. Старик ел молча и вдруг взглянул на меня.
— Куда ты направляешься? — спросил я его.
— В Лафайет. Или в Лейк Чарльз. Могу и в Бомонт. — Он обнажил в улыбке редкие длинные зубы.
— Если хочешь, могу довезти тебя до Армии спасения в Лафайете.
— Не нравится мне там.
— Ночью будет гроза. Ты же не собираешься торчать здесь в такую погоду?
— Зачем тебе это? — спросил он. Его глаза были странного красного цвета, а морщины напоминали сложный лабиринт.
— Не могу же я оставить тебя здесь в такую погоду, да и вообще... Всякие люди ходят по ночам.
Он издал странный звук, точно давал выход своей философской озабоченности.
— Да, неохота им попасться. Да, сэр, — отозвался он и безропотно позволил мне подхватить свой чемоданчик и побрел со мной к пикапу.
Дождь усилился. Шквалистый ветер ерошил зеленые стебли сахарного тростника, дубы вдоль дороги трепетали в ослепительных вспышках молний по всему горизонту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Когда вы намерены арестовать его брата?
— Завтра утром, скорее всего.
— Собираетесь привлечь его за укрывательство?
— Ну, припугну его, но не так чтобы очень серьезно. Успокойтесь. Вы сегодня и так много сделали. Рано или поздно с ублюдками вроде него и должно было произойти что-то в этом роде. Как вы?
— В порядке.
— Не очень-то верится, ну да ладно. — Он сунул незажженную, мокрую от пота сигарету обратно в карман. — Можно, я вас угощу?
— Спасибо, не стоит.
— Ну, тогда ладненько. Давайте опечатывать квартиру и трогаться в участок. — Он сонно улыбнулся мне. — На что это вы так смотрите?
На старом круглом кухонном столе с резиновым покрытием посреди ошметков консервов, которые смели со стола выстрелы Ромеро, виднелись старые липкие круги, судя по всему от кружек и бокалов. Однако две любопытные группы кругов — покрупнее и поменьше — находились рядом, на одном краю. Они уже изрядно потускнели и подзасохли на ощупь.
— В чем дело? — спросил он.
Я послюнявил палец, коснулся одного из пятен и сунул палец в рот.
— Этот вкус вам ничего не напоминает? — спросил я его.
— Вы что, издеваетесь? Парень, коллекционирующий человеческие уши. Да я бы с ним на одном гектаре...
— Попробуйте, это важно.
Я вновь послюнил палец и проделал ту же процедуру. Он в недоумении вскинул брови и нехотя проделал то же самое. Потом скорчил рожу.
— Вроде лимон... или лайм, — сказал он. — Это вы в своей провинции так работаете? У нас для таких дел лаборатория имеется. Напомните мне по пути, чтобы я купил порошки от поноса.
Он ждал от меня объяснений. Когда их не последовало, он с любопытством уставился на меня.
— Что все это значит? — спросил он.
— Да, может, ничего.
— Не валяйте дурака. Я же вижу, вы что-то скрываете.
— Ничего я не скрываю, перенервничал просто. Он достал сигарету и закурил. Потом вновь уставился на меня.
— Не нравится мне это, Робишо. Вы, кажется, сказали, что этот парень перед смертью признался в убийстве? Кого же он убил?
— Одну девушку из Нью-Иберия.
— Вы ее знали?
— Город маленький.
— Вы лично знали ее?
— Да.
Он закусил губу и вновь посмотрел на меня затуманенным взглядом.
— Не заставляйте меня переменить мое мнение о вас, — сказал он. — Вообще-то, я думаю, что вам лучше вернуться в Нью-Иберия и подождать там, пока мы вас не вызовем. В Новом Орлеане летом опасно.
Мы друг друга поняли, не так ли?
— Именно так.
— Вот и отлично. Я за простоту в нашей работе. За чистоту намерений, так сказать.
Он умолк, однако продолжал испытующе смотреть на меня. Потом его взгляд смягчился.
— Ладно, проехали. У вас дико усталый вид, — сказал он. — Может быть, заночуете в мотеле, а завтра утром все и расскажете?
— А это мысль. Пойду-ка я. Спасибо за заботу, — ответил я, попрощался с ним и вышел в ночь, где ветер пригибал верхушки деревьев и на черном небе, словно орудийные залпы, сверкали молнии.
* * *
Через три часа я уже был на полпути к водосбору Атчафалайя. Глаза мои едва не лопались от усталости, а разделительная полоса дороги так и виляла под левым колесом. Когда я с грохотом въехал на шаткий понтонный мост, грузовичок тряхнуло, и я едва удержался на сиденье.
Душа алкала выпить; изрядную порцию виски, желательно «Джим Бим», да потом запить «Джэксом» — и почувствовать, как растекается по жилам янтарная жидкость, поверить, что серпентарий в твоей душе наконец закрыт на замок. По обеим сторонам дороги располагалось великое множество каналов, заливов, бухточек, поросших ивняком островков, лунный свет серебрил серые стволы кипарисов. В шуме ветра и урчании мотора слышалась мне песня Джона Фогарти, та самая песня-предостережение, в которой поется о восходе кровавой луны, об ураганах и наводнениях и о том, что конец близок.
В придорожной забегаловке я купил себе пару бутербродов и пинту кофе. Однако хлеб и мясо показались мне безвкусными, точно бумага, так что я кинул бутерброды обратно в пакет и принялся жадно, большими глотками пить кофе, как жадно глотает виски страдающий от похмелья.
Ромеро олицетворял собой зло — в этом сомневаться не приходилось. Однако мне много раз доводилось убивать — во Вьетнаме, в бытность полицейским, — и мне было прекрасно известно, каково это. Подобно охотнику, испытываешь сладостный выплеск адреналина — ведь ты осмелился вторгнуться на территорию Господа. Те, кто говорят, что это не так, — лжецы. Правда, впоследствии каждый дает собственную оценку своим ощущениям. Некоторых мучит раскаяние, некоторые стараются найти сотню причин, чтобы оправдать свой поступок, тем не менее и те и другие, сами порой не осознавая, не прочь сделать это снова.
Вероятно, я опасался худших последствий: что в один прекрасный день я просто потеряю вкус к жизни и в глазах моих погаснет живое пламя. Незапятнанная душа навсегда потеряет белизну, и ликующая птица упорхнет прочь из отравленного сердца.
И вот теперь, в попытке умаслить собственную совесть, я решился на акт милосердия. Я свернул с дороги на территорию небольшого кемпинга и направился искать мужскую уборную, когда под одним из тентов обнаружил пожилого негра. Даже в такую жаркую ночь, как эта, на нем было старое пальто и потертая шляпа. У ног его стоял рассохшийся фанерный чемодан, стянутый бечевкой, с надписью «Большая пеструшка» на боку. Зачем-то он развел огонь из щепок в пустом мангале и стоял неподвижно, наблюдая, как капает с неба мелкий дождик.
— Ты сегодня обедал, дедуля? — спросил я его.
— Нет, сэр. — Его коричневое лицо было покрыто мельчайшими морщинками, точно табачный лист.
— В таком случае у меня кое-что есть, — объявил я, достал из пакета бутерброды — недоеденный и целый — и поджарил их на огне, а в моей сумке с инструментами обнаружились две баночки теплого «Пеппера».
Дождь не прекращался. Старик ел молча и вдруг взглянул на меня.
— Куда ты направляешься? — спросил я его.
— В Лафайет. Или в Лейк Чарльз. Могу и в Бомонт. — Он обнажил в улыбке редкие длинные зубы.
— Если хочешь, могу довезти тебя до Армии спасения в Лафайете.
— Не нравится мне там.
— Ночью будет гроза. Ты же не собираешься торчать здесь в такую погоду?
— Зачем тебе это? — спросил он. Его глаза были странного красного цвета, а морщины напоминали сложный лабиринт.
— Не могу же я оставить тебя здесь в такую погоду, да и вообще... Всякие люди ходят по ночам.
Он издал странный звук, точно давал выход своей философской озабоченности.
— Да, неохота им попасться. Да, сэр, — отозвался он и безропотно позволил мне подхватить свой чемоданчик и побрел со мной к пикапу.
Дождь усилился. Шквалистый ветер ерошил зеленые стебли сахарного тростника, дубы вдоль дороги трепетали в ослепительных вспышках молний по всему горизонту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71