Я мигом подскочил к двери, держа пистолет в вытянутых руках, и выпустил всю обойму под восходящим углом. Я прострелил в двери отверстие, похожее на зубастую пасть — вроде тех, какие детишки вырезают в тыквах накануне праздника Всех святых. Несмотря на клубы дыма и разлетающиеся во все стороны щепки и кусочки свинца, я услышал (и частично увидел) разрушения, которые учинил в спальне: на пол со звоном упало расколотое зеркало, со стены слетел светильник и повис на проволоке, пули расплющили водопроводную трубу в стене и разбили окно.
Открыв казенник, я выкинул пустую обойму и вставил полную. Потом распахнул размозженную выстрелами дверь. Возле одной из стен, там, куда не достигали мои пули, я увидел деревянную лестницу, ведущую на чердак. Я прицелился в проем чердачной двери, в голове у меня шумело.
Сверху не доносилось ни звука, в комнате тоже было тихо. К потолку поднимался столб пыли, скрипел, раскачиваясь на проволоке, расколотый керамический светильник. Внизу уже завывали сирены.
Судя по всему, он попал в ловушку. Да-да, Виктор Ромеро, человек, который пережил Вьетнам, успешно зарабатывал деньги, занимаясь сутенерством и приторговывая наркотиками, сумел избежать ареста после того, как устроил авиакатастрофу, в которой погибли четыре человека, смог скрыться на машине под градом моих пуль, а после этого еще и избавиться от Эдди Китса. Впечатляющий послужной список, не правда ли?
В первый раз мне удалось заглянуть в чердачное окно, и я увидел плоскую просмоленную крышу, а на ней — отверстия вытяжки, вероятно из прачечной, неоновую вывеску, два остроконечных сооружения с маленькими дверцами — вероятно, в них размещались вентиляторы; также я обнаружил край проржавевшей лестницы, ведущей на первый этаж. Потом я увидел, как гнутся под тяжестью человеческого тела чердачные доски, и понял, что он крадучись, осторожно продвигается вдоль стены, скорее всего в направлении окна, выходящего на крышу. Я поднял пистолет и стал ждать, когда скрипнет одна половица, освобождаясь от груза, и закряхтит другая, на которую он переместит ногу: как раз в этот момент я принялся стрелять. Я нажимал на курок пять раз, постепенно, обдуманно, следя, чтобы остались патроны, и с каждым выстрелом продвигался все ближе к чердачной двери.
Внезапно мне почудилось, что он вскрикнул. Однако я не уверен, что так оно и было. Я слышал такой крик, означавший крах всего — в первую очередь крушение надежд. Такой крик слышишь во сне — даже когда люди умирают молча.
Он рухнул прямо в чердачную дверь и скатился вниз по лестнице. Так он и остался лежать на спине, одна нога согнута в колене, черные глаза по-прежнему горят яростным огнем; он судорожно хватал ртом воздух, точно рыба, выброшенная из воды. Одним из выстрелов ему оторвало три пальца на правой руке — оставшиеся пальцы еще подрагивали от шока. На груди его зияла глубокая рана; всякий раз, когда он пытался вздохнуть, окровавленные ошметки ткани рубахи всасывало внутрь. На улице все яростнее завывали сирены и мигали красно-голубые сигнальные огни карет скорой помощи.
Очевидно, он пытался что-то сказать, однако, когда он открывал рот, из его горла вырывалось только хриплое бульканье, кровь вперемешку со слюной стекала по его щеке прямо на черные кудри. Я наклонился над ним, точно исповедник, внимательно прислушиваясь. От него разило засохшим потом и бриллиантином.
— Это... я... — хрипел он.
— Не понимаю.
Он попытался заговорить снова, однако слова его захлебнулись подступившей к горлу слюной. Я повернул его голову так, чтобы он смог откашляться.
Его влажные губы были ярко-красного цвета; внезапно они сложились в подобие клоунской ухмылки. От его дыхания разило желчью и никотином. Собравшись с силами, он выдохнул:
— Это я прикончил твою бабу, ублюдок.
* * *
Три минуты спустя, когда в квартиру ворвались трое полицейских в форме, он был уже мертв. Пуля прошила его спину, прошла через все тело и разворотила легкое. Коронер рассказал, что, по-видимому, при падении он еще сломал позвоночник. После того как труп погрузили на носилки и унесли, на дощатом полу остались следы крови.
Следующие полчаса я провел в квартире убитого, отвечая на вопросы молодого лейтенанта Магелли из убойного отдела. Хотя у него был жутко усталый вид, а одежда пропиталась потом, вопросы он задавал по существу и формулировал четко. Его карие глаза слипались и были, казалось, лишены какого-либо выражения, однако, когда я отвечал на вопросы, он внимательно смотрел мне в глаза, терпеливо дожидался, когда я закончу говорить, и только тогда что-то записывал.
Покончив с допросом, он закурил и еще раз осмотрел загаженную кухню. С волос его прямо на сигарету упала капелька пота.
— Вы, кажется, говорили, что этот парень работал на Буббу Рока.
— В свое время.
— Он что, не мог на вентилятор наскрести?
— Бубба имеет тенденцию вышвыривать людей на улицу, когда больше не нуждается в них.
— Ну хорошо. У вас могут возникнуть проблемы с законом оттого, что вы не вызвали нас сразу, как подстрелили его, но, думаю, ничего серьезного. Судя по всему, никто не станет оплакивать его кончину. Сейчас проедем в участок, подпишите протокол и можете быть свободны. Может, хотите осмотреть его вещи?
Кровать в спальне Ромеро была завалена кучей вещдоков, упакованных в пластиковые пакеты: там было оружие, одежда, личные вещи — словом, почти все, что удалось обнаружить в спальне, на кухне и чердаке плюс добрая половина содержимого комода и платяного шкафа. Там были дешевые костюмы, яркие рубашки, цветастые носовые платки; тот самый пистолет 45-го калибра с хромированным стволом, из которого, предположительно, был убит Эдди Китс, обрез, сделанный из двенадцатизарядного «ремингтона», ореховая ложа которого была подпилена и зачищена до такой степени, что уподобилась рукоятке пистолета; пустые ящики из-под патронов, пакет первосортной марихуаны, стеклянная трубочка со следами кокаина, итальянский стилет, острый как бритва, коробка из-под сигар с порноснимками, винтовка с оптическим прицелом, фотография, на которой Ромеро и еще два морских пехотинца обнимали трех вьетнамских девушек в каком-то ночном клубе, и, наконец, целая коллекция нанизанных на цепочку высохших и посеревших человеческих ушей.
Этот парень вел страшную жизнь, полную темных дел и греховных развлечений. Однако среди всей этой кучи добра мне не удалось найти ничего, что связало бы его имя с каким-нибудь конкретным человеком.
— По-моему, это тупик, — сказал я. — Мне следовало вызвать вас сразу.
— И ничего бы не изменилось, разве что пострадавших было бы больше, — отозвался Магелли. — Если бы он удрал через крышу, то сейчас бы прохлаждался на Миссисипи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Открыв казенник, я выкинул пустую обойму и вставил полную. Потом распахнул размозженную выстрелами дверь. Возле одной из стен, там, куда не достигали мои пули, я увидел деревянную лестницу, ведущую на чердак. Я прицелился в проем чердачной двери, в голове у меня шумело.
Сверху не доносилось ни звука, в комнате тоже было тихо. К потолку поднимался столб пыли, скрипел, раскачиваясь на проволоке, расколотый керамический светильник. Внизу уже завывали сирены.
Судя по всему, он попал в ловушку. Да-да, Виктор Ромеро, человек, который пережил Вьетнам, успешно зарабатывал деньги, занимаясь сутенерством и приторговывая наркотиками, сумел избежать ареста после того, как устроил авиакатастрофу, в которой погибли четыре человека, смог скрыться на машине под градом моих пуль, а после этого еще и избавиться от Эдди Китса. Впечатляющий послужной список, не правда ли?
В первый раз мне удалось заглянуть в чердачное окно, и я увидел плоскую просмоленную крышу, а на ней — отверстия вытяжки, вероятно из прачечной, неоновую вывеску, два остроконечных сооружения с маленькими дверцами — вероятно, в них размещались вентиляторы; также я обнаружил край проржавевшей лестницы, ведущей на первый этаж. Потом я увидел, как гнутся под тяжестью человеческого тела чердачные доски, и понял, что он крадучись, осторожно продвигается вдоль стены, скорее всего в направлении окна, выходящего на крышу. Я поднял пистолет и стал ждать, когда скрипнет одна половица, освобождаясь от груза, и закряхтит другая, на которую он переместит ногу: как раз в этот момент я принялся стрелять. Я нажимал на курок пять раз, постепенно, обдуманно, следя, чтобы остались патроны, и с каждым выстрелом продвигался все ближе к чердачной двери.
Внезапно мне почудилось, что он вскрикнул. Однако я не уверен, что так оно и было. Я слышал такой крик, означавший крах всего — в первую очередь крушение надежд. Такой крик слышишь во сне — даже когда люди умирают молча.
Он рухнул прямо в чердачную дверь и скатился вниз по лестнице. Так он и остался лежать на спине, одна нога согнута в колене, черные глаза по-прежнему горят яростным огнем; он судорожно хватал ртом воздух, точно рыба, выброшенная из воды. Одним из выстрелов ему оторвало три пальца на правой руке — оставшиеся пальцы еще подрагивали от шока. На груди его зияла глубокая рана; всякий раз, когда он пытался вздохнуть, окровавленные ошметки ткани рубахи всасывало внутрь. На улице все яростнее завывали сирены и мигали красно-голубые сигнальные огни карет скорой помощи.
Очевидно, он пытался что-то сказать, однако, когда он открывал рот, из его горла вырывалось только хриплое бульканье, кровь вперемешку со слюной стекала по его щеке прямо на черные кудри. Я наклонился над ним, точно исповедник, внимательно прислушиваясь. От него разило засохшим потом и бриллиантином.
— Это... я... — хрипел он.
— Не понимаю.
Он попытался заговорить снова, однако слова его захлебнулись подступившей к горлу слюной. Я повернул его голову так, чтобы он смог откашляться.
Его влажные губы были ярко-красного цвета; внезапно они сложились в подобие клоунской ухмылки. От его дыхания разило желчью и никотином. Собравшись с силами, он выдохнул:
— Это я прикончил твою бабу, ублюдок.
* * *
Три минуты спустя, когда в квартиру ворвались трое полицейских в форме, он был уже мертв. Пуля прошила его спину, прошла через все тело и разворотила легкое. Коронер рассказал, что, по-видимому, при падении он еще сломал позвоночник. После того как труп погрузили на носилки и унесли, на дощатом полу остались следы крови.
Следующие полчаса я провел в квартире убитого, отвечая на вопросы молодого лейтенанта Магелли из убойного отдела. Хотя у него был жутко усталый вид, а одежда пропиталась потом, вопросы он задавал по существу и формулировал четко. Его карие глаза слипались и были, казалось, лишены какого-либо выражения, однако, когда я отвечал на вопросы, он внимательно смотрел мне в глаза, терпеливо дожидался, когда я закончу говорить, и только тогда что-то записывал.
Покончив с допросом, он закурил и еще раз осмотрел загаженную кухню. С волос его прямо на сигарету упала капелька пота.
— Вы, кажется, говорили, что этот парень работал на Буббу Рока.
— В свое время.
— Он что, не мог на вентилятор наскрести?
— Бубба имеет тенденцию вышвыривать людей на улицу, когда больше не нуждается в них.
— Ну хорошо. У вас могут возникнуть проблемы с законом оттого, что вы не вызвали нас сразу, как подстрелили его, но, думаю, ничего серьезного. Судя по всему, никто не станет оплакивать его кончину. Сейчас проедем в участок, подпишите протокол и можете быть свободны. Может, хотите осмотреть его вещи?
Кровать в спальне Ромеро была завалена кучей вещдоков, упакованных в пластиковые пакеты: там было оружие, одежда, личные вещи — словом, почти все, что удалось обнаружить в спальне, на кухне и чердаке плюс добрая половина содержимого комода и платяного шкафа. Там были дешевые костюмы, яркие рубашки, цветастые носовые платки; тот самый пистолет 45-го калибра с хромированным стволом, из которого, предположительно, был убит Эдди Китс, обрез, сделанный из двенадцатизарядного «ремингтона», ореховая ложа которого была подпилена и зачищена до такой степени, что уподобилась рукоятке пистолета; пустые ящики из-под патронов, пакет первосортной марихуаны, стеклянная трубочка со следами кокаина, итальянский стилет, острый как бритва, коробка из-под сигар с порноснимками, винтовка с оптическим прицелом, фотография, на которой Ромеро и еще два морских пехотинца обнимали трех вьетнамских девушек в каком-то ночном клубе, и, наконец, целая коллекция нанизанных на цепочку высохших и посеревших человеческих ушей.
Этот парень вел страшную жизнь, полную темных дел и греховных развлечений. Однако среди всей этой кучи добра мне не удалось найти ничего, что связало бы его имя с каким-нибудь конкретным человеком.
— По-моему, это тупик, — сказал я. — Мне следовало вызвать вас сразу.
— И ничего бы не изменилось, разве что пострадавших было бы больше, — отозвался Магелли. — Если бы он удрал через крышу, то сейчас бы прохлаждался на Миссисипи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71