С целым рядом государств в течение 1923-1924 были заключены торговые трактаты. Доброжелательными соглашениями с Англией и с А. Соединенными Штатами оказалась удачно урегулированной проблема внешнего долга Италии, сумма которого была значительно снижена, а уплата рассрочена на 62 года с особыми льготами для первых лет.
В январе 1924 в Риме состоялось политическое соглашение с Югославией: так называемый «пакт дружбы и сердечного сотрудничества между королевством СХС и королевством Италии». В июле 1925 – подобное дополнительное дружественное соглашение в Неттуно. Муссолини в своей балканской политике, казалось, намерен был идти по стопам Биссолати и графа Сфорца. Конфликт 1923 года с Грецией, погашенный вмешательством держав, выделялся словно случайным и единичным эпизодом. Относительная слабость Италии диктовала фашизму «чувство меры». Опираясь на советы старых дипломатов, его окружавших, Муссолини проявлял умеренность и внешнюю сдержанность.
Но более пристальный анализ тотчас же обнаруживал, что это была не принципиальная позиция, а вынужденная суровыми обстоятельствами, подневольная осторожность. «Целевая установка» правительственной политики все время оставалась по существу иною, – «империалистической» и наступательной. Внутри страны продолжал усиленно воспитываться военный дух. Острому патриотическому подъему не давали улечься, – напротив, его непрерывно возбуждали и питали всевозможными средствами. В народе и общественном мнении систематически поддерживали повышенную температуру.
Как раз в разгаре дружеских переговоров с Югославией, весною 1924, Муссолини в ответственной речи (мэрам коммун) касается вопросов иностранной политики Италии. О чем же говорит он? О международной солидарности, любимой теме нынешних официальных речей? Нет, совсем нет! Он призывает Италию не бояться международной изоляции и смело идти своим самостоятельным путем. «Не бойтесь изоляции – призывает он. – Время от времени тот или иной дурак заявляет, что Италия изолирована. Ну, что же, господа, нужно выбирать! Либо самостоятельная политика, – и тогда Италии придется пережить более или менее короткие периоды изоляции, или того, что так называют. Либо связанность, безнадежная подчиненность, – и тогда вы потеряете вашу автономию… Мы не имеем права верить гуманитарным и пацифистским идеологиям. Чтобы быть готовыми к любым событиям, необходимо обладать армией, флотом, аэропланами…»
За этими воинственными словами крылись и впрямь беспокойные замыслы и великодержавные планы. Стиснутый, затрудненный в действиях жестокими условиями наличной международной обстановки, Муссолини принужден соблюдать строжайшую осмотрительность. Но меньше всего согласен он реально порвать с программой национального расширения. Она – высшая заповедь для него, центр и острие фашистского энтузиазма: «либо Италия взлетит на воздух, либо она будет великой». Постоянно в речах возвращается он к этой теме, пользуется различными предлогами, чтобы напомнить о ней. «Объединение Италии еще не закончилось», – заявляет он в 1923. Но мало объединения, – нужно нечто большее. Средиземное море должно превратиться в итальянское, в mare nostrum. Отсюда прежде всего – активная политика на Балканах и обострение отношений с Францией. Вместе с тем «Италии нужны колонии». И здесь опять – неизбежное столкновение с тою же «латинской сестрой», с французскими интересами по преимуществу.
Весною 1926 Муссолини предпринимает поездку в Триполи. В речи, там произнесенной, он взывает к великому Риму и утверждает, что Италия вступила в Африку твердой ногой. «Сама судьба – говорит он – толкает нас к этим землям. Никто не может отвратить этой судьбы и тем более никто не может сломить нашей несокрушимой воли». Естественно, что такие речи вызывают раздражение Франции, опасающейся за Тунис. В настоящее время римское правительство проявляет вообще значительную активность в области северо-африканских проблем. В частности, оно претендует на участие в интернациональном режиме танжерского порта, ссылаясь на свою заинтересованность всеми средиземноморскими вопросами. Недавно им даже была произведена в Танжере специальная демонстрация путем посылки военного судна: любители аналогий, конечно, немедленно вспомнили агадирский визит германской «Пантеры» в 1911 году. Впрочем, у дуче припасено и успокоительное заверение: «в Африке хватит пространства и славы для всех!.»
На Францию итальянские устремления наталкиваются и в Малой Азии. И экономические, и политические основания заставляют французский империализм крепко держаться за «подмандатную» ему Сирию. Но те же основания побуждают и Италию тянуться к тому же сирийскому участку. Эта коллизия интересов остается доселе неразрешенной. Печать обоих стран подвергает ее оживленному обсуждению в связи с темой о «перераспределении мандатов».
На Балканском полуострове успокоение умов, вызванное итало-югославскими соглашениями 1924 и 1925 годов, оказалось достаточно кратковременным. Заручившись в какой-то мере доброжелательством Англии, Муссолини перешел в решительное наступление на Албанию. Во главе этой сумбурной, но уже давно интересовавшей Италию страны появился пресловутый Ахмед Зогу, которому таинственные друзья помогли путем государственного переворота свергнуть демократическое правительство Фан-Ноли. Вслед за тем началась эра фактического протектората Италии над Албанией, закрепленная Тиранским договором о дружбе и сотрудничестве 27 ноября 1926. В Югославии этот договор произвел ошеломляющее впечатление, и Нинчич, договорившийся с Муссолини о независимости Албании, почувствовав себя коварно обманутым, тотчас же ушел в отставку. Албания всецело вошла в итальянскую орбиту, юридически, впрочем оставаясь независимым государством. Что касается итало-югославских отношений, то они оказались, разумеется, в корне испорченными: в скупщине негодующе объявляли Италию «единственной опасностью для мира на юго-востоке Европы». Однако Чемберлен в своей парламентской речи 2 мая 1927 счел целесообразным выступить с охлаждающим страсти заявлением, примирительным и нейтральным по форме, но небезвыгодным для Италии по существу. Традиционно сложный и неизменно гибкий курс британской дипломатии в настоящее время как будто вообще благоприятен римским домогательствам. Если еще Ллойд-Джорж весьма симпатизировал итальянской государственности и даже, говорят, не называл Нитти иначе, как «my spiritual self», – то Чемберлен охотно перенес расположение Foreign Office на Муссолини. Все чаще приходится слышать о «параллелизме» англо-итальянской континентальной и ближневосточной политики. Вместе с тем, разграничением зон влияния в Абиссинии и кое-какой территориальной прирезкой к итальянским владениям в Сомали, налажены отношения обеих держав и в области африканских проблем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
В январе 1924 в Риме состоялось политическое соглашение с Югославией: так называемый «пакт дружбы и сердечного сотрудничества между королевством СХС и королевством Италии». В июле 1925 – подобное дополнительное дружественное соглашение в Неттуно. Муссолини в своей балканской политике, казалось, намерен был идти по стопам Биссолати и графа Сфорца. Конфликт 1923 года с Грецией, погашенный вмешательством держав, выделялся словно случайным и единичным эпизодом. Относительная слабость Италии диктовала фашизму «чувство меры». Опираясь на советы старых дипломатов, его окружавших, Муссолини проявлял умеренность и внешнюю сдержанность.
Но более пристальный анализ тотчас же обнаруживал, что это была не принципиальная позиция, а вынужденная суровыми обстоятельствами, подневольная осторожность. «Целевая установка» правительственной политики все время оставалась по существу иною, – «империалистической» и наступательной. Внутри страны продолжал усиленно воспитываться военный дух. Острому патриотическому подъему не давали улечься, – напротив, его непрерывно возбуждали и питали всевозможными средствами. В народе и общественном мнении систематически поддерживали повышенную температуру.
Как раз в разгаре дружеских переговоров с Югославией, весною 1924, Муссолини в ответственной речи (мэрам коммун) касается вопросов иностранной политики Италии. О чем же говорит он? О международной солидарности, любимой теме нынешних официальных речей? Нет, совсем нет! Он призывает Италию не бояться международной изоляции и смело идти своим самостоятельным путем. «Не бойтесь изоляции – призывает он. – Время от времени тот или иной дурак заявляет, что Италия изолирована. Ну, что же, господа, нужно выбирать! Либо самостоятельная политика, – и тогда Италии придется пережить более или менее короткие периоды изоляции, или того, что так называют. Либо связанность, безнадежная подчиненность, – и тогда вы потеряете вашу автономию… Мы не имеем права верить гуманитарным и пацифистским идеологиям. Чтобы быть готовыми к любым событиям, необходимо обладать армией, флотом, аэропланами…»
За этими воинственными словами крылись и впрямь беспокойные замыслы и великодержавные планы. Стиснутый, затрудненный в действиях жестокими условиями наличной международной обстановки, Муссолини принужден соблюдать строжайшую осмотрительность. Но меньше всего согласен он реально порвать с программой национального расширения. Она – высшая заповедь для него, центр и острие фашистского энтузиазма: «либо Италия взлетит на воздух, либо она будет великой». Постоянно в речах возвращается он к этой теме, пользуется различными предлогами, чтобы напомнить о ней. «Объединение Италии еще не закончилось», – заявляет он в 1923. Но мало объединения, – нужно нечто большее. Средиземное море должно превратиться в итальянское, в mare nostrum. Отсюда прежде всего – активная политика на Балканах и обострение отношений с Францией. Вместе с тем «Италии нужны колонии». И здесь опять – неизбежное столкновение с тою же «латинской сестрой», с французскими интересами по преимуществу.
Весною 1926 Муссолини предпринимает поездку в Триполи. В речи, там произнесенной, он взывает к великому Риму и утверждает, что Италия вступила в Африку твердой ногой. «Сама судьба – говорит он – толкает нас к этим землям. Никто не может отвратить этой судьбы и тем более никто не может сломить нашей несокрушимой воли». Естественно, что такие речи вызывают раздражение Франции, опасающейся за Тунис. В настоящее время римское правительство проявляет вообще значительную активность в области северо-африканских проблем. В частности, оно претендует на участие в интернациональном режиме танжерского порта, ссылаясь на свою заинтересованность всеми средиземноморскими вопросами. Недавно им даже была произведена в Танжере специальная демонстрация путем посылки военного судна: любители аналогий, конечно, немедленно вспомнили агадирский визит германской «Пантеры» в 1911 году. Впрочем, у дуче припасено и успокоительное заверение: «в Африке хватит пространства и славы для всех!.»
На Францию итальянские устремления наталкиваются и в Малой Азии. И экономические, и политические основания заставляют французский империализм крепко держаться за «подмандатную» ему Сирию. Но те же основания побуждают и Италию тянуться к тому же сирийскому участку. Эта коллизия интересов остается доселе неразрешенной. Печать обоих стран подвергает ее оживленному обсуждению в связи с темой о «перераспределении мандатов».
На Балканском полуострове успокоение умов, вызванное итало-югославскими соглашениями 1924 и 1925 годов, оказалось достаточно кратковременным. Заручившись в какой-то мере доброжелательством Англии, Муссолини перешел в решительное наступление на Албанию. Во главе этой сумбурной, но уже давно интересовавшей Италию страны появился пресловутый Ахмед Зогу, которому таинственные друзья помогли путем государственного переворота свергнуть демократическое правительство Фан-Ноли. Вслед за тем началась эра фактического протектората Италии над Албанией, закрепленная Тиранским договором о дружбе и сотрудничестве 27 ноября 1926. В Югославии этот договор произвел ошеломляющее впечатление, и Нинчич, договорившийся с Муссолини о независимости Албании, почувствовав себя коварно обманутым, тотчас же ушел в отставку. Албания всецело вошла в итальянскую орбиту, юридически, впрочем оставаясь независимым государством. Что касается итало-югославских отношений, то они оказались, разумеется, в корне испорченными: в скупщине негодующе объявляли Италию «единственной опасностью для мира на юго-востоке Европы». Однако Чемберлен в своей парламентской речи 2 мая 1927 счел целесообразным выступить с охлаждающим страсти заявлением, примирительным и нейтральным по форме, но небезвыгодным для Италии по существу. Традиционно сложный и неизменно гибкий курс британской дипломатии в настоящее время как будто вообще благоприятен римским домогательствам. Если еще Ллойд-Джорж весьма симпатизировал итальянской государственности и даже, говорят, не называл Нитти иначе, как «my spiritual self», – то Чемберлен охотно перенес расположение Foreign Office на Муссолини. Все чаще приходится слышать о «параллелизме» англо-итальянской континентальной и ближневосточной политики. Вместе с тем, разграничением зон влияния в Абиссинии и кое-какой территориальной прирезкой к итальянским владениям в Сомали, налажены отношения обеих держав и в области африканских проблем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56