Тем временем ситуация среди Лагерников продолжала ухудшаться. Каждое утро людей становилось меньше, чем накануне; каждую ночь кто-нибудь просыпался от холода, в панике вскакивал и бросался бежать, бежать…
Стронгарм продолжал держаться, сражаясь с холодом силой своей воли, так же, как и его жена Уна. Отец Кареглазки умер вскоре после злополучного разговора у ограды; мне было его жаль, и Кареглазка была безутешна в течение нескольких дней. Лента умерла в своей постели после кашля и болей в груди, и Кареглазка тоже её оплакивала, но я почти не чувствовал жалости. Я потерял Ленту много дней назад, там, где ограждение пересекало реку…
Я чувствовал себя виноватым, когда выходил каждое утро на территорию комплекса, после ночи, проведённой в тепле, в уютной постели, и видел жалкое подобие людей за оградой. Часто я тайком приносил им еду, а иногда небольшую бутылку спирта – для питья: жидкость была слишком ценной, чтобы расходовать её в качестве топлива. Тем не менее, что бы ни делал, я втайне чувствовал, что не прав, и их укоризненный взгляд, когда они принимали мои дары, лишь усиливал это чувство. Я был им нужен, поскольку что-то им приносил, но они ненавидели меня за то, кем я был. Кроме Стронгарма и Кареглазки.
И Кареглазки. Она никогда не сдавалась; не думаю, что она побежала бы, даже если бы ледяной дьявол добрался до её ног. Она оставалась спокойной и прекрасной, чуть похудевшей, но не сильно, маленьким, одетым в меховую шубку, оазисом душевного здоровья среди всеобщего безумия вокруг. Когда бы я ни выходил из комплекса и не подходил к ограде, я видел её за работой; потом она поднимала взгляд, а затем, увидев меня, бежала навстречу с приветственным криком и, оказавшись у ограждения, останавливалась там, раскинув руки и улыбаясь мне так, как она всегда это делала.
Мысль о том, что это когда-либо кончится, что однажды утром её неизбежно не станет, вызывала у меня кошмары; каждое утро, открывая дверь навстречу все более холодному дню, я ощущал почти физический страх в груди, который уходил лишь тогда, когда я видел её бегущую навстречу маленькую фигурку.
И в конце концов это случилось. Однажды утром она ушла, ушёл Стронгарм, ушли все. Я подбежал к ограде, в отчаянии шаря взглядом по брошенным палаткам и хижинам, все ещё дымившимся кострам, множеству следов на снегу; но там никого не было. Я огляделся вокруг в поисках записки, думая, что, может быть, они все ушли за топливом, но нигде не было ни слова, вообще ничего не было.
Они не вернулись.
* * *
– Конечно, они ушли обратно в Паллахакси, – сказал отец. – Им вообще не следовало оттуда уходить. Собственно говоря, тщательно экономя, они могли бы протянуть там ещё с год, может быть, два.
Мать улыбнулась, и я знал, что они оба с облегчением вздохнули, когда этот мой злополучный «период», как они его называли, наконец закончился.
– Здесь, на нашем уровне, столько приятных людей, Дроув. Ты так и не успел с ними познакомиться.
Два дня спустя я обнаружил в наших комнатах девушку примерно моего возраста, которая пила сок кочи вместе с моей матерью. У меня сразу же возникли нехорошие подозрения, которые лишь подтвердились, когда мать вышла из комнаты.
– Мне нужно ненадолго уйти, Дроув, – весело сказала она. – Надеюсь, ты сумеешь развлечь Иелду, пока меня не будет.
Она ушла, а я яростно уставился на эту гнусную девчонку, уныло пялившуюся в свой стакан с кочей. Лицом она напоминала Вольфа.
Девчонка выставила зубы.
– Хочешь сока кочи, Дроув?
– Ненавижу эту дрянь, спасибо. Только придурки и женщины пьют сок кочи.
– Какой ты невоспитанный! – внезапно перешла в наступление Иелда, и я осел на стуле, уже чувствуя себя побеждённым. Я слишком устал для того, чтобы защищаться. – Знаешь, мне не следовало сюда приходить. Я могу уйти прямо сейчас, если тебе так хочется, Дроув. Я вижу, что не нравлюсь тебе – – я очень быстро оцениваю людей. Ты ненавидишь меня с того самого момента, когда впервые меня увидел. Почему?
– Иелда, – с трудом сказал я. – Извини. Просто у меня сейчас отвратительное настроение.
И так уж получилось, что я терпеть не могу сок кочи. Давай попробуем снова, ладно?
Она уже стояла, собираясь уходить, но теперь заколебалась.
– Ну… Ну что ж, ладно, если ты обещаешь вести себя хорошо. Знаешь, я даже не уверена, стоило ли мне сюда приходить, потому что все говорят про тебя и какую-то девушку. Ладно… Ты играешь в кругляшки? Я заметила в углу кругляшечную доску. Я очень хорошо играю в кругляшки. Я всегда выигрываю у своего брата.
Казалось, я шагнул куда-то назад, в прошлое. Моя лишённая грудей подружка снова радостно улыбалась, расставляя фишки, и наверняка вскоре начала бы ковырять в носу или захотела бы в туалет.
Так что мы играли в кругляшки, и я не знаю, нравилось мне это или нет, но в течение каких-то коротких промежутков времени я не думал о Кареглазке, и так проходило время, а впереди было ещё громадное количество времени. Мы говорили о парнях с нашего уровня, и Иелда, казалось, всех их знала; многие из них ей нравились, но другие были просто отвратительны и всё время дёргали её за волосы.
– Но ты мне нравишься, Дроув, – сказала она.
– Мальчики обычно очень грубые и невоспитанные, но ты хороший.
Надеюсь, ты разрешишь мне снова прийти и поиграть с тобой…
Я всё ещё скептически смотрел в пустоту, когда вернулась мать.
– Где Иелда? – немедленно спросила она. – Надеюсь, ты не был с ней груб, Дроув.
– Она в ванной.
– О, хорошо. Она такая приятная девушка, тебе не кажется? Здоровая и неиспорченная. Как раз из тех, с кем нам с отцом очень бы хотелось, чтобы ты дружил.
– Послушай, мама, ты серьёзно? Я имею в виду, ты вообще думаешь, что говоришь? Ты что, не знаешь, кто я?Она снисходительно улыбнулась.
– Конечно, дорогой. И это очень хорошо, что ты снова с нами. Мы с отцом совсем тобой не занимались, но тогда мы были очень заняты, в эти последние две сотни дней. Только представь себе – прошло лишь две сотни дней с тех пор, как мы уехали из Алики. Как летит время… Думаю, тебе недостаёт твоих бегунчиков, дорогой.
И я в самом деле вспомнил, чувствуя свою вину, что оставил бегунчиков под сиденьем мотокара, когда тайком вынес их из дома в Алике. Вероятно, они умерли на второй день нашего путешествия; удивительно, что мы не почувствовали запаха.
Я подумал: возможно ли ради её блага вернуться в некое подобие вечного детства, дурачась перед нею, словно шут, пока у меня не поседеют волосы и не выпадут зубы, и она не начнёт думать, что, может быть, я уже немного вырос из коротких штанишек.
Вечером вернулся отец, пребывая в некотором возбуждении после собрания всех уровней, на котором, как он сказал благоговейным тоном, присутствовал сам Регент. Похоже было, что всем нам предстояло поменять имена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39