они всегда будут вместе, даже если больше им не суждено увидеться) – на мимолетное, экстатическое мгновение. Пусть мимолетное, но ей было достаточно.
Она извлекла из-за пазухи на цепочке кристаллик, его подарок. Ей казалось, в темноте кристаллик светится, тепло и переливчато мерцает – как мерцал в его руках, когда он отдавал камешек ей, там, в лесу, – отражением серебристо-голубого блеска его глаз. «Попробуй научиться им пользоваться». Глазами и недавно обретенным внутренним зрением она принялась буравить кристалл, пытаясь понять, что имелось в виду.
В комнате было темно; луны уже миновали оконный проем и скрылись за рамой, а звезды едва мерцали. Не выпуская камешка из ладони, она потянулась за смоляной свечкой – о сне уже и речи не было – в темноте промахнулась и сшибла на пол самодельные спички. Раздраженно ругнувшись – теперь придется вылезать из кровати – она свирепо уставилась на свечку; совершенно случайно на линии ее взгляда оказался лежащий в ладони кристаллик.
«Дайте, черт возьми, свет!»
И смоляной цилиндрик в резном подсвечнике неожиданно вспыхнул язычком ослепительного пламени. У Джуди перехватило дыхание; чувствуя, как бешено колотится сердце, она задула свечу, сконцентрировала мысли на кристалле, поднеся тот к самому фитильку, и снова вспыхнул огонь.
«Значит, вот в чем дело…
Это может быть опасно. Спрячу-ка я его до лучших времен».
В этот миг она понимала, что сделала открытие, которое когда-нибудь, возможно, позволит преодолеть разрыв между импортированным знанием с Земли и древней мудростью этого незнакомого мира – но также она понимала, что долго еще никому о своем открытии не расскажет; может, и никогда. «Придет время, и придет лично выстраданная, незаемная мудрость – наверно, тогда можно будет доверить им это знание. Если ж я проговорюсь сейчас… половина мне не поверит, а другая половина тут же примется измышлять, как бы это приспособить в хозяйстве. Нет, еще рано».
С того момента, как кораблю нанесли смертельный удар, и капитан Лейстер вынужден был признать, что никуда им с этой планеты не деться («Никогда? Несколько поколений? Какая разница – для меня это все равно, что никогда»), у него оставалась одна-единственная цель, одна-единственная надежда, единственный лучик света во тьме отчаяния и единственное, что придавало жизни смысл.
Морэй мог сколько угодно организовывать милое его сердцу неоруралистское сообщество, привязываться мириадами связей к почве этого мира и ковыряться в грязи ради пропитания, как свиньи в поисках желудей. Это его дело; может, на какое-то время это действительно необходимо – организовать стабильное общество, дабы обеспечить выживание. Но только оно не стоит ровным счетом ничего, если это выживание ради выживания; а теперь капитан Лейстер понимал, что должна быть еще какая-то цель. Например, открыть их далеким потомкам дорогу к звездам. В его распоряжении был компьютер и профессиональный квалифицированный экипаж – и опыт целой жизни. За последние три месяца он систематично, прибор за прибором, снял с корабля все оборудование и с помощью Камиллы и трех корабельных техников загрузил в компьютер все, что знал. Он перенес в банки данных все до единой книги из корабельной библиотеки, от астрономии до зоологии, от медицины до радиоэлектроники; он приводил в терминал по очереди всех оставшихся в живых членов экипажа и скармливал компьютеру все знания, которыми те располагали. Ни единой крупице информации нельзя было дать пропасть, начиная с того, как собрать или отремонтировать синтезатор пищи, и кончая тем, как изготовить или починить застежку-молнию.
«Вот, – думал он, не скрывая торжества, – теперь в моем компьютере наследие всей нашей технологической цивилизации – в целости и сохранности, потомкам достаточно будет руку протянуть. Мне этого уже не увидеть, да и Морэю, наверно, тоже; не исключено, что и нашим детям будет еще не до того. Но когда-нибудь мы перерастем стадию, каждодневной борьбы за существование – вот тогда-то оно и пригодится, это знание; это наследие. Разумеется, оно пригодится и сейчас; если в госпитале вдруг потребуется узнать, как лечится опухоль мозга, или на кухне – как глазуровать глиняный горшок; и когда Морэй столкнется с проблемами в организации своего общества, – а это неизбежно произойдет – ответы будут здесь. В его распоряжении будет вся мировая история, так что мы сможем миновать все тупиковые пути и напрямик выйти на дорогу, ведущую к развитой технологии и когда-нибудь к звездам – чтобы возвратиться в лоно космической цивилизации; не копошиться на одном жалком шарике, а простираться, как ветви гигантского дерева – от звезды к звезде, от вселенной к вселенной.
Пусть даже все мы умрем, но то, что сделало нас людьми, останется в неприкосновенности; и когда-нибудь мы вернемся. И заявим свои права».
Он лежал и прислушивался к доносящимся из нью-скайского концертного зала звукам далекого пения; лежал в куполе терминала, ставшем для него всем. Появилась расплывчатая, неоформленная мысль, что надо бы встать; одеться, пойти в Нью-Скай и присоединиться к поющим. У них тоже есть, что сохранять . Ему вспомнилась милая рыжая девчушка, с которой его так мимолетно свело общее безумие; которая – подумать только! – ждет теперь от него ребенка.
Она была бы рада его увидеть; да и, что ни говори, он ощущает некую ответственность – несмотря на то, что бросила его к ней в объятия безумная (в прямом смысле), животная страсть… Его всего передернуло. Но она вела себя нежно и с пониманием, и он оставался перед ней в долгу – за то, что использовал ее и даже думать забыл. Как там ее звали? Как-то очень странно и красиво… Фиона . Наверняка гаэльское имя. Он поднялся с постели, нашаривая какую-нибудь одежду, но замялся и замер на пороге, рассматривая сквозь приоткрытую дверь ясное небо. Уже поднялись луны, а далеко на востоке начала разгораться лже-заря, гигантская радуга, напоминающая северное сияние, отражающаяся, подозревал Лейстер, от какого-нибудь далекого ледника, которого он никогда не видел; и никогда не увидит; и не больно-то надо.
Он вдохнул полной грудью, принюхиваясь к ветру, и у него шевельнулось страшное подозрение. В прошлый раз они уничтожили корабль; на этот раз очевидная цель их – он и дело его жизни. Он захлопнул дверь и запер замок на два оборота; потом задвинул массивный засов, вытребованный недавно от Морэя. На этот раз он не подпустит к компьютеру никого; даже тех, кому доверяет как себе самому. Даже Патрика. Даже Камиллу.
– Лежи спокойно, милая. Видишь, луны уже скрылись, скоро утро, – пробормотал Рэйф. – Как тут тепло, под звездами, на ветру. Камилла, почему ты плачешь?
Она улыбнулась в темноте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Она извлекла из-за пазухи на цепочке кристаллик, его подарок. Ей казалось, в темноте кристаллик светится, тепло и переливчато мерцает – как мерцал в его руках, когда он отдавал камешек ей, там, в лесу, – отражением серебристо-голубого блеска его глаз. «Попробуй научиться им пользоваться». Глазами и недавно обретенным внутренним зрением она принялась буравить кристалл, пытаясь понять, что имелось в виду.
В комнате было темно; луны уже миновали оконный проем и скрылись за рамой, а звезды едва мерцали. Не выпуская камешка из ладони, она потянулась за смоляной свечкой – о сне уже и речи не было – в темноте промахнулась и сшибла на пол самодельные спички. Раздраженно ругнувшись – теперь придется вылезать из кровати – она свирепо уставилась на свечку; совершенно случайно на линии ее взгляда оказался лежащий в ладони кристаллик.
«Дайте, черт возьми, свет!»
И смоляной цилиндрик в резном подсвечнике неожиданно вспыхнул язычком ослепительного пламени. У Джуди перехватило дыхание; чувствуя, как бешено колотится сердце, она задула свечу, сконцентрировала мысли на кристалле, поднеся тот к самому фитильку, и снова вспыхнул огонь.
«Значит, вот в чем дело…
Это может быть опасно. Спрячу-ка я его до лучших времен».
В этот миг она понимала, что сделала открытие, которое когда-нибудь, возможно, позволит преодолеть разрыв между импортированным знанием с Земли и древней мудростью этого незнакомого мира – но также она понимала, что долго еще никому о своем открытии не расскажет; может, и никогда. «Придет время, и придет лично выстраданная, незаемная мудрость – наверно, тогда можно будет доверить им это знание. Если ж я проговорюсь сейчас… половина мне не поверит, а другая половина тут же примется измышлять, как бы это приспособить в хозяйстве. Нет, еще рано».
С того момента, как кораблю нанесли смертельный удар, и капитан Лейстер вынужден был признать, что никуда им с этой планеты не деться («Никогда? Несколько поколений? Какая разница – для меня это все равно, что никогда»), у него оставалась одна-единственная цель, одна-единственная надежда, единственный лучик света во тьме отчаяния и единственное, что придавало жизни смысл.
Морэй мог сколько угодно организовывать милое его сердцу неоруралистское сообщество, привязываться мириадами связей к почве этого мира и ковыряться в грязи ради пропитания, как свиньи в поисках желудей. Это его дело; может, на какое-то время это действительно необходимо – организовать стабильное общество, дабы обеспечить выживание. Но только оно не стоит ровным счетом ничего, если это выживание ради выживания; а теперь капитан Лейстер понимал, что должна быть еще какая-то цель. Например, открыть их далеким потомкам дорогу к звездам. В его распоряжении был компьютер и профессиональный квалифицированный экипаж – и опыт целой жизни. За последние три месяца он систематично, прибор за прибором, снял с корабля все оборудование и с помощью Камиллы и трех корабельных техников загрузил в компьютер все, что знал. Он перенес в банки данных все до единой книги из корабельной библиотеки, от астрономии до зоологии, от медицины до радиоэлектроники; он приводил в терминал по очереди всех оставшихся в живых членов экипажа и скармливал компьютеру все знания, которыми те располагали. Ни единой крупице информации нельзя было дать пропасть, начиная с того, как собрать или отремонтировать синтезатор пищи, и кончая тем, как изготовить или починить застежку-молнию.
«Вот, – думал он, не скрывая торжества, – теперь в моем компьютере наследие всей нашей технологической цивилизации – в целости и сохранности, потомкам достаточно будет руку протянуть. Мне этого уже не увидеть, да и Морэю, наверно, тоже; не исключено, что и нашим детям будет еще не до того. Но когда-нибудь мы перерастем стадию, каждодневной борьбы за существование – вот тогда-то оно и пригодится, это знание; это наследие. Разумеется, оно пригодится и сейчас; если в госпитале вдруг потребуется узнать, как лечится опухоль мозга, или на кухне – как глазуровать глиняный горшок; и когда Морэй столкнется с проблемами в организации своего общества, – а это неизбежно произойдет – ответы будут здесь. В его распоряжении будет вся мировая история, так что мы сможем миновать все тупиковые пути и напрямик выйти на дорогу, ведущую к развитой технологии и когда-нибудь к звездам – чтобы возвратиться в лоно космической цивилизации; не копошиться на одном жалком шарике, а простираться, как ветви гигантского дерева – от звезды к звезде, от вселенной к вселенной.
Пусть даже все мы умрем, но то, что сделало нас людьми, останется в неприкосновенности; и когда-нибудь мы вернемся. И заявим свои права».
Он лежал и прислушивался к доносящимся из нью-скайского концертного зала звукам далекого пения; лежал в куполе терминала, ставшем для него всем. Появилась расплывчатая, неоформленная мысль, что надо бы встать; одеться, пойти в Нью-Скай и присоединиться к поющим. У них тоже есть, что сохранять . Ему вспомнилась милая рыжая девчушка, с которой его так мимолетно свело общее безумие; которая – подумать только! – ждет теперь от него ребенка.
Она была бы рада его увидеть; да и, что ни говори, он ощущает некую ответственность – несмотря на то, что бросила его к ней в объятия безумная (в прямом смысле), животная страсть… Его всего передернуло. Но она вела себя нежно и с пониманием, и он оставался перед ней в долгу – за то, что использовал ее и даже думать забыл. Как там ее звали? Как-то очень странно и красиво… Фиона . Наверняка гаэльское имя. Он поднялся с постели, нашаривая какую-нибудь одежду, но замялся и замер на пороге, рассматривая сквозь приоткрытую дверь ясное небо. Уже поднялись луны, а далеко на востоке начала разгораться лже-заря, гигантская радуга, напоминающая северное сияние, отражающаяся, подозревал Лейстер, от какого-нибудь далекого ледника, которого он никогда не видел; и никогда не увидит; и не больно-то надо.
Он вдохнул полной грудью, принюхиваясь к ветру, и у него шевельнулось страшное подозрение. В прошлый раз они уничтожили корабль; на этот раз очевидная цель их – он и дело его жизни. Он захлопнул дверь и запер замок на два оборота; потом задвинул массивный засов, вытребованный недавно от Морэя. На этот раз он не подпустит к компьютеру никого; даже тех, кому доверяет как себе самому. Даже Патрика. Даже Камиллу.
– Лежи спокойно, милая. Видишь, луны уже скрылись, скоро утро, – пробормотал Рэйф. – Как тут тепло, под звездами, на ветру. Камилла, почему ты плачешь?
Она улыбнулась в темноте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56