Потом так же продекламировал "Камыши" и
другие стихотворения. Было красиво, но не этого требовала аудитория.
Я ходил слушать лекции совершенно разных преподавателей. Все было
чрезвычайно интересно. Опыт войн и революций заставил научную мысль многое
пересмотреть и переоценить. А так как печататься было невозможно, то
профессора в своих лекциях пытались, стремились рассказывать о новых
возникших точках зрения, находках и открытиях.
В маленькой аудитории Алексей Иванович Яковлев читал методологию
исторической науки. Аудитория набивалась до отказа. Обычно последним, сразу
же вслед за лектором, наверное, чтоб не толкаться в студенческой толпе,
приходил плотный военный с гладко выбритой головой, становился у двери и
напряженно, с большим вниманием слушал до самого конца. Это был Вацетис,
главнокомандующий вооруженными силами республики. Яковлев выяснял, как и
почему менялись взгляды на исторический процесс. Вацетис преподавал в
военной академии и считал нужным тоже в этом разобраться.
Студенчество состояло в основном из мелкой интеллигенции. Не имея ничего,
она всегда хочет всего и, естественно, ненавидит тех, у кого уже что-то
есть. Так же, как мелкая буржуазия, мечтая стать крупной, считает своим
злейшим врагом крупную буржуазию, так и мелкая интеллигенция смертельно
ненавидит крупную интеллигенцию. В университете эта ненависть направлялась
на старых профессоров. Против них повелась ожесточенная борьба, оружием в
которой стали демагогия и наигранный темперамент революционного бунта.
Сопротивлялся этой борьбе только профессор Челпанов. Это был упрямый старик
с горячей украинской кровью, считавший, несмотря на свой шестидесятилетний
жизненный опыт, что истину можно доказать. В Психологическом институте, где
он был директором, он устраивал публичные диспуты. Челпанов утверждал, что
самостоятельное рассмотрение душевных явлений вовсе не означает отрицания их
материального происхождения. Он говорил:
- Мы занимаемся внутренним опытом человека, его сознанием. Мы называем это
душевными явлениями, или душой. И каково бы ни было происхождение душевных
явлений, отрицание их реальности и замена их изучением физиологических
процессов означают отказ от объяснения нашей души.
В переполненной аудитории было множество уже заранее враждебно настроенных
слушателей. Упоминание о душе и душевных явлениях сразу вызывало выкрики:
- Поповщина! Клерикализм!
Челпанов, раздосадованный тем, что сквозь стену, о которую он бился, не
доходят никакие логические доводы, но умевший сдерживаться, покусывал свои
черные с проседью усы. Потом сказал:
- По-видимому, аудитории неизвестно, что Маркс никогда не отрицал реальность
человеческого сознания. Послушайте: самый плохой архитектор отличается от
наилучшей пчелы тем, что, прежде чем строить что-либо, он строит в своей
голове, в сознании мыслительный проект. А Энгельс подчеркивал, что законы
внешнего мира и человеческого сознания - это два ряда законов, которые, в
сущности, тождественны, но по форме различны. Понимаете - различны!
На мгновение аудитория стихла. Потом кто-то крикнул:
- Не смейте касаться Маркса! - С передней скамьи вскочила маленькая женщина
в кожаной куртке, с коротко остриженными курчавыми черными волосами.- Не
смейте использовать Маркса в своих реакционных целях!
Аудитория захлопала. Когда все утихли, Челпанов, уже не сдерживая себя,
сказал:
- Вы только что пришли в университет. Вам многое будет понятней, когда вы
дойдете до третьего курса.
Вместе с враждебными Челпанову слушателями в аудитории было и много
сочувствующих. Эта его реплика тоже вызвала аплодисменты. Та же маленькая
женщина, обернувшись к аудитории, закричала:
- Чему вы хлопаете? Он оскорбляет нас!
Кто-то, перевесившись с верхней скамьи, возразил:
- Не нас, а вас!
На кафедру вышел Корнилов. Аудитория притихла. Это был молодой доцент из
челпановского института, с длинными, зачесанными назад волосами и красивой
темной большой бородой. Он уже понял, по какому течению надо плыть, и потому
сказал:
- То, что высокопарно называют здесь душой,- это субъективное выражение не
каких-то особых душевных, психологических, а самых обыкновенных
физиологических процессов. А объективно они выражаются в движениях. Описание
движений, которыми человек отвечает на действие раздражителей,
и есть предмет психологии. Да, описание движений.
Когда он кончил и стихли аплодисменты, поднялся Челпанов:
- Позвольте вам при всех сказать, Константин Николаевич, что говорили вы,
конечно, не для нас, а только для них.- Он указал на аудиторию.
Вскоре партийная организация решила потребовать от ректората запретить
диспуты, потому что на них пропагандируется поповщина. Диспуты кончились.
Директором Психологического института и заведующим кафедрой психологии
вместо Челпанова был назначен Корнилов. Борьба со старыми профессорами
активно поощрялась.
Я был далек от того, что делается в партийной жизни университета, но знал,
что бунтуют и там. Меньшевистские и эсеровские организации были закрыты еще
в 1921 году. Их вожди были арестованы. В 1922-1923 годах до меня доходили
слухи о том, что, несмотря на запрет, они продолжают действовать. Но ничего
определенного я не знал.
Я хотел стать историком. Это не значит, что меня интересовали исторические
законы. Я любил историю как предмет художественного восприятия: мне хотелось
чувствовать, что за люди скрывались за историческими именами, как они жили,
как выглядели, как говорили; представлять себе тогдашнюю обстановку,
тогдашний город, его улицы, толпу так, чтобы, закрыв глаза, увидеть все как
наяву. Для меня картины Рябушкина были историей в большей мере, чем
четырехтомный фельетон Покровского. Даже фактологические исследования, в
которых расследовалась скорее достоверность фактов, нежели живописалась
ушедшая действительность, казались мне более похожими на работу следователя,
чем историка.
Но я и здесь, по-видимому, еще не дорос до понимания науки так, как ее
понимали уже все в конце ХIХ и начале ХХ века. И тем не менее я всеми силами
тянулся к ней.
4
Между тем жизнь в стране как будто налаживалась. Фабрики работали. Мужики
сеяли и продавали лен. Отец, как прежде, ездил в Англию, выбирал и заказывал
машины. Но вскоре началась новая ломка.
Историю объявили буржуазной наукой и отменили. Академиков Богословского,
Петрушевского и других изгнали из университета. Профессор Яковлев,
воспользовавшись связями с семьей Ульяновых, устроился библиотекарем ВСНХ.
Готье нашел место в Ленинской библиотеке. Веселовский поступил в Наркомфин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
другие стихотворения. Было красиво, но не этого требовала аудитория.
Я ходил слушать лекции совершенно разных преподавателей. Все было
чрезвычайно интересно. Опыт войн и революций заставил научную мысль многое
пересмотреть и переоценить. А так как печататься было невозможно, то
профессора в своих лекциях пытались, стремились рассказывать о новых
возникших точках зрения, находках и открытиях.
В маленькой аудитории Алексей Иванович Яковлев читал методологию
исторической науки. Аудитория набивалась до отказа. Обычно последним, сразу
же вслед за лектором, наверное, чтоб не толкаться в студенческой толпе,
приходил плотный военный с гладко выбритой головой, становился у двери и
напряженно, с большим вниманием слушал до самого конца. Это был Вацетис,
главнокомандующий вооруженными силами республики. Яковлев выяснял, как и
почему менялись взгляды на исторический процесс. Вацетис преподавал в
военной академии и считал нужным тоже в этом разобраться.
Студенчество состояло в основном из мелкой интеллигенции. Не имея ничего,
она всегда хочет всего и, естественно, ненавидит тех, у кого уже что-то
есть. Так же, как мелкая буржуазия, мечтая стать крупной, считает своим
злейшим врагом крупную буржуазию, так и мелкая интеллигенция смертельно
ненавидит крупную интеллигенцию. В университете эта ненависть направлялась
на старых профессоров. Против них повелась ожесточенная борьба, оружием в
которой стали демагогия и наигранный темперамент революционного бунта.
Сопротивлялся этой борьбе только профессор Челпанов. Это был упрямый старик
с горячей украинской кровью, считавший, несмотря на свой шестидесятилетний
жизненный опыт, что истину можно доказать. В Психологическом институте, где
он был директором, он устраивал публичные диспуты. Челпанов утверждал, что
самостоятельное рассмотрение душевных явлений вовсе не означает отрицания их
материального происхождения. Он говорил:
- Мы занимаемся внутренним опытом человека, его сознанием. Мы называем это
душевными явлениями, или душой. И каково бы ни было происхождение душевных
явлений, отрицание их реальности и замена их изучением физиологических
процессов означают отказ от объяснения нашей души.
В переполненной аудитории было множество уже заранее враждебно настроенных
слушателей. Упоминание о душе и душевных явлениях сразу вызывало выкрики:
- Поповщина! Клерикализм!
Челпанов, раздосадованный тем, что сквозь стену, о которую он бился, не
доходят никакие логические доводы, но умевший сдерживаться, покусывал свои
черные с проседью усы. Потом сказал:
- По-видимому, аудитории неизвестно, что Маркс никогда не отрицал реальность
человеческого сознания. Послушайте: самый плохой архитектор отличается от
наилучшей пчелы тем, что, прежде чем строить что-либо, он строит в своей
голове, в сознании мыслительный проект. А Энгельс подчеркивал, что законы
внешнего мира и человеческого сознания - это два ряда законов, которые, в
сущности, тождественны, но по форме различны. Понимаете - различны!
На мгновение аудитория стихла. Потом кто-то крикнул:
- Не смейте касаться Маркса! - С передней скамьи вскочила маленькая женщина
в кожаной куртке, с коротко остриженными курчавыми черными волосами.- Не
смейте использовать Маркса в своих реакционных целях!
Аудитория захлопала. Когда все утихли, Челпанов, уже не сдерживая себя,
сказал:
- Вы только что пришли в университет. Вам многое будет понятней, когда вы
дойдете до третьего курса.
Вместе с враждебными Челпанову слушателями в аудитории было и много
сочувствующих. Эта его реплика тоже вызвала аплодисменты. Та же маленькая
женщина, обернувшись к аудитории, закричала:
- Чему вы хлопаете? Он оскорбляет нас!
Кто-то, перевесившись с верхней скамьи, возразил:
- Не нас, а вас!
На кафедру вышел Корнилов. Аудитория притихла. Это был молодой доцент из
челпановского института, с длинными, зачесанными назад волосами и красивой
темной большой бородой. Он уже понял, по какому течению надо плыть, и потому
сказал:
- То, что высокопарно называют здесь душой,- это субъективное выражение не
каких-то особых душевных, психологических, а самых обыкновенных
физиологических процессов. А объективно они выражаются в движениях. Описание
движений, которыми человек отвечает на действие раздражителей,
и есть предмет психологии. Да, описание движений.
Когда он кончил и стихли аплодисменты, поднялся Челпанов:
- Позвольте вам при всех сказать, Константин Николаевич, что говорили вы,
конечно, не для нас, а только для них.- Он указал на аудиторию.
Вскоре партийная организация решила потребовать от ректората запретить
диспуты, потому что на них пропагандируется поповщина. Диспуты кончились.
Директором Психологического института и заведующим кафедрой психологии
вместо Челпанова был назначен Корнилов. Борьба со старыми профессорами
активно поощрялась.
Я был далек от того, что делается в партийной жизни университета, но знал,
что бунтуют и там. Меньшевистские и эсеровские организации были закрыты еще
в 1921 году. Их вожди были арестованы. В 1922-1923 годах до меня доходили
слухи о том, что, несмотря на запрет, они продолжают действовать. Но ничего
определенного я не знал.
Я хотел стать историком. Это не значит, что меня интересовали исторические
законы. Я любил историю как предмет художественного восприятия: мне хотелось
чувствовать, что за люди скрывались за историческими именами, как они жили,
как выглядели, как говорили; представлять себе тогдашнюю обстановку,
тогдашний город, его улицы, толпу так, чтобы, закрыв глаза, увидеть все как
наяву. Для меня картины Рябушкина были историей в большей мере, чем
четырехтомный фельетон Покровского. Даже фактологические исследования, в
которых расследовалась скорее достоверность фактов, нежели живописалась
ушедшая действительность, казались мне более похожими на работу следователя,
чем историка.
Но я и здесь, по-видимому, еще не дорос до понимания науки так, как ее
понимали уже все в конце ХIХ и начале ХХ века. И тем не менее я всеми силами
тянулся к ней.
4
Между тем жизнь в стране как будто налаживалась. Фабрики работали. Мужики
сеяли и продавали лен. Отец, как прежде, ездил в Англию, выбирал и заказывал
машины. Но вскоре началась новая ломка.
Историю объявили буржуазной наукой и отменили. Академиков Богословского,
Петрушевского и других изгнали из университета. Профессор Яковлев,
воспользовавшись связями с семьей Ульяновых, устроился библиотекарем ВСНХ.
Готье нашел место в Ленинской библиотеке. Веселовский поступил в Наркомфин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11