Так и было задумано Киплингом, писавшим вовсе не детскую сказку, а «Книгу джунглей».
Действительность разочаровывает. Подлинные «маугли», проведшие по воле случая свои ранние годы вне человеческого окружения не заряженные социальной информацией, никогда не становятся полноценными людьми. Емкости мозга – анатомически такого же, как наш, – остаются незаполненными.
Чем более развито общество, сложнее общественный опыт, тем дольше период взросления. Папуас из дебрей Новой Гвинеи, пройдя обряд инициации (посвящения) в 14-15 лет, становится полноправным членом общины. Его формирование завершено. Тогда как у нас процесс этот длится иной раз до глубокой старости.
Вид человек разумный физически не так уж сильно изменился за 50 тысяч лет. Гигантский путь прошел лишь его Разум. Со мной в институте учился нивх, внук, можно сказать, первобытного охотника, ставший впоследствии писателем; значит, потенции его мозга ничуть не отличались от моих.
Однако в обычной для себя среде первобытный общинник никак не осознает свое индивидуальное бытие и в определенном смысле может быть уподоблен муравью или пчеле. В улье или в муравейнике воистину «единица – вздор, единица – ноль». Община – на века заведенный механизм, где индивид, скованный коммунальным инстинктом, всего лишь «винтик».
Табу – слово из языка древних полинезийцев – абсолютный запрет. Общинник не волен в своих действиях. Да он и не выделяет себя никак, собственного духовного мира у него еще просто нет. И невольное нарушение табу приводило в действие даже какие-то физиологические механизмы в человеке, могло вызвать так называемую «вуду-смерть». Скажем, маориец наткнулся на лакомый кусок и съел его. Но узнав, что это были остатки трапезы вождя, понял, что преступил табу и психологически настолько подготовил себя к неизбежной при этом, по его понятиям, смерти, что действительно умер. О подобном свидетельствуют многие этнографы.
Жизнь родового сообщества, его обычаи, условности составляют самый корень, суть психики каждого из его членов. Коммунальный инстинкт, иначе говоря духовная власть коллектива, довлеет до такой степени, что возможно даже излечение некоторых болезней единственно путем внушения. Такова оборотная, более привлекательная сторона «вуду-смерти». (Вспомните феноменальную популярность нынешних «телепатов» (от «телевизор») – и вы поймете, как и поныне силен древний коммунальный инстинкт.) Целительная сила прежде всего в том, что сам целитель (колдун, шаман) ощущал свою сверхъестественную власть. Да он и олицетворял подлинную духовную власть общины над индивидом.
Преступивший табу не мог даже скрыть этого. Достаточно было объявить, обставив это некоторыми магическими приемами, что «преступник» умрет еще до захода солнца (свидетельство этнографа Л. Штернберга, жившего среди удэгейцев), чтобы он, раз уж не пришла сама по себе «вуду-смерть», наложил на себя руки.
Итак,' абсолютная психическая общность племени. Порабощение каждого еще настолько неосознанное, что это и нельзя даже назвать рабством. Пока бессмысленно ставить вопрос о свободе и зависимости, столь занимающий ныне наш дух. Ибо, ощущая себя рабами, мы тем самым прежде всего осознаем себя людьми.
Учтем, правда, что непререкаемые табу в пору первобытного коммунизма являлись, скорее всего, определенной необходимостью. Существование людей было еще таким скудным, на пределе физических возможностей, что нарушение привычного, налаженного хода жизни могло привести к катастрофе всю общину. Вместе с тем духовная тирания коллектива сковывала проявления индивидуальности, обрекала нашего предка на умственную апатию. Из века в век бытие шло по предопределенным кругам. Естественно, такое общество было исключительно стабильным. Кое-где, как, мы знаем, первобытный коммунизм сохранился вплоть до наших дней.
Чарльз Дарвин, наблюдавший во время своего кругосветного путешествия туземцев Огненной Земли, пишет: «Зимой, побуждаемые голодом, огнеземельцы убивают и поедают своих старых женщин… Как ни ужасна должна быть подобная смерть от рук своих друзей и родственников, еще ужаснее подумать о том страхе, который должны испытывать старухи, когда начинает подступать голод. Нам рассказывали, что старухи тогда часто убегают в горы, но мужчины гонятся за ними и приводят обратно на бойню у их собственных очагов!» Дикари убивают и поедают старух " раньше, чем собак; когда м-р Лоу спросил мальчика, почему они так поступают, тот ответил: «Собачки ловят выдр, а старухи – нет».
То есть логика (приходится признать это) налицо. И даже Юмор, присущий, по мнению психологов, только человеческим существам: «Мальчик описывал, как умерщвляют старух… Он шутя подражал их воплям…» Для него здесь не было ничего противоестественного: нормально, когда меньшинством жертвуют ради большинства, ненужным (беспомощные старухи) ради нужного (собаки)… Это справедливо! (Попробуйте логически доказать, что это не так!).
А вот Дарвина удручала такая примитивная справедливость во всем, когда «даже кусок ткани, полученный кем-нибудь (в обмен или в подарок от членов команды „Бигля“. – М.Т.), разрывается на части и делится так, что ни один человек не становитс„г богаче другого“. Ученый проницательно замечает, что „полное равенство среди огнеземельцев должно надолго задержать их развитие“, ибо нет стимула не только к творчеству, но и вообще к труду.
Свяжем оба этих наблюдения Дарвина. У человека нет собственности – и сам он еще, в сущности, не принадлежит себе. Его, как мы видели, можно съесть…
Что такое собственность? Читаем в «Словаре» Вл.Даля: «Собь – все своё, имущество, животы, пожитки, богатство; свойства нравственные, духовные, и все личные качества человека»… (выделено мной. – М.Т.). Личное, то есть духовное, отражено в собственности – в материальном. Нет противопоставления.
В самом деле, обязанность каждого живущего (так считает народная мудрость) «посадить дерево» (сад), «выстроить дом» (создать брачный союз), «воспитать сына» (детей) – что это, как не «самостоянье человека» (слова Пушкина)?.. И напротив, в самом словосочетании «общественная собственность» (противоестественном, если опять-таки вспомнить Даля: «Собственность – именье и всякая вещь как личное (!) достоянье») очевиден приоритет чего-то внечеловеческого над конкретным человеком.
«Мое» немыслимо без осознания своего «я». Мой – дом, мой – скот, моя – земля, мое – «я». Эту прямую связь материального с духовным археологи уверенно отмечают с того момента, когда наши далекие предки уже не бросают умершего сородича, а зарывают в землю (сжигают на костре…) – обычно вместе с какой-то принадлежавшей тому утварью. Индивид приобретает значимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Действительность разочаровывает. Подлинные «маугли», проведшие по воле случая свои ранние годы вне человеческого окружения не заряженные социальной информацией, никогда не становятся полноценными людьми. Емкости мозга – анатомически такого же, как наш, – остаются незаполненными.
Чем более развито общество, сложнее общественный опыт, тем дольше период взросления. Папуас из дебрей Новой Гвинеи, пройдя обряд инициации (посвящения) в 14-15 лет, становится полноправным членом общины. Его формирование завершено. Тогда как у нас процесс этот длится иной раз до глубокой старости.
Вид человек разумный физически не так уж сильно изменился за 50 тысяч лет. Гигантский путь прошел лишь его Разум. Со мной в институте учился нивх, внук, можно сказать, первобытного охотника, ставший впоследствии писателем; значит, потенции его мозга ничуть не отличались от моих.
Однако в обычной для себя среде первобытный общинник никак не осознает свое индивидуальное бытие и в определенном смысле может быть уподоблен муравью или пчеле. В улье или в муравейнике воистину «единица – вздор, единица – ноль». Община – на века заведенный механизм, где индивид, скованный коммунальным инстинктом, всего лишь «винтик».
Табу – слово из языка древних полинезийцев – абсолютный запрет. Общинник не волен в своих действиях. Да он и не выделяет себя никак, собственного духовного мира у него еще просто нет. И невольное нарушение табу приводило в действие даже какие-то физиологические механизмы в человеке, могло вызвать так называемую «вуду-смерть». Скажем, маориец наткнулся на лакомый кусок и съел его. Но узнав, что это были остатки трапезы вождя, понял, что преступил табу и психологически настолько подготовил себя к неизбежной при этом, по его понятиям, смерти, что действительно умер. О подобном свидетельствуют многие этнографы.
Жизнь родового сообщества, его обычаи, условности составляют самый корень, суть психики каждого из его членов. Коммунальный инстинкт, иначе говоря духовная власть коллектива, довлеет до такой степени, что возможно даже излечение некоторых болезней единственно путем внушения. Такова оборотная, более привлекательная сторона «вуду-смерти». (Вспомните феноменальную популярность нынешних «телепатов» (от «телевизор») – и вы поймете, как и поныне силен древний коммунальный инстинкт.) Целительная сила прежде всего в том, что сам целитель (колдун, шаман) ощущал свою сверхъестественную власть. Да он и олицетворял подлинную духовную власть общины над индивидом.
Преступивший табу не мог даже скрыть этого. Достаточно было объявить, обставив это некоторыми магическими приемами, что «преступник» умрет еще до захода солнца (свидетельство этнографа Л. Штернберга, жившего среди удэгейцев), чтобы он, раз уж не пришла сама по себе «вуду-смерть», наложил на себя руки.
Итак,' абсолютная психическая общность племени. Порабощение каждого еще настолько неосознанное, что это и нельзя даже назвать рабством. Пока бессмысленно ставить вопрос о свободе и зависимости, столь занимающий ныне наш дух. Ибо, ощущая себя рабами, мы тем самым прежде всего осознаем себя людьми.
Учтем, правда, что непререкаемые табу в пору первобытного коммунизма являлись, скорее всего, определенной необходимостью. Существование людей было еще таким скудным, на пределе физических возможностей, что нарушение привычного, налаженного хода жизни могло привести к катастрофе всю общину. Вместе с тем духовная тирания коллектива сковывала проявления индивидуальности, обрекала нашего предка на умственную апатию. Из века в век бытие шло по предопределенным кругам. Естественно, такое общество было исключительно стабильным. Кое-где, как, мы знаем, первобытный коммунизм сохранился вплоть до наших дней.
Чарльз Дарвин, наблюдавший во время своего кругосветного путешествия туземцев Огненной Земли, пишет: «Зимой, побуждаемые голодом, огнеземельцы убивают и поедают своих старых женщин… Как ни ужасна должна быть подобная смерть от рук своих друзей и родственников, еще ужаснее подумать о том страхе, который должны испытывать старухи, когда начинает подступать голод. Нам рассказывали, что старухи тогда часто убегают в горы, но мужчины гонятся за ними и приводят обратно на бойню у их собственных очагов!» Дикари убивают и поедают старух " раньше, чем собак; когда м-р Лоу спросил мальчика, почему они так поступают, тот ответил: «Собачки ловят выдр, а старухи – нет».
То есть логика (приходится признать это) налицо. И даже Юмор, присущий, по мнению психологов, только человеческим существам: «Мальчик описывал, как умерщвляют старух… Он шутя подражал их воплям…» Для него здесь не было ничего противоестественного: нормально, когда меньшинством жертвуют ради большинства, ненужным (беспомощные старухи) ради нужного (собаки)… Это справедливо! (Попробуйте логически доказать, что это не так!).
А вот Дарвина удручала такая примитивная справедливость во всем, когда «даже кусок ткани, полученный кем-нибудь (в обмен или в подарок от членов команды „Бигля“. – М.Т.), разрывается на части и делится так, что ни один человек не становитс„г богаче другого“. Ученый проницательно замечает, что „полное равенство среди огнеземельцев должно надолго задержать их развитие“, ибо нет стимула не только к творчеству, но и вообще к труду.
Свяжем оба этих наблюдения Дарвина. У человека нет собственности – и сам он еще, в сущности, не принадлежит себе. Его, как мы видели, можно съесть…
Что такое собственность? Читаем в «Словаре» Вл.Даля: «Собь – все своё, имущество, животы, пожитки, богатство; свойства нравственные, духовные, и все личные качества человека»… (выделено мной. – М.Т.). Личное, то есть духовное, отражено в собственности – в материальном. Нет противопоставления.
В самом деле, обязанность каждого живущего (так считает народная мудрость) «посадить дерево» (сад), «выстроить дом» (создать брачный союз), «воспитать сына» (детей) – что это, как не «самостоянье человека» (слова Пушкина)?.. И напротив, в самом словосочетании «общественная собственность» (противоестественном, если опять-таки вспомнить Даля: «Собственность – именье и всякая вещь как личное (!) достоянье») очевиден приоритет чего-то внечеловеческого над конкретным человеком.
«Мое» немыслимо без осознания своего «я». Мой – дом, мой – скот, моя – земля, мое – «я». Эту прямую связь материального с духовным археологи уверенно отмечают с того момента, когда наши далекие предки уже не бросают умершего сородича, а зарывают в землю (сжигают на костре…) – обычно вместе с какой-то принадлежавшей тому утварью. Индивид приобретает значимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19