Офицеры на шканцах глядят довольно сумрачно и на приветствия Вульфа отвечают скупо и сдержанно. Какому кэпу приятно, когда его обгоняют!
«Дора» жмет вперед и вперед, покуда чужой не останется далеко за кормой. Тогда Вульф снова начинает приводиться. С каждым шквалом рулевой забирает все круче и круче, пока мы вновь не оказываемся на краю фарватера под западным берегом.
— Не приводитесь дальше, капитан Вульф, — предостерегает лоцман.
Дальше к весту — песчаные банки. С началом прилива совпали и сумерки. Вульф приказал убрать все паруса и встал на якорь у самой вестовой кромки фарватера.
— Плотник, я зачисляю вас в вахту правого борта, — сказал мне Янсен. — Вместе с Томсеном, — он показал на одного из матросов, — до полуночи будете стоять якорную вахту. Потом разбудите Бойка. Поставьте якорный огонь.
С помощью Томсена я вытащил из боцманской баталерки большой керосиновый фонарь, зажег его и закрепил на фор-штаге примерно на высоте своего роста. Янсен, а позднее и Вульф приходили нас контролировать. Оба ушли с палубы, не сделав нам замечаний.
Вода прибывала. Слышно было, как она воркует о чем-то со штевнем. Ветер притих, будто уснул. Эльба мерцала десятками огоньков — это стояли на якоре другие корабли. Порой мимо нас проскальзывал, как призрак, парус прибрежного судна, идущего с приливом в Гамбург. Каждые полчаса Томсен отбивал склянки на баке.
Гордый, как испанский гранд, я прохаживался взад-вперед по палубе. Еще сегодня утром я был всего-навсего молодым плотницким подмастерьем, вчерашним учеником, а вечером капитан уже доверил мне вахту на своем корабле.
Со временем этот ритм — четыре часа вахты, четыре часа сна — вошел мне в плоть и кровь. Даже теперь, в Виктории, я все равно обязательно на минутку просыпаюсь в полночь и в четыре утра. Но, не услышав привычного: «Вахта, подъем!», переворачиваюсь на другой бок и сплю дальше сном владельца автобуса. А вот в первую мою вахту я никак не мог дождаться, когда она кончится. С Томсеном разговаривать мне не хотелось, и я начал декламировать школьное стихотворение «Замурованные в землю…». Нет, это не подходит. Мы ведь не на суше, а почти в открытом море. «Будь преданным и честь храни, — это уже несколько лучше, — до врат могилы хладной». Нет, хладная могила — это тоже плохо, лучше бы что-нибудь потеплее. Скажем, «Взвейся, пламя» или, еще лучше, «Кто, рыцарь ли знатный иль латник простой…» Тому ныряльщику тоже приходилось иметь дело с водой, и сыро ему было, и холодно. Но сердце ему грела любовь. Ради прекрасной девушки я и сам был готов — со скалы да в море. Или с нока марса-рея. Скажи мне, например, капитан Вульф: «Плотник, у меня компас упал в воду. Достаньте мне его обратно поскорее», я бы сразу — прыг в море. Вот он, сияет надраенной латунью. Я его хвать — и наверх, выныриваю у самою шторм-трапа, лезу на борт с компасом в руке. У релинга стоит кэптен Вульф: «Герр Фосс, как офицеру вам положен трап с правого борта. Герр Фосс…»
— Эй, плотник, смену будить не пора?
Передо мной — Томсен. Хоть бы не заметил, что я задремал.
— Да, да, конечно, пора.
Зубы у меня клацают от холода. Появляется Фьете Бойк с сопровождающим:
— Ну как, Ханнес, все в порядке?
— Все в порядке, счастливой вахты!
Не раздеваясь, бросаюсь на свой соломенный тюфяк, укрываюсь с головой одеялом и мгновенно засыпаю. Всего несколько минут, казалось, прошло, как вдруг:
— Все наверх, пошел, пошел!
С тяжелой головой, пошатываясь, иду на палубу. Наверху ни зги не видать. Ветер как с цепи сорвался. Поет в такелаже. Фалы отчаянно лупят по мачтам. И еще — непроизвольно улавливаю (вот что значит мозги на парусный лад настроены) — ветер зашел, с другого румба дует, или нет, ветер не повернул, это «Дора» развернулась на якоре. Начинается отлив.
Ветер и море пробуждают у моряков утраченные инстинкты единства с природой. Любой моряк, хоть усни он на палубе глубоким сном, все равно следит подсознательно за ветром и погодой, штормом и течением. На новых пароходах и теплоходах есть офицеры и часть команды, которые и на свежий-то воздух выходят разве что прогуляться по пассажирской палубе.
Небо чуть посветлело, и мы уже различали контуры окрестных предметов. «Дора» снова слегка накренилась на правый борт и взяла ход. Когда стало совсем светло, капитан Вульф приказал поставить еще и все стаксели. Вдоль бортов «Доры» зажурчала вода.
— Узлов восемь дает, — сказал Янсен лоцману.
— Шикарный шип, — кивнул тот.
Но работки для плотника на этом шикарном шипе оказалось хоть отбавляй. Янсен и Фьете Бойк прочли мне длиннющий список всего, что надо было исправить и подновить. Заодно я узнал и свое рабочее время — десять часов ежедневно. Ночью я должен был вставать, только если всех свистали наверх к парусным маневрам.
Итак, я отправился в мастерскую и принялся за свою первую в качестве корабельного плотника работу.
Поначалу работа спорилась. Но спустя некоторое время мне стало казаться, что воздух в помещении как-то изменился. Слегка давило виски. Я растворил дверь, чтобы продуть мастерскую свежим морским ветерком. Но дверь болталась на своих петлях взад и вперед. Вместе с дверью начала раскачиваться и подвешенная на цепи к подволоку лампа. Я быстренько запер дверь и встал так, чтобы не видеть лампы. Теперь заходила под ногами палуба, странно как-то, неподконтрольно задвигалась. В шкафчиках и ящиках верстака покатились туда и обратно гвозди и шурупы. Катались они с грохотом, который отзывался у меня где-то в желудке. Да и вообще все шумы и все движения действовали почему-то целенаправленно на мои желудочные нервы.
С палубы донесся громкий шум. Хлопали на ветру паруса, скрипели блоки, Фьете пронзительным голосом выкрикивал какие-то команды. Боже мой, до чего же отвратительный шум на этом паруснике!
Но вот наконец «Дора» легла на новый курс. Движения ее приняли весьма своеобразную форму, к которой я, а точнее сказать, мой желудок не был готов. Непреодолимый позыв вытолкнул меня из мастерской и устремил к релингу. К счастью, выскочил я на подветренную сторону, но это была чистая случайность. Оба юнги уже стояли там с зелеными лицами и кормили рыбок своим завтраком. Вслед за ними сорвался со стопоров и я.
— Эй, плотник, проверяешь, что было на завтрак?
— Не-е-е-т, наш плотник освобождает место для обеда. А обед-то — пальчики оближешь: горох со шкварками!
До чего, однако, бессердечны люди…
— Плотник, обтянуть бизань-шкот! Оба юнги, выбрать потуже кливер-фал!
Это был Янсен. Лучшее моряцкое патентованное лекарство против морской болезни и всяких прочих хворей — работа, напряженная работа. И «доктор» Янсен прописал нам это лекарство полной дозой.
Я рысцой потрусил на ют. По дороге пришлось еще разок задержаться у релингов, чтобы заодно отдать рыбкам и остатки вчерашнего ужина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
«Дора» жмет вперед и вперед, покуда чужой не останется далеко за кормой. Тогда Вульф снова начинает приводиться. С каждым шквалом рулевой забирает все круче и круче, пока мы вновь не оказываемся на краю фарватера под западным берегом.
— Не приводитесь дальше, капитан Вульф, — предостерегает лоцман.
Дальше к весту — песчаные банки. С началом прилива совпали и сумерки. Вульф приказал убрать все паруса и встал на якорь у самой вестовой кромки фарватера.
— Плотник, я зачисляю вас в вахту правого борта, — сказал мне Янсен. — Вместе с Томсеном, — он показал на одного из матросов, — до полуночи будете стоять якорную вахту. Потом разбудите Бойка. Поставьте якорный огонь.
С помощью Томсена я вытащил из боцманской баталерки большой керосиновый фонарь, зажег его и закрепил на фор-штаге примерно на высоте своего роста. Янсен, а позднее и Вульф приходили нас контролировать. Оба ушли с палубы, не сделав нам замечаний.
Вода прибывала. Слышно было, как она воркует о чем-то со штевнем. Ветер притих, будто уснул. Эльба мерцала десятками огоньков — это стояли на якоре другие корабли. Порой мимо нас проскальзывал, как призрак, парус прибрежного судна, идущего с приливом в Гамбург. Каждые полчаса Томсен отбивал склянки на баке.
Гордый, как испанский гранд, я прохаживался взад-вперед по палубе. Еще сегодня утром я был всего-навсего молодым плотницким подмастерьем, вчерашним учеником, а вечером капитан уже доверил мне вахту на своем корабле.
Со временем этот ритм — четыре часа вахты, четыре часа сна — вошел мне в плоть и кровь. Даже теперь, в Виктории, я все равно обязательно на минутку просыпаюсь в полночь и в четыре утра. Но, не услышав привычного: «Вахта, подъем!», переворачиваюсь на другой бок и сплю дальше сном владельца автобуса. А вот в первую мою вахту я никак не мог дождаться, когда она кончится. С Томсеном разговаривать мне не хотелось, и я начал декламировать школьное стихотворение «Замурованные в землю…». Нет, это не подходит. Мы ведь не на суше, а почти в открытом море. «Будь преданным и честь храни, — это уже несколько лучше, — до врат могилы хладной». Нет, хладная могила — это тоже плохо, лучше бы что-нибудь потеплее. Скажем, «Взвейся, пламя» или, еще лучше, «Кто, рыцарь ли знатный иль латник простой…» Тому ныряльщику тоже приходилось иметь дело с водой, и сыро ему было, и холодно. Но сердце ему грела любовь. Ради прекрасной девушки я и сам был готов — со скалы да в море. Или с нока марса-рея. Скажи мне, например, капитан Вульф: «Плотник, у меня компас упал в воду. Достаньте мне его обратно поскорее», я бы сразу — прыг в море. Вот он, сияет надраенной латунью. Я его хвать — и наверх, выныриваю у самою шторм-трапа, лезу на борт с компасом в руке. У релинга стоит кэптен Вульф: «Герр Фосс, как офицеру вам положен трап с правого борта. Герр Фосс…»
— Эй, плотник, смену будить не пора?
Передо мной — Томсен. Хоть бы не заметил, что я задремал.
— Да, да, конечно, пора.
Зубы у меня клацают от холода. Появляется Фьете Бойк с сопровождающим:
— Ну как, Ханнес, все в порядке?
— Все в порядке, счастливой вахты!
Не раздеваясь, бросаюсь на свой соломенный тюфяк, укрываюсь с головой одеялом и мгновенно засыпаю. Всего несколько минут, казалось, прошло, как вдруг:
— Все наверх, пошел, пошел!
С тяжелой головой, пошатываясь, иду на палубу. Наверху ни зги не видать. Ветер как с цепи сорвался. Поет в такелаже. Фалы отчаянно лупят по мачтам. И еще — непроизвольно улавливаю (вот что значит мозги на парусный лад настроены) — ветер зашел, с другого румба дует, или нет, ветер не повернул, это «Дора» развернулась на якоре. Начинается отлив.
Ветер и море пробуждают у моряков утраченные инстинкты единства с природой. Любой моряк, хоть усни он на палубе глубоким сном, все равно следит подсознательно за ветром и погодой, штормом и течением. На новых пароходах и теплоходах есть офицеры и часть команды, которые и на свежий-то воздух выходят разве что прогуляться по пассажирской палубе.
Небо чуть посветлело, и мы уже различали контуры окрестных предметов. «Дора» снова слегка накренилась на правый борт и взяла ход. Когда стало совсем светло, капитан Вульф приказал поставить еще и все стаксели. Вдоль бортов «Доры» зажурчала вода.
— Узлов восемь дает, — сказал Янсен лоцману.
— Шикарный шип, — кивнул тот.
Но работки для плотника на этом шикарном шипе оказалось хоть отбавляй. Янсен и Фьете Бойк прочли мне длиннющий список всего, что надо было исправить и подновить. Заодно я узнал и свое рабочее время — десять часов ежедневно. Ночью я должен был вставать, только если всех свистали наверх к парусным маневрам.
Итак, я отправился в мастерскую и принялся за свою первую в качестве корабельного плотника работу.
Поначалу работа спорилась. Но спустя некоторое время мне стало казаться, что воздух в помещении как-то изменился. Слегка давило виски. Я растворил дверь, чтобы продуть мастерскую свежим морским ветерком. Но дверь болталась на своих петлях взад и вперед. Вместе с дверью начала раскачиваться и подвешенная на цепи к подволоку лампа. Я быстренько запер дверь и встал так, чтобы не видеть лампы. Теперь заходила под ногами палуба, странно как-то, неподконтрольно задвигалась. В шкафчиках и ящиках верстака покатились туда и обратно гвозди и шурупы. Катались они с грохотом, который отзывался у меня где-то в желудке. Да и вообще все шумы и все движения действовали почему-то целенаправленно на мои желудочные нервы.
С палубы донесся громкий шум. Хлопали на ветру паруса, скрипели блоки, Фьете пронзительным голосом выкрикивал какие-то команды. Боже мой, до чего же отвратительный шум на этом паруснике!
Но вот наконец «Дора» легла на новый курс. Движения ее приняли весьма своеобразную форму, к которой я, а точнее сказать, мой желудок не был готов. Непреодолимый позыв вытолкнул меня из мастерской и устремил к релингу. К счастью, выскочил я на подветренную сторону, но это была чистая случайность. Оба юнги уже стояли там с зелеными лицами и кормили рыбок своим завтраком. Вслед за ними сорвался со стопоров и я.
— Эй, плотник, проверяешь, что было на завтрак?
— Не-е-е-т, наш плотник освобождает место для обеда. А обед-то — пальчики оближешь: горох со шкварками!
До чего, однако, бессердечны люди…
— Плотник, обтянуть бизань-шкот! Оба юнги, выбрать потуже кливер-фал!
Это был Янсен. Лучшее моряцкое патентованное лекарство против морской болезни и всяких прочих хворей — работа, напряженная работа. И «доктор» Янсен прописал нам это лекарство полной дозой.
Я рысцой потрусил на ют. По дороге пришлось еще разок задержаться у релингов, чтобы заодно отдать рыбкам и остатки вчерашнего ужина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76