— Нет, ты все же повтори, — настаивал шеф. — С некоторых пор я в тебе неуверен, можешь перепутать.
— Я должен состаывить фоторобот преступника, — проговорил я обреченно.
— И допросить Виноградову без применения физичческого воздействия, рукоприкладства и рукосуйства.
— Этого нашим с вами договором обусловлено не было, — выразил я протест.
— Это дополнительное условие, но непременное. Оно появилось после нашего общения, коллега. Повторите!
И мне пришлось до конца испить эту горькую чашу.
— Допросить без рукоприкладства, — покорно сказал.
— И рукосуйства.
— И рукосуйства, — хмыкнул я. — Ну и словечко! Где вы только их откапываете?!
— Где надо, там и откапываю, — проворчал Иванов. — С Богом коллега! В четырнадцать ноль ноль быть у меня. Будем думать, как вызволять Беркутова из пасти мафии и кумекать, что нам делать дальше.
Вчера известие о похищении моего постоянного оппонента Димы Беркутова здорово на меня подействовало, все буквально валилось из рук. А сегодня уже сознание к этому попривыкло, воспринимает, просто как ещё один печальный факт окружающей нас действительности. Но почему-то верилось, что с ним все будет нормально. Иначе в мире станет слишком скучно жить. Может быть, именно с его уходом, нарушится хрупкий баланс сил, и человечество будет обречено.
Однако здорово подкузмил меня шеф. Встречаться с Виноградовой мне страшно не хотелось. И надо было этому случиться именно сейчас, когда моя душа, благодаря любви, поднялась на небывалую высоту, стала почти астральной. И вдруг, почти по-Жванецкому, — мордой об забор. Да, здесь затоскуешь.
Я позвонил Шилову.
— Рома, ты допросил Виноградову?
— Нет. Тут, понимаешь, это… Некогда было. А тут ещё с Беркутовым.
— Так-то ты выполняешь задание следователя и просьбу лучшего друга. Я в тебе, Рома, разочарован.
— А что, срочно? Так я сейчас.
— И немедленно. Вызывай её по телефону. Через час она должна быть вместе с тобой у меня. Вот такая, Рома, установка на текущий момент.
— А если она того, не согласится?
— Тогда бери мою машину и дуй за ней.
— Хорошо, Попробую.
Через пять минут он позвонил.
— Андрюша, а она говорит, что не может. У неё там какая-то…
— Инфлюэнца? — подсказал я.
— Во-во. А что это такое?
— Что-то вроде простуды или гриппа. Она у неё постоянно. Я на эту инфлюэнцу попался как глупый карась. В таком случае, бери мою машину и поезжай за ней.
— Я если она, это, откажется?
— Рома, я в тебя верю. Ты способен уговорить любую женщину.
— Да ну тебя.
— В крайнем случае, разрешаю пременить физическую силу. Только, пожалуйста, без рукосуйства.
— Без чего, чего? — явно не понял мой друг.
— Без рукосуйства, Рома, без ру-ко-суй-ства. Так сказал мой шеф Иванов. В переводе это должно означать, что нельзя совать руки туда, куда совать не положено.
— Ну, ты даешь! — хмыкнул Шилов.
Через десять минут он появился в моем кабинете и тот уменьшился ровно наполовину.
— Давай ключи.
Я передал ему ключи от машины.
— Мой «француз» у прокуратуры.
— Видел.
— Тебе выдать доверенность на право вождения моим авто?
— А? Не надо. Отмажусь если что.
— Боже! Ну и лексикон! В таком случае, мужайся, друг! Впереди тебя ждет нелегкая операция, И помни — без рукосуйства.
— Да иди ты, — ответил Шилов и вышел из кабинета.
Через полтора часа он появился у меня вместе с возмущенной Виноградовой. Вид у нашего Святогора от общения с ней был измочаленным. Зато на нашу Цирцею смотреть было приятно во всех отношениях. И все-таки она была чертовски хорошенькой. Нет-нет, только не подумайте чего-нибудь этакого. Моя астральная душа была надежной гарантией тому, что никакие козни Эрота, чары Венеры и стрелы Купидона не достигнут цели. Но и ей было ведомо чувство прекрасного. Как же, порой, внешность обманчива, и как не соответствует содержанию.
— Андрей Петрович, что же это вы меня, как преступницу какую?! Возмутительно! — с пафосом и благородным блеском глаз воскликнула Виноградова. — Я буду жаловаться!
— Это ваше право, Любовь Сергеевна, — сказал я сухо и официально. — В таком случае, мы будем вынуждены привлечь вас к уголовной отвественности за умышленное введение органов следствия в заблуждение и искажение обстоятельств дела, за пособничество бандитам и, наконец, за укрывательство такого серьезного преступления, как убийство. Весь этот букет правонарушений потянет, как минимум лет на шесть-семь лишения свободы. Как вы считаете, товарищ старший лейтенант?
— Не знаю… Но лет на пять, точно, — ответил Роман, как всегда серьезно и обстоятельно.
Лицо нашей Ксантиппы стало белым, как материковый лед на островах Франца Иосифа, глаза наполнились ужасом, ноги ослабели и она медленно опустилась в кресло, хорошенькими, пухленькими, но трясущимися губками пролепетала:
— Андрей Петрович, побойтесь Бога!… Что вы такое?! Как вам, право, не стыдно так с бедной и беззащитной?…
Нет, она ещё не была готова к раскаянию и чистосердечному признанию, её душу ещё не жег позор за содеянное, она все ещё продолжала играть чужую, кем-то навязанную ей роль. А потому во имя её же нравственнного возрождения (все в руках Создателя нашего) я должен, обязан быть жесток, но справедлив.
— Товарищ старший лейтенант, Капустин вами подготовлен к очной ставке с гражданкой Виноградовой? — спросил я, заранее зная, что слова «очная ставка» приводят свидетелей в священный трепет, женщин — в особенности, а такие вот дамочки с вечной инфлюэнца в головке имеют на это эксклюзивное право.
— Так точно, товарищ следователь, подготовлен, — подыграл мне Шилов. — Привести?
— Ведите.
— Постойте! — её контральто взяло сразу на несколько актав выше и миру явилось звонкое и пронзительное сопрано. Виноградова рванулась к Шилову, намереваясь своей, гм… Намереваясь либо остановить нашего Святогора, либо умереть под его «копытами». — Пожалуйста, не нужно никакого Капустина! Я сама! Я все сама! Как перед Богом!
— Товарищ старший лейтенант, давайте уважим просьбу женщины. Поверим на слово. Отставить Капустина.
— Как скажите.
А меж тем Виноградова пребывала в сильно расстроенных чувствах и, как всякая женщина, проявляла их бурно, неистово, желая растопить ледяные сердца своих притеснителей. Ее красивая гм… бурно реагировала на обиды и выталкивала из гортани громкие звуки, отдаленно напоминающие клекот журавлей во время брачных танцев.
— Андрей Петрович, Андрей Петрович, — говорила она, всхлипывая и вытирая носовым платком покрасневший, но все ещё хорошенький носик, и с укором глядя на меня, — как вы меня разочаровали! Я вас так любила! Так любила! И вот она, черная неблагодарность! Как быстро вы предали забвению все то хорошее, что было между нами! Как же вы, мужчины, порой бываете жестоки и бессердечны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82