По его круглому, открытому лицу можно было прочесть, что он мучительно пытается понять, насколько далеко «это» зашло у них. Затем на его лице появилось выражение легкого разочарования, и он с досадой проговорил:
— Что ж, проводить время за чаем совсем неплохо. Итак, какие напитки предпочитаете?
— Те же, что и вчера, Хари. Мисс Спаркс развивает новое пристрастие, а я, как ты знаешь, консерватор, — ответил ему Махеш.
— Тем лучше для мисс Спаркс и хуже для тебя, — важно оценил ситуацию Хари. Потом почесал затылок и направился к выходу.
Когда он скрылся за дверью, Синтия и Махеш рассмеялись.
— Мои верные шпионы, — сквозь смех сказал Махеш. — Посмотрите, как четко он вычисляет ситуацию.
— Да-а-а, — протянула она, сдерживая смех. — И все его умозаключения тут же высвечиваются на мониторе его выразительного лица.
— А вы и вправду думаете, что он такой простак, мисс Спаркс? — спросил Махеш, продолжая улыбаться. — На самом деле он нас просто разыграл, желая слегка развеселить.
— И ему это удалось. Развеселить и одурачить меня.
И вправду, короткая интермедия, разыгранная Хари, помогла им почувствовать себя уютнее и открытее в обществе друг друга.
Махеш придвинул поближе к столу свое кресло, слегка наклонился вперед, упираясь локтями в колени, и посмотрел Синтии в глаза.
— Мисс Спаркс, может, это прозвучит слегка бестактно, но вы знаете обо мне почти все, а вот я о вас знаю только то, что вы блестящая журналистка и прекрасная наездница. Расскажите о себе больше.
Синтия удивленно подняла брови. С какой стати ему захотелось узнать о ней больше?
Она пожала плечами.
— Что именно вам хотелось бы узнать? О моей семье? О том, как я росла и воспитывалась? Где училась?
— Да. Вы живете такой интересной жизнью… Начните с детства.
И Синтия начала. Сначала сдержанно, но вскоре, заметив, как внимательно и участливо он слушает, разошлась и незаметно увлеклась своими рассказами о детстве и семье, смешными историями из жизни в колледже и университете…
Махеш время от времени задавал ей вопросы и искусно помогал вспомнить самые интересные и волнующие события ее жизни. Он не дал ей остановиться, даже когда в гостиной появился Хари с чаем. Махеш сам принял из рук Хари поднос и коротко поблагодарил его, не спуская с нее глаз, не желая терять нить ее пестрых повествований.
И Синтия с воодушевлением и задором доставала из памяти все, что ей приятно было вспомнить.
Единственное, чего ей не хотелось вспоминать, были ее любовные романы. Эта область вот уже несколько лет была под строгим запретом для нее самой, потому что отношения с мужчинами ничего радостного и светлого в ее памяти не оставили.
Мужчины влюблялись в нее, теряли головы, обещали и клялись, добивались… Но вскоре бросали. Впрочем, у нее их было не так много, а если еще честно, то только двое. Первая любовь — в университете, вторая — два года назад. Оба были журналистами.
Нет, заглядывать в эти темные уголки своей души, где до сих пор таятся обиды, Синтии совсем не хотелось. Тем более не хотелось, чтобы туда заглядывал мужчина.
Она два года мучительно пыталась понять, почему оба романа в ее жизни имели один и тот же конец. Может, дело было не в мужчинах, а в ней самой? Почему ее никогда не покидало чувство, что в ее любовных историях чего-то не хватает? Чего-то самого главного? И она догадывалась, что этим главным была любовь. Да, она боялась открыть свое сердце. Но почему? Может, интуитивно чувствовала, что ее возлюбленным такая жертва не нужна?
— Эх, Синтия Спаркс, — говорила она себе, в очередной раз орошая слезами подушку. — Чтобы избежать всех этих сердечных мук и сложностей, тебе нужно выйти замуж за простого фермера…
Но на горизонте ее жизни появлялись только политики, военные, братья-журналисты, репортеры, актеры, писатели, ученые… Все, кто угодно, только не фермеры. И ей не нужны были все фермеры, ей нужен был только один, который избавил бы ее от бесплодных мечтаний о настоящей, страстной, верной и большой любви. Большой, как океан, в котором могли бы утонуть все ее недоверия, сомнения и страхи.
— Теперь я понимаю, как из озорных, непоседливых, любопытных и непослушных девчушек вырастают талантливые, бесстрашные журналистки, — сказал наконец Махеш, почувствовав, что поток ее искрометных историй истощился.
— Да уж. — Синтия махнула рукой. — Чего-чего, а приключений на мою долю выпало немало. Теперь к ним еще можно причислить и похищение на улице Катманду. — Она сделала паузу и продолжила:
— По правде говоря, я прощалась с жизнью. Вы ведь знаете, за что обычно похищают журналистов?
— Да. За честность.
— И еще за длинный нос и длинный язык.
Махеш рассмеялся.
Чай был давно выпит. Лучи закатного солнца окрасили стены гостиной и мебель в краски пожара.
С полуулыбкой на губах Синтия смотрела на смеющееся лицо Махеша и чувствовала, как в ее душе нарастает уже знакомое волнение. Находиться в обществе этого мужчины становится все опаснее. В какой-то миг ей захотелось просто вскочить и сбежать.
— Думаю, что пришло время перейти к следующему пункту нашей программы, — сказала она, яростно сражаясь с волнением, — а именно, к просмотру вашей живописи.
— Только прошу вас, не настраивайтесь увидеть шедевры, — скромно предупредил он.
Мастерская находилась в одной из небольших башен замка, и к ней вела крутая и узкая винтовая лестница.
Остановившись перед дверью, Махеш открыл ее, пропустил Синтию и вошел следом за ней.
Синтия огляделась.
Посреди круглой комнаты, застекленной почти от пола и до потолка, стояло несколько мольбертов с картинами. Еще около десятка картин было подвешено на веревках к потолку.
— Вполне профессиональная атмосфера, — сказала она весело. — А вы, господин Бхаттараи, плодовитый художник.
— Увы, плодовитость не замена таланту, — сказал он. — Да и богатством репертуара похвастаться не могу. Я пишу горы. Горы на рассвете и горы на закате. Горы весной, летом, осенью…
Синтия подошла к ближайшей картине. Нет, она не будет судить его работы строго. Несмотря на то, что они выглядят слегка наивно, в них столько чувства, столько непосредственности, столько детского, чистого, настоящего… И вместе с тем зрелого.
— И надо заметить, — наконец решилась сказать она, переходя к последней картине, — что пишете вы их.., с любовью.
— Спасибо. — Он подошел к окну и широко распахнул две створки. — Да, я люблю горы. Очень люблю. — Его голос стал тихим и глубоким. — Мне кажется, ничего в мире нет красивее. Для меня горы — это символ духа. Горы умеют хранить молчание. Шумят потоки и ветры. А горы молчат. И их молчание бдительно. Это не сонная тишина лесной чащи. Это молчание камня: трезвое и пробужденное… Мне кажется, что горы могут видеть и слышать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36