Воспоминания о его сильном, тренированном теле все время всплывали в ее воображении, мешая работать. Абби пыталась думать о чем-то другом, но мысли ее неизбежно возвращались к загорелой дразнящей коже и к ощущению скрытой в этом теле силы.
В раздражении она встала и взяла альбом. Она часто начинала рисовать, чтобы прояснить свои мысли. Вот и сейчас она дала возможность карандашу свободно, почти самостоятельно, двигаться по бумаге. Когда она кончила рисовать, с бумаги на нее мрачно смотрело красивое лицо Ника.
Абби удовлетворенно отодвинула от себя альбом, чтобы лучше рассмотреть рисунок. Все-таки она очень точно подметила самодовольное выражение его лица. К голове она быстро пририсовала тело с набедренной повязкой, сделанной из полотенца, а затем, неизвестно почему, подчиняясь какому-то импульсивному желанию, нарисовала карикатуру на себя, кричащую на Ника, в первый раз увидев всю комичность этой ситуации. Что он мог подумать о ней, ворвавшейся в чужой дом и вытащившей его из ванной.
Фыркнув от смеха, она бросила альбом обратно на верстак и взяла кисть. Ну и поделом ему, чтобы не заводил эту ужасную музыку! В конце концов, она ясно дала ему понять, чтобы он всегда держался той стороны забора.
Буквально минуту спустя ее внимание привлекло какое-то движение, и, подняв глаза, она увидела в дверном проеме большой белый платок, которым махала чья-то рука.
Сдвинув очки на кончик носа, она сурово посмотрела поверх оправы.
— В чем дело? — спросила она страдальческим голосом.
Носовой платок исчез, и в следующий момент в дверях появился Ник.
— Я пришел попросить вас об одолжении. Может быть, мы объявим перемирие на это время. — На нем были яркие шорты, какие носят любители серфинга, и тенниска, на которой крупными буквами было написано «Приди и возьми меня».
Абби поморщилась.
— Чем могу быть полезной? — спросила она тоном, не оставляющим, никаких надежд.
Видя, что его не прогоняют. Ник воспринял ее слова как приглашение и прошел туда, где она сидела за мольбертом.
— Я и не знал, что вы художница, — сказал он с искренним удивлением.
— Неужели? А я-то думала, что вы уже узнали обо мне все, что только можно узнать, — ответила Абби притворно сладким голосом.
— Ну не все, конечно. Я думаю, вы заслуживаете более пристального изучения. — Его голос был вежлив и мягок, но глаза его смеялись по-прежнему. К своему ужасу, Абби вдруг почувствовала, как краска смущения заливает ее лицо и шею. Она поспешно отвернулась к мольберту.
— Дело в том, что я не художник, во всяком случае настолько, насколько я хотела бы им быть. Я просто реставрирую чужие работы.
Он стоял за ее спиной, через плечо разглядывая викторианский пейзаж на мольберте. От времени картина совсем потемнела, но в одном углу можно было различить несколько фигур, хотя Абби начала работу с изображенного на полотне дома.
— Вы знаете, что это такое? — спросил он.
— Я не уверена, но у меня такое чувство, что здесь изображен старый Стинчхауз. — Она ощутила какое-то внутреннее напряжение от того, что он стоял так близко, и вся сжалась, когда он наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть картину.
— Стинчхауз? Это тот большой дом недалеко отсюда?
Она кивнула в ответ.
— Я не могу быть пока уверена, надо очистить еще кусок полотна, но вот то крыло стоит к дому под не совсем обычным углом, так же как и в поместье, а это дерево тоже кажется знакомым.
Она вздохнула с облегчением, когда он отошел и уселся на верстак.
— Здесь требуется профессиональное мастерство. Сколько времени у вас займет привести в порядок такую картину?
— Я думаю, недели две-три. Эта хоть и не в очень плохом состоянии, но несколько грязновата.
— Две или три недели! Вы, должно быть, обладаете большим терпением, Абигайль Смит. — Он смотрел на чистые линии ее профиля, склоненного над мольбертом, пока она, от сосредоточенности закусив верхнюю губу, с невероятной осторожностью растирала маленькое пятнышко краски.
— Только в некоторых вещах, — ответила Абби, покончив с пятнышком, но Ник не слышал ее. Он уже встал с верстака и ходил по студии, изучая лежавшие то тут, то там картины. Неужели он не может посидеть спокойно пять минут? Как было бы хорошо, если бы он ушел. Пока он в студии, она не сможет работать.
— Эй! Это вы нарисовали? — Абби поняла, что он нашел ее рисунок, и у нее сжалось сердце.
— Естественно. — Кто же еще, по его мнению, мог бы это сделать?
— Превосходно! — Он посмотрел на нее поверх рисунка. — Неужели я действительно кажусь вам таким самодовольным?
— Поскольку вы задали такой вопрос, то я отвечу. Да! — Не поднимая головы, она продолжала работать над полотном.
Ник ухмыльнулся, глядя на рисунок, постучал пальцем по карикатуре, где Абби изобразила себя со свирепым выражением лица, руки в боки, рот открыт, и сказал:
— Знаете, вы не совсем правильно передали выражение своего лица. Вы выглядели гораздо более устрашающе. Вы должны были изобразить меня, сидящим под кухонным столом, съежившимся от страха.
Когда Абби, отказавшись клюнуть на этот крючок, молча посмотрела на него поверх очков, он продолжил:
— Если серьезно, то вы прекрасно рисуете.
Мне помнится, вы сказали, что вы не художник.
— Конечно нет. Я люблю рисовать, но я знаю свои способности. Я никогда не смогла бы этим по-настоящему заработать себе на хлеб.
— А этим зарабатываете, я имею в виду реставрацию? — Ник переставил банку с краской и, открыв крышку очередной бутылки, поморщился от едкого запаха.
Абби пожала плечами.
— По-разному. Достаточно для нормального существования. Безусловно, я не могу позволить себе никакой роскоши, которую люди вроде вас считают просто необходимой. Но я вполне счастлива тем, что имею.
— Мне было бы интересно услышать, что, вы считаете, является для меня предметами первой необходимости. — Сложив на груди руки. Ник прислонился к двери. — Ну? Давайте!
— Я не знаю, — сказала Абби, беря с тележки еще одну кисть. — Ну, скажем, машина, телевизор, стиральная машина — вещи такого рода. — Нота раздражения прозвучала в ее голосе.
Ник расхохотался, откинув голову назад.
— Думаю, что роскошь Голливуда уже перешагнула рубеж стиральных машин и телевизоров.
— Я именно это имела в виду, — нахмурилась Абби. — Я не настолько наивна. Все, что я хотела сказать — это то, что вещи, которые вы принимаете как само собой разумеющееся, для меня являются роскошью.
— Возможно, я действительно принимаю все это как само собой разумеющееся, — задумчиво сказал он, — но это вовсе не значит, что я считаю все эти вещи предметами первой необходимости.
Черт, а я надеялся, что хоть в это лето мне никто не будет читать нравоучений.
Абби не обратила внимание на его улыбку.
— Ну и что же вы собираетесь здесь делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41