В ней можно было передвигаться по дому и саду. У него действовали руки, но нижняя часть тела была полностью парализована. Лечение не дало никаких результатов.
Надвинув на лоб широкополую шляпу, Герман слушал Венецию с глубоким сочувствием, которое он всегда испытывал при встрече с человеческим страданием.
– Несчастный молодой человек! Что бы он ни совершил, он заплатил за это слишком дорогую цену. Что может быть страшнее для мужчины, особенно для спортсмена, любящего лошадей и охоту, чем быть обреченным на полную неподвижность! А жизнь может быть очень долгой. Ведь ему еще нет и сорока!
– Он чувствует себя хорошо, – сказала Венеция, – но постоянно находится в подавленном состоянии. Очень трудно чем-либо заинтересовать его. Он равнодушен к книгам и хорошей музыке. Это осложняет положение.
– Да, – согласился Герман.
– Он теперь не переносит присутствия людей, – продолжала Венеция. – Ты ведь знаешь, как он любил развлечения. Вначале я стала приглашать в дом его старых друзей. Члены охотничьего клуба все были очень добры к нему. Но ничто не может его развлечь.
– Да, я понимаю, – сказал Герман. Бедная милая Венеция! Казалось, она была рождена для страдания. Тогда смерть Джефри, теперь – трагедия с Майком. Германн понимал, что для Венеции ничего не могло быть хуже, чем провести остаток жизни, ухаживая за несчастным паралитиком, у которого отняли его когда-то такое живое крепкое тело. Они даже не могли быть любовниками. Теперь они не были связаны ни физически, ни духовно.
«Смерть при жизни для обоих», – подумал Герман.
– Теперь ты мать двоих детей, – сказал он вслух.
– Вот именно, – улыбнулась она. Машина уже въехала в ворота поместья.
– А Мейбл?
– Мейбл вела себя просто замечательно. Несчастье только сблизило их. Теперь Мейбл тоже относится к Майку как к ребенку.
– Ему повезло, что у него есть вы. Венеция остановила машину у парадной двери. Сад перед домом утопал в цветах. Никогда раньше Герман не видел ничего прекраснее, чем каскад пурпурных роз, обвивших старые каменные стены.
Сняв перчатки, Венеция открыла перед гостем дверцу машины.
– Ну, а как моя бедная Венеция? Она отвернулась.
– Поначалу я не представляла, как со всем справлюсь, – сказала она тихим голосом. – Было очень трудно. Но мне повезло: я смогла каким-то образом обрести мир и спокойствие, ухаживая за ним, зная, что он нуждается во мне. Он очень благодарен и старается выказать это по-своему.
Какое-то мгновение Герман стоял, подставив утомленное лицо теплым солнечным лучам. Вдруг спокойствие весеннего утра было нарушено.
– Убирайся, ты, старый болван! Оставь меня одного, – раздался голос.
– Вот так, – Венеция посмотрела на Германа, пытаясь улыбнуться.
Парадная дверь отворилась, и Беннетт выкатил коляску на дорожку. Герман с чувством глубокой жалости увидел безжизненное тело Майка, прикрытое пледом, потом его лицо, почти неузнаваемое: худое, измученное и обросшее бородой. Герман вопросительно посмотрел на Венецию.
– Да, я забыла тебе сказать про бороду, – быстро прошептала она. – Он стал ее отращивать, потому что не хочет бриться.
– Она ему идет, – пробормотал Герман. Сердце у него заныло.
– Ты так долго была на станции, Венеция…
Беннетт дотронулся до фуражки, приветствуя Германа, и отошел в сторону.
– Вероятно, поезд опоздал, – продолжал Майк, – и…
Он нехотя повернулся к Герману:
– Как поживаете?
– Спасибо, хорошо. – Герман подошел к коляске и протянул ему руку.
Майк вяло пожал ее. Это уже не была загорелая, сильная рука прежнего Майка, а рука инвалида с белыми тонкими пальцами, отвыкшая от работы.
Герман проговорил с нежностью:
– Поверь, дорогой мальчик, я глубоко сожалею о том, что случилось.
Майк, прищурив глаза, насмешливо посмотрел на пианиста.
– Спасибо, я уже не такой здоровый и крепкий, каким был во время нашей последней встречи.
Герман не нашелся, что ответить. Подошла Венеция, положила руку на голову мужа и стала теребить его волосы.
– Отвезти коляску на лужайку или оставить у стеклянной двери?
– Мне все равно, – сказал он с раздражением.
– Тогда останемся здесь и будем пить кофе, – сказала Венеция.
Герман увидел, как Майк взял ее пальцы и прижал их к своей щеке.
– О'кей, дорогая, – сказал он.
– Она просто ангел, – повернулся он к Герману. – Наверное, быть со мной рядом – сущий ад.
– Чепуха, – щеки Венеции порозовели от смущения.
Герман был убежден, что они что-то осознали, эти двое.
Он все больше начинал убеждаться в том, что судьба Венеции не столь уж трагична, как могло показаться вначале. – Вспышке раздражительности, проклятия, которые Майк по-ребячески позволял себе, не действовали на Венецию. И он не отпускал ее руку, и это делало ее счастливой.
С дневной почтой принесла письмо от Мейбл. Она уже приступила к занятиям. Угрюмое бородатое лицо Майка просияло, и он протянул руку, чтобы взять письмо после того, как прочитала его Венеция. Он даже причмокнул от удовольствия, когда дочитал до конца.
– Замечательная девчонка! Сочинение, которое она написала об охоте, потрясло учителей. Я в этом не сомневался. Мейбл сидит на лошади не хуже самой Дианы. Все благодаря тому, что следовала моим советам. Хоть я и неподвижен, как бревно, но всегда дам дельный совет. А она быстро все схватывает.
– Майк продал своего гунтера и купил для Мейбл очаровательную маленькую кобылку, – добавила Венеция.
– Вижу, что моя крестница скоро превратится в избалованную молодую женщину, – заметил Герман.
– Она замечательный ребенок, – быстро сказал Майк.
– Майк теперь занимается декоративным садоводством, – сказала Венеция. – Собирается разбить сад и устроить пруд с рыбками среди этих тополей. Он все уже обдумал. Мейбл тоже проявляет к этому большой интерес.
– Я не очень-то смогу копаться в земле, – он сделал попытку рассмеяться.
– Будешь руководить работой, – заметила Венеция.
– Нужно чем-то заниматься, – добавил Майк и откинулся на подушки. Потом вдруг нахмурился и посмотрел на голубое небо, усеянное рваными облаками.
– Не могли бы вы постучать по старым клавишам? – обратился он к Герману. – Мне хочется послушать музыку.
Венеция почувствовала, как краска прилила к ее лицу, и она с тревогой посмотрела на Германа. Он улыбался. Если бы несколько месяцев назад его попросили таким образом сыграть что-нибудь, его бы всего передернуло. Он поднялся и спокойно сказал:
– Если вы хотите, я постучу по старым клавишам. Особенно для тебя, мой дорогой друг. Мне всегда доставляло удовольствие играть на фортепиано Венеции.
Венеция поспешно вошла в гостиную вслед за Германом и открыла крышку «Блютнера».
– Ты действительно не возражаешь?
– Я с удовольствием сыграю для тебя и для него, – ответил он, касаясь ее руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Надвинув на лоб широкополую шляпу, Герман слушал Венецию с глубоким сочувствием, которое он всегда испытывал при встрече с человеческим страданием.
– Несчастный молодой человек! Что бы он ни совершил, он заплатил за это слишком дорогую цену. Что может быть страшнее для мужчины, особенно для спортсмена, любящего лошадей и охоту, чем быть обреченным на полную неподвижность! А жизнь может быть очень долгой. Ведь ему еще нет и сорока!
– Он чувствует себя хорошо, – сказала Венеция, – но постоянно находится в подавленном состоянии. Очень трудно чем-либо заинтересовать его. Он равнодушен к книгам и хорошей музыке. Это осложняет положение.
– Да, – согласился Герман.
– Он теперь не переносит присутствия людей, – продолжала Венеция. – Ты ведь знаешь, как он любил развлечения. Вначале я стала приглашать в дом его старых друзей. Члены охотничьего клуба все были очень добры к нему. Но ничто не может его развлечь.
– Да, я понимаю, – сказал Герман. Бедная милая Венеция! Казалось, она была рождена для страдания. Тогда смерть Джефри, теперь – трагедия с Майком. Германн понимал, что для Венеции ничего не могло быть хуже, чем провести остаток жизни, ухаживая за несчастным паралитиком, у которого отняли его когда-то такое живое крепкое тело. Они даже не могли быть любовниками. Теперь они не были связаны ни физически, ни духовно.
«Смерть при жизни для обоих», – подумал Герман.
– Теперь ты мать двоих детей, – сказал он вслух.
– Вот именно, – улыбнулась она. Машина уже въехала в ворота поместья.
– А Мейбл?
– Мейбл вела себя просто замечательно. Несчастье только сблизило их. Теперь Мейбл тоже относится к Майку как к ребенку.
– Ему повезло, что у него есть вы. Венеция остановила машину у парадной двери. Сад перед домом утопал в цветах. Никогда раньше Герман не видел ничего прекраснее, чем каскад пурпурных роз, обвивших старые каменные стены.
Сняв перчатки, Венеция открыла перед гостем дверцу машины.
– Ну, а как моя бедная Венеция? Она отвернулась.
– Поначалу я не представляла, как со всем справлюсь, – сказала она тихим голосом. – Было очень трудно. Но мне повезло: я смогла каким-то образом обрести мир и спокойствие, ухаживая за ним, зная, что он нуждается во мне. Он очень благодарен и старается выказать это по-своему.
Какое-то мгновение Герман стоял, подставив утомленное лицо теплым солнечным лучам. Вдруг спокойствие весеннего утра было нарушено.
– Убирайся, ты, старый болван! Оставь меня одного, – раздался голос.
– Вот так, – Венеция посмотрела на Германа, пытаясь улыбнуться.
Парадная дверь отворилась, и Беннетт выкатил коляску на дорожку. Герман с чувством глубокой жалости увидел безжизненное тело Майка, прикрытое пледом, потом его лицо, почти неузнаваемое: худое, измученное и обросшее бородой. Герман вопросительно посмотрел на Венецию.
– Да, я забыла тебе сказать про бороду, – быстро прошептала она. – Он стал ее отращивать, потому что не хочет бриться.
– Она ему идет, – пробормотал Герман. Сердце у него заныло.
– Ты так долго была на станции, Венеция…
Беннетт дотронулся до фуражки, приветствуя Германа, и отошел в сторону.
– Вероятно, поезд опоздал, – продолжал Майк, – и…
Он нехотя повернулся к Герману:
– Как поживаете?
– Спасибо, хорошо. – Герман подошел к коляске и протянул ему руку.
Майк вяло пожал ее. Это уже не была загорелая, сильная рука прежнего Майка, а рука инвалида с белыми тонкими пальцами, отвыкшая от работы.
Герман проговорил с нежностью:
– Поверь, дорогой мальчик, я глубоко сожалею о том, что случилось.
Майк, прищурив глаза, насмешливо посмотрел на пианиста.
– Спасибо, я уже не такой здоровый и крепкий, каким был во время нашей последней встречи.
Герман не нашелся, что ответить. Подошла Венеция, положила руку на голову мужа и стала теребить его волосы.
– Отвезти коляску на лужайку или оставить у стеклянной двери?
– Мне все равно, – сказал он с раздражением.
– Тогда останемся здесь и будем пить кофе, – сказала Венеция.
Герман увидел, как Майк взял ее пальцы и прижал их к своей щеке.
– О'кей, дорогая, – сказал он.
– Она просто ангел, – повернулся он к Герману. – Наверное, быть со мной рядом – сущий ад.
– Чепуха, – щеки Венеции порозовели от смущения.
Герман был убежден, что они что-то осознали, эти двое.
Он все больше начинал убеждаться в том, что судьба Венеции не столь уж трагична, как могло показаться вначале. – Вспышке раздражительности, проклятия, которые Майк по-ребячески позволял себе, не действовали на Венецию. И он не отпускал ее руку, и это делало ее счастливой.
С дневной почтой принесла письмо от Мейбл. Она уже приступила к занятиям. Угрюмое бородатое лицо Майка просияло, и он протянул руку, чтобы взять письмо после того, как прочитала его Венеция. Он даже причмокнул от удовольствия, когда дочитал до конца.
– Замечательная девчонка! Сочинение, которое она написала об охоте, потрясло учителей. Я в этом не сомневался. Мейбл сидит на лошади не хуже самой Дианы. Все благодаря тому, что следовала моим советам. Хоть я и неподвижен, как бревно, но всегда дам дельный совет. А она быстро все схватывает.
– Майк продал своего гунтера и купил для Мейбл очаровательную маленькую кобылку, – добавила Венеция.
– Вижу, что моя крестница скоро превратится в избалованную молодую женщину, – заметил Герман.
– Она замечательный ребенок, – быстро сказал Майк.
– Майк теперь занимается декоративным садоводством, – сказала Венеция. – Собирается разбить сад и устроить пруд с рыбками среди этих тополей. Он все уже обдумал. Мейбл тоже проявляет к этому большой интерес.
– Я не очень-то смогу копаться в земле, – он сделал попытку рассмеяться.
– Будешь руководить работой, – заметила Венеция.
– Нужно чем-то заниматься, – добавил Майк и откинулся на подушки. Потом вдруг нахмурился и посмотрел на голубое небо, усеянное рваными облаками.
– Не могли бы вы постучать по старым клавишам? – обратился он к Герману. – Мне хочется послушать музыку.
Венеция почувствовала, как краска прилила к ее лицу, и она с тревогой посмотрела на Германа. Он улыбался. Если бы несколько месяцев назад его попросили таким образом сыграть что-нибудь, его бы всего передернуло. Он поднялся и спокойно сказал:
– Если вы хотите, я постучу по старым клавишам. Особенно для тебя, мой дорогой друг. Мне всегда доставляло удовольствие играть на фортепиано Венеции.
Венеция поспешно вошла в гостиную вслед за Германом и открыла крышку «Блютнера».
– Ты действительно не возражаешь?
– Я с удовольствием сыграю для тебя и для него, – ответил он, касаясь ее руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44