Д.Д.Джексон подошла ко мне и поцеловала меня в губы. Она пахла космосом. Она источала аромат всех на свете планет. И меня засосало в такой разноцветный туннель, где голова раскалывается от меда и любви. И сердце тоже.
— Д.Д.Джексон, — сказал я, стягивая с себя Worker's и Burlington, — только бескрайний сон мог привести сюда ту, которая знает человека-метеорита и поет о надежности космической полиции в галактике любви!!!
Д.Д.Джексон взглянула на меня своими бессмертными глазами. Это были те самые глаза, которые я видел еще в старом «Чао 2001» (она была там типа в космическом корабле). Глядя на них, я понял всю красу настоящей дрючки и космоса. А ведь тогда я был еще полным бэбиком, не умел соображать и хотеть, не писал отвязных рассказулек, не знал эротических переживаний, не отведывал всей прелести единения с женщиной, не любовался падающей звездой, не вникал в смысл войны миров, непрерывной эволюции роботов, чередования планетарных циклов и переселения душ.
Д.Д. легла на пол, испачкав малость свой облегающий черный костюм, приспустила мне трузера, приподняла Ritzino и взяла в рот мой подростковый хоботок. Я закрыл глаза. Сортир начал превращаться в пластмассовую галактику — теплую, клевую. Такой она и должна быть, когда парнишка закрывает глаза, слушая новый сингл Д.Д.Джексон.
Карре
Жила-была красавица фотомодель, и звали ее Карре. Она была все время голой, часто сидела на берегу моря и смотрела на воду. Голая-преголая. Ветер развевал ее длинные белокурые волосы, и если кто стоял сзади нее, он видел полспины Карре, а кто спереди — грудь, слегка опавшую, но все равно обалденную, и самый краешек волосиков. Иной раз Карре опять сидела на берегу, только пораньше, скажем, когда чего-то там рекламировала. Она сидела, приподняв одну ногу, опустив другую и скрестив ладони на приподнятой ноге. Кто стоял спереди, мог увидеть то, что ни хера не мог увидеть. А кто сзади — полсиделки и спину. Временами, все там же, Карре сидела на деревянном кресле как-то так сикось-накось. Правая нога у нее была приподнята, чтобы скрыть одно место. В этом случае, если кто стоял спереди, отлично видел грудь, слегка опавшую, но все равно обалденную, и тату на правой ступне, что-то навроде солнца. Когда Карре злилась, она вставала и уходила. Набрасывала такую, знаете, белую майку в сеточку и шла к забору. Становилась лицом к забору и злилась так. Кто стоял спереди, видел то, чего не может быть: спереди у нее был забор! Кто стоял сзади — такие типа ромбики на спине и м-мм (на фотках, которые прислал Макс, непонятно, есть на ней трусики или нет. Надеюсь, нет! Лично мне нравятся попки симпотных актрисуль!)
Карре была убежденной шопенгауэровкой. Это типа буддистки. У нее были все диски Кармело Бене. Она постоянно крутила кассету «Саломеи» Кармело Бене и на все клала с прибором. Когда ее спрашивали, как вчера кормили на приеме, она отвечала: «Кармелоение было просто объеБенее», — и хохотала без остановки всю неделю. Карре жила на то, что продавала баночки со своими месячными одному фетишисту-копрофагу из Гонконга. За каждую баночку он платил 18 млн. лир. Мясячные у Карре бывали каждый месяц. В месяц Карре наполняла три баночки. Вот и посчитайте, сколько Карре зарабатывала в год.
На такую прорву бабашек Карре покупала себе кучу разной хренотени и видала в гробу всех бедняков, какого ей было рожна до бедняков? Однажды Карре купила бриллиантовую статую Берлускони весом 100.000 кг. Потом статуя ей остоебенела, и Карре подарила ее мафии. В другой раз она купила себе лифчик из ракетного титания. Лифчик стоил 600.000 млрд. лир. Но поскольку Карре все время ходила голой, она растворила лифчик в какой-то химической бурде.
Карре у всех уже вот где сидела. Каждому хотелось поставить ей пистон. Каждого тянуло отметелить Карре за ее пофигизм, за то, что общество было ей сугубо фиолетово. Один активист ИКПТ как-то плюнул Карре в лицо. А ей, буддистке, хоть бы хны — сидит себе, смотрит на море и думает: вот еще лет двадцать менстру поотливаю и вообще чего захочу, то и куплю. Потому что Карре была такой консумисткой, такой загребущей, каких свет не видывал. Карре была верной дочерью нашего времени.
Чтобы весь день бить баклуши, Карре наняла в мажордомы двинутого китаёзу. Звали этого мажордома Алессио. Он был гомосеком-зоофилом. Якшался, стало быть, с кобелями. По большей части платонически.
В один прекрасный день Карре нашли с перерезанной глоткой. Она лежала на умандоханной деревяшке, на которой лежала всегда. Ее страшно изуродовали в одном месте. Теперь вместо манилки у Карре там была полная каша, мясомолочный коктейль, кровь, параша, мякоть, pulp (опять?! Баста!).
Соседи, те и вовсе не сокрушались по поводу смерти Карре. Хотя местные упыри, которым не терпелось ее отзудить, малость приуныли. Среди них было три сексуальных маньяка. Эрманно, 42 года, по кличке «Плавленый сырок»; Себастьяно, 16 лет, кликуха «Иранский прыщ», и Джанни-мандаешка, прозванный так за то, что показывал кому ни попадя плакат с шалавой месяца из журнала только для мужчин и приговаривал: «Вот у этой я бы схомячил сиповку».
Смерть Карре стала самым настоящим триллером.
Следствие поручили вести комиссару Монтанари. Комиссар нервно покуривал. И нервно расхаживал по кабинету, строя догадки о том, кто же все-таки пришил Карре. Комиссар хлестал кофе чашку за чашкой. Ему было не по себе. Вдруг он вспомнил, что во всех детективах самым непредсказуемым образом убийство совершал мажордом. Комиссар Монтанари ухмыльнулся, довольный собой.
В своем жилдоме Джанни рассматривал фото Элеоноры Казаленьо и обливался потом. Он отдал бы все, чтобы быть Сгарби и взять ее на постель. В задумчивости он поставил на огонь кастрюльку с водой и приготовил себе две сосиски «Джо» с начинкой из тертого сыра. В глубине души Джанни тоже был доволен собой.
Комиссар Монтанари нажал на звонок в доме Алессио. Приторчавший Алессио занимался оральным сексом с шестимесячной тосканской овчаркой Пуччи.
— Кто тама? — спросил Алессио, отпустив лапы животного. Пес, застигнутый врасплох, раздраженно залаял.
— Свои! — гаркнул Монтанари.
— Я нету свои, — откликнулся Алессио на безнадежном итальянском.
Второпях одевшись, Алессио бросился за газовым пистолетом «Оклахома», который купил в рассрочку два года назад. Он подошел к двери и что было мочи выпалил:
— Кто тама?
— Свои! — снова протрубил комиссар Монтанари.
Доев сосиски, Джанни открыл дверцу буфета и достал два желтых, полуразложившихся ошметка, вырванных из одного места Карре.
— Это что за бледная спирохета? — вскрикнул Джанни.
Он даже не осознавал, какое тяжкое преступление совершил, убив Карре, чтобы вырезать ее гениталии. Джанни не был виноват в своих поступках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30