— Вся Варшава, пани Лапидус, будет биться в истерике.
— В истерике… в истерике… — закричал попугай.
Янкель безучастно стоит посреди комнаты, облаченный в новый костюм, а вокруг него хлопочут мать и портной.
— Господи, граф! — в восторге всплескивает руками мама. — Пан Хаймович, я вам скажу как родному человеку, мне даже не верится, что этот красавец — мой сын.
— Пани Лапидус, — скромно потупясь отвечает портной, — если сказать честно, я тоже с трудом узнаю в этом джентльмене еврейского мальчика из города Вильно. Вы знаете, в таком наряде ему даже не очень идет имя Янкель Лапидус. Клянусь вам, ему теперь больше к лицу — мосье Жак Лапидус. Так бы его звали, если бы он поехал учиться к французам, в Париж. Или сэр Джэкоб Лапидус — как звучит? — если б судьбе было угодно отправить нашего мальчика в туманный Лондон. А в Берлине его бы величали герр Якоб Лапидус… А Янкель… Вы меня простите… но в этом костюме… он уже вырос из своего прежнего имени. Как ты думаешь, мальчик?
Янкель стоит, как манекен, устремив затуманенный взор в потолок, а его губы движутся, что-то шепча.
Портной поверх очков пригляделся к нему попристальнее, удивленно вскинул брови и, приложив руки козырьком к своему уху, напряг слух.
— Родился в 1629 году, умер в 1696 году… Родился в 1533 году, умер в 1586 году…
— Умер? — ахнул портной. — Кто умер? Что с нашим мальчиком, пани Лапидус?
— Совсем заучился, — горестно вздохнула мать.
— Но кто все же умер, я хочу знать, — не унимался портной.
— Не принимайте близко к сердцу, — успокоила его пани Лапидус. — Он имеет в виду королей.
Костюм работы Хаймовича повешен не в шкафу, а на самом видном месте, на стене комнаты Янкеля. Под костюмом на полу стоят, сверкая, ботинки. Над костюмом — два портрета, увеличенных с фотографий и раскрашенных местным художником. Мать и отец Янкеля. Когда они были молодыми. Мать в молодости была полна энергии, и вид у нее самый решительный, словно она уже тогда знала, что быть ей вдовой и на своих плечах выводить в люди единственного сына. А отец — вылитый Янкель. Такой же нос. Такой же рот. Такая же кротость и грусть в глазах под удивленно заломленными бровями. Отличают отца и сына лишь усики, короткие усики, чуть закрученные вверх по моде того времени, которые делают пана Лапидуса немножко похожим на германского кайзера Вильгельма, но при условии, что кайзер оказался бы евреем и мягкие семитские черты преобладали бы на его августейшем лице.
Отец и мать взирают из своих резных рам на сына с гордостью за его прилежание и с опаской за его хрупкое здоровье, ибо даже глубокой ночью, лежа в постели, он не расстается с учебником истории государства польского, листает страницу за страницей, на которых мелькают картины кровавых битв, принесших славу польскому оружию, и портреты королей в латах и без лат, в кирасах и без кирас, но непременно опирающихся ладонями на рукояти мечей.
Янкель моргает, пучит глаза, чтоб не уснуть, и монотонно бубнит как молитву:
— Король Ян Собесский. Родился в 1629 году, умер в 1696 году. Король Стефан Батдрий. Родился в 1533 году, умер в 1586 году… Король Сигизмунд Первый, старший — родился в 1467 году, умер… умер… умер.
Поднятые под одеялом углом колени, в которые, как в пюпитр, упирается учебник истории, расслабленно рухнули, уронив на пол книгу. Бледные руки Янкеля сами по себе сложились, как у покойника, на груди, глаза закрылись, а губы все медленней и медленней шевелятся:
— Умер… умер… умер…
— Врешь! Пся крэв! Мы живы!
У постели Янкеля в царственном облачении, точь-в-точь как на портретах в учебнике истории государства польского, стоят короли, уперев в пол огромные мечи, усеянные драгоценными камнями на рукоятях. Они с высокомерием взирают на своего самого захудалого из подданных — презренного еврея. Но тем не менее, как особы, хоть и царственные, но все же воспитанные, считают нужным представиться. Каждый король шаркает ножкой, затянутой в блистающую чешую из стальных лат.
— Король Ян Собесский.
— Король Сигизмунд Первый, старший.
— Король Стефан Баторий.
Янкель сидит в подушках, совершенно ошеломленный явлением таких высоких гостей, и с растерянной улыбкой на губах просит:
— Не надо представляться. Я вас знаю. Помню наизусть. Вы, ваше сиятельство, король Ян Собесский. Родился в 1629 году, умер в 16… О, извините, я ничего плохого не имел в виду… так в учебнике истории написано.
Короли понимающе переглянулись, а уязвленный король Ян Собесский лишь пожал плечами, закованными в латы:
— Какой спрос с плебея… да еще нехристя к тому же? Скажи твое презренное имя.
Янкель, как в гимназии учителю, почтительно сообщил:
— Янкель! Лапидус Янкель.
— Янкель? — удивился король Ян Собесский. — Что за имя? С таким именем далеко не пойдешь в королевстве польском. Почему бы тебе не называться Яном? Не Янкель, а Ян! Как я! Король Ян Собесский!
— Я спрошу у мамы, ваше сиятельство… — прошептал Янкель. — Если она позволит…
Праведный гнев вспыхнул на лице короля Стефана Батория. Он стукнул мечом об пол, так что на стенах закачались в рамах портреты пани и пана Лапидус.
— Что слышат мои уши? Спросить у мамы… В твои годы я уже скакал на лихом коне и рубил мечом от плеча до седла. Хрясь! Пополам! Хрясь! Пополам! А он… Тьфу! Спросить у мамы…
— Простите, ваши сиятельства, — взмолился Янкель, — если я, недостойный, что-нибудь не так сказал… Но разве такой уж грех — любить свою маму?
Король Ян Собесский смерил его уничтожающим взглядом:
— Мать тебе — Польша! Отец — твой король! А любовь к Родине докажи на поле брани.
Король взмахнул мечом. Из-за его плеча возник юный рыцарь в латах со сверкающим горном в руке. Он приложил горн к своим безусым губам и заиграл боевой сигнал — призыв к битве.
Янкель в подушках умоляюще прижал руки к груди:
— Нельзя ли потише? Маму разбудите…
Но его голос потонул в нарастающем грохоте битвы, вызванной к жизни звуками боевой трубы.
Играет горнист, стоя на высоком холме, рядом с королевским шатром, увенчанным польским гербом — белым орлом, расставившим крылья и лапы с когтями.
Внизу, сколько глаз видит, на всей равнине кипит битва. В клубах пыли, сверкая на солнце стальными шлемами, ощетинившись пиками, мчится закованная в латы кавалерия. Реют штандарты над лошадиными мордами. Ряды пехоты в кольчугах и шлемах со щитами в одной руке и короткими мечами в другой отбиваются от наседающих всадников. Рубятся конные и пешие. Хрипят кони, падают из седел проткнутые копьями всадники. Катятся по траве пустые шлемы. Бьются на земле раненые лошади — сраженные воины валятся на убитых, ибо вся земля усеяна трупами. И орлы-стервятники парят над полем битвы, ожидая, когда все утихнет и можно будет приступить к пиршеству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20