Вода потоками лилась по окну. С низких черно-серых и грозовых небес доносились хриплые крики диких гусей и уток, с трудом боровшихся с ветром и отчаянно махавших неуклюжими крылами. Черные куропатки и перепела, прячущиеся в укромных местах, что-то резко выкрикивали друг другу, а какой-то недалекий ручей, взбухший от дождя, гневно булькал и бормотал что-то безумное. Под таким дождем деревья всегда выглядят костлявыми и брюзгливо сердитыми, а валуны блестят неуютным холодным, мокрым блеском. Ни деревьев, ни валунов я, лежа на кровати, конечно, не видел, но знал, что они выглядят именно так.
Я бы попытался тут же снова заснуть, но мне мешал неумолчный и настырный стук молотка за окном. Встав с ложа, я босиком, по холодному полу, отправился к окну. Во дворе, прямо напротив себя, я увидел деревянный помост, возводимый человеком с наброшенными на плечи — очевидно, в виде зашиты от дождя — мешками. Человек был краснолиц, крепкорук и колченог. Приколотив что-то в одном месте, он перемещался в другое. Ходил он сильно прихрамывая, широким, тугоподвижным шагом. Изо рта у него торчали большие гвозди, напоминавшие железные клыки, высовывающиеся из-под усов. Он вынимал один гвоздь за другим и очень ладными ударами молотка уверенно загонял их в мокрые доски. В какой-то момент он приостановил заколачивание гвоздей и взялся проверять одну из перекладин на прочность, дергая ее с большой силой, и при этом случайно уронил молоток. Молоток упал на землю рядом с помостом, и плотнику, чтобы поднять его пришлось нагибаться. Сделал он это как-то очень неуклюже.
Ты что, ничего не заметил?
Ничего особенного.
Молоток, парень, МО-ЛО-ТОК.
Вполне обыкновенный молоток. Молоток упал, ну и что?
У тебя все нормально со зрением? Молоток упал ему на ногу.
Неужели?
А молоток-то очень большой. А значит, и очень тяжелый. А плотник даже не охнул и не скривил рожи от боли.
Тут уже я вскричал от радости понимания того, чему стал свидетелем, и, немедля открыв окно и выглянув наружу в этот неприветливый и унылый день, кликнул плотника. Тот поворотился в мою сторону, посмотрел на меня с любопытством и подошел к окну с дружелюбным выражением лица, подняв вопросительно брови так высоко, что кожа на лбу пошла гармошкой.
— Как вас зовут? — начал я беседу вопросом.
— О’Фиерса, братец, — ответил плотник. — А ты не хотел бы выйти сюда ко мне, — продолжал он, — и помочь бы мне в моем плотничаньи? В такой дождь трудно одному, все такое мокрое.
— Скажите, у вас что, деревянная нога?
Вместо ответа плотник неожиданно грохнул себя молотком по ноге. Раздался глухой деревянный звук, прорвавшийся ко мне даже сквозь шум дождя. При этом он шутовски приставил руку, сложенную в чашечку, к уху, вроде как для того, чтобы лучше слышать шум, произведенный ударом по ноге. И улыбнулся.
— Я тут в некотором роде эшафот строю, — сказал он, — а работа идет спотыкаясь, потому как земля тут неровная, вся в буграх. Мне вполне сгодилась бы помощь умелого помощника.
— А вы знаете Мартина Финнюкейна?
Вместо ответа плотник вскинул руку к голове, словно отдавая честь, и покивал утвердительно головой.
— Он мне почти что родственник, — сказал О’Фиерса, — но не совсем. Он состоит в весьма близких, почти что родственных отношениях с моей троюродной сестрой, но они так и не поженились, все не было времени.
И тут я стукнул своей деревянной ногой об стену.
— Слышали? — спросил я.
Я видел, что когда моя нога грохнула в стену, О’Фиерса даже слегка вздрогнул и протянул мне руку; высунувшись из окна еще больше, я эту руку пожал. О’Фиерса, спрашивая, правая ли это нога или левая, глядел на меня чуть ли не с братской любовью и с большой преданностью.
Быстренько нацарапай записочку Мартину и пошли с ней О’Фиерсу за помощью. Нельзя терять ни секунды.
Я так и сделал, написав Мартину Финнюкейну, чтобы тот поторапливался, побыстрее прибывал и спасал меня, совершенно не теряя времени, иначе меня удушат до смерти на виселице — эшафот уже совсем готов. Я не был уверен, придет ли он мне на помощь, как обещал, но, учитывая грозившую мне смертельную опасность, стоило испробовать любые средства спасения.
О’Фиерса, взяв у меня записку, тут же отправился в путь. Я глядел ему вслед. Плотник быстро шел в дождь, закрывавший даль подвижной пеленою. По полям, обдувая его со всех сторон, гуляли ветры, но сбить его с пути, по которому он шел твердо и уверенно, тщательно выбирая дорогу, они не могли. О’Фиерса шел, склонив голову вниз, укрывшись мешками от дождя и наполнив сердце свое решимостью.
Когда он скрылся из виду, я вернулся в кровать и лег, стараясь изгнать из сердца поедающее его беспокойство. Я сотворил беззвучную молитву, моля о том, чтобы никто из родственников-братьев плотника О’Фиерсы никуда не укатил бы на семейном велосипеде, который понадобится, чтобы побыстрее доставить мое послание предводителю всех одноногих. Я почувствовал, как во мне начинает возгораться надежда и, согреваемый ее пока еще неверным огоньком, заснул.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Едва я проснулся, как в голову ко мне снова пришли две мысли, одна за другой, да так быстро, что они показались прилепленными друг к другу; я не смог бы определить, какая из них пришла первой, не смог бы разделить их и обдумывать каждую из них в отдельности. Одна из них была мыслью о приятной перемене в погоде — день теперь был веселым и радостным, а не сердитым и мокрым, как раньше. Другая мысль подсказывала мне, что это вовсе уже не тот же самый день, но совсем другой, может быть следующий, пришедший на смену дню предыдущему, такому насупленному и мрачному. Я никак не мог разрешить эту проблему, да и не пытался это сделать. Откинувшись на подушку, я стал предаваться своему любимому занятию — смотреть в окно. Какой бы ни был этот день — тот же самый, когда я проснулся в первый раз, или уже следующий, — но то был ласковый день, мягкий, волшебный, чистый с регатой белых облаков в высоком небе, безмятежных, недосягаемых... нет, облака были больше похожи не на парусные лодки, а на царственных лебедей, плывущих по спокойным водам. Солнце, хотя я и не видел его в окно, тоже было где-то поблизости; оно ненавязчиво распространяло свою колдовскую силу, оживляя целебным светом и цветом все, что не обладало собственной жизнью, и насыщая радостью сердца всех живых существ. Небо стало светло-голубым, в нем не было расстояний, в нем отсутствовало и близкое, и далекое. Я мог глядеть на него, сквозь него, за его пределы, и все равно, куда бы я не глядел, я ясно и близко видел безгранично тонкий обман — передо мной раскрывалось прекрасное, видимое ничто, одновременно являющееся чем-то. Где-то неподалеку птичка исполняла песню соло, а хитрый дрозд, прятавшийся в какой-то изгороди, благодарил день на своем родном языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76