Руки прочь от поэта! Я и сам могу стих сочинить, а посему уважаю всякого, кто способен на то же. Убери оружие.
— Нет, я совсем не то имел в виду, — ответил Пука.
— Или льнокудрых Суини из Килтимаха?
— Мужчина, по всему видать, уже пожилой, — заметил Кривая Пуля, — так как же ты можешь оставить его сидеть на ветке, как петуха на шестке? Ну, уйдем мы, а вдруг он заболеет или припадок с ним какой приключится, что тогда делать?
— По мне, так пусть хоть подавится своей блевотиной, — ответил Коротышка.
— Нет, и не этих тоже, — учтиво ответил Пука.
— Тогда, может быть, Мак Суини из Ферна или Боррис-ин-Оссори?
В этот момент раздался душераздирающий вопль, похожий на мычание потревоженного телка-однолетки; сердито зашумели потревоженные ветви, и несчастный безумец рухнул вниз, обдираясь об острые, переплетенные, как решето, ветви тиса, — стенающий черный метеор, буравящий ощетинившиеся шипами и колючками зеленые облака. Он упал на землю, из широкой раны на правой стороне груди сочилась кровь, а истерзанная спина была утыкана терниями, словно на ней вырос маленький лес деревьев, для Эрина типических; мучительно кривящийся рот был вымазан зеленым соком трав, но губы шевелились, ни на минуту не переставая произносить еле слышные странные стихи. Тело незнакомца было неравномерно покрыто перьями, поникшими и потрепанными.
— Святый Боже, спустился-таки! — воскликнул Кривая Пуля.
— Нет, и не этих тоже! — прокричал Пука, стараясь, чтобы голос его был слышен среди поднявшегося шума.
— Тогда, быть может, Суини из Хэролдс-Кросса?
Джэм Кейси стоял на коленях подле густо усеянного синяками, как оспинами, тела короля, шепча какие-то вопросы в глухую раковину его уха и выдергивая из израненной груди мелкие колючки своими рассеянными, бездумными пальцами, — поэт наедине с поэтом, бард, извлекающий тернии из тела барда-собрата.
— Расступитесь, ему нечем дышать, — сказал Кривая Пуля.
— Не могли бы вы зайти с другой стороны, — обратилась Добрая Фея к Пуке, — чтобы я могла получше разглядеть этого человека, вившего себе гнезда, подобно птицам?
— Разумеется, — учтиво ответил Пука.
— Как его зовут? — спросила Добрая Фея.
Пука прочертил в воздухе резкую черту своим большим пальцем — знак того, что назойливость собеседника несколько утомила его.
— Суини, — ответил он. — Кровь, текущую из раны на теле человека, можно остановить только одним — мхом. Оберните его мхом, иначе он истечет кровью и умрет.
— Верно говорите, — отозвался Кривая Пуля. — Побольше мха.
Путники приложили влажные губки лишайника и куски зеленого мха к глубоким ранам на теле Суини, привязав их молодыми гибкими побегами, и почти сразу же мхи и лишайники покрылись красными пятнами, коркой запекшейся густой крови. Впавший в беспамятство Суини все еще продолжил бормотать бессвязные строки:
Поразил я Ронана копьем
перед всем моим войском.
И святой отправил меня
полетать вместе с птицами.
Я Суини, голоден и худ,
худ, изглодан голодом лютым.
Ряски зелень, ягоды пурпур,
ими рот мой окрашен.
В кроне тисовой был мой дом,
муки многие здесь я принял,
злые ветви язвили мне плоть,
не спущусь обратно.
— Все в порядке, парень, — произнес Кейси, ласково похлопывая Суини по обложенному мхом боку, — ничего, выкарабкаешься. Мы еще погуляем, слово даю.
— Одна пуля, и конец всем мучениям, — сказал Коротышка. — Само Провидение призывает к этому акту милосердия.
— Как бы мне хотелось, — учтиво, но внушительно произнес Пука, — чтобы вы спрятали наконец свое смертоносное оружие и умерили свою кровожадность. Неужели вы не видите, что бедняге нездоровится?
— Что с ним такое? — поинтересовалась Добрая Фея.
— Грохнулся с самой верхотуры, — ласково сказал Кривая Пуля. — Так можно и шею себе сломать, верно, мистер Кейси?
— Шею не шею, но копчик — точно, — ответил Кейси.
— А может быть, он пьян? — предположила Добрая Фея. — Лично я не испытываю ни малейшей симпатии ко всяким там свихнувшимся пропойцам.
— Пропустить иной раз нечетный стаканчик — большой беды в том нет, — ответил Пука. — Пить в меру даже полезно. Но если хлещешь с утра до вечера, так сказать запоями, это, конечно, дело другое.
Калека пошевелился на своем жестком ложе и пробормотал:
Быть бы нам в Самайн вплоть до мая,
до утиного перелета,
то в одной, то в другой чащобе,
средь сплетенья плюща.
Воды дивного Глен-Болкана
внемлют гомону стай,
сладкозвучны его потоки,
острова и реки.
В кроне дерева в Келл-Лугайде
быть бы нам совсем одному,
быстрый ласточек лет на пороге лета,
руки прочь от меня уберите.
— Нет, судя по всему, пьяницей его не назовешь, — сказала Добрая Фея.
— Пустяки, дружище, — бодрым голосом произнес Кривая Пуля, — стоит человеку слегка затемпературить, как у него может начаться бред, даже самый крепкий полезет на стену, если у него двусторонняя пневмония. Был у меня как-то дядька, так он на крик орал, после того как однажды попал под ливень и расчихался. Нет ли у кого градусника, или смерить ему пульс?
— Может быть, вам станет легче, если надеть темные очки? — вежливо поинтересовался Пука.
— Самое лучшее для него сейчас — ерш, — сказала Добрая Фея, — бутылку крепчайшего пива на полстакана джина.
— Ну-ка, помогите мне кто-нибудь его поднять, — сказал Кейси. — Придется нам прихватить его с собой, иначе, ей-Богу, со стыда помру, если мы оставим бедного ублюдка помирать тут, на сырой земле. Дайте-ка мне кто-нибудь руку.
— Взялись, — произнес Кривая Пуля.
И вот крепкая парочка, упиваясь своим несокрушимым здоровьем, играя бицепсами и трицепсами, подхватила с обеих сторон полубездыханного короля Суини, склонясь над ним сопящими красными лицами, и каблуки их глубоко ушли в устилавший землю дерн от осторожного усилия, с которым они водрузили безумца на его ослабевшие, подгибающиеся ноги.
— Перья не помните, — грубовато произнес Коротышка, — и так весь как ощипанный.
Безумец моргал и щурился от слепящих лучей небесного прожектора, бормотал под нос стихи и, запинаясь и пошатываясь, бродил по поляне, поддерживаемый своими поводырями.
Пусть бессчетны мои скитанья,
пусть в лохмотьях платье,
самолично хожу я дозором
по вершинам гор.
О, орляк коричнево-бурый,
красным ризы твои окрасились,
боле нет приюта изгою
в твоей пышной кроне.
Ряска да орех на рассвете,
да лесные яблоки в полдень,
да воды полакать студеной,
ваши пальцы терзают мне плечи.
— Сделали бы лучше ему изо мха кляп, — проворчала Добрая Фея. — Неужели мы будем торчать здесь до скончания века и слушать этот вздор? В этом кармане дурно пахнет, у меня даже голова разболелась. Что вы обычно в нем носите, сэр?
— Ничего особенного, — ответил Пука, — просто табак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Нет, я совсем не то имел в виду, — ответил Пука.
— Или льнокудрых Суини из Килтимаха?
— Мужчина, по всему видать, уже пожилой, — заметил Кривая Пуля, — так как же ты можешь оставить его сидеть на ветке, как петуха на шестке? Ну, уйдем мы, а вдруг он заболеет или припадок с ним какой приключится, что тогда делать?
— По мне, так пусть хоть подавится своей блевотиной, — ответил Коротышка.
— Нет, и не этих тоже, — учтиво ответил Пука.
— Тогда, может быть, Мак Суини из Ферна или Боррис-ин-Оссори?
В этот момент раздался душераздирающий вопль, похожий на мычание потревоженного телка-однолетки; сердито зашумели потревоженные ветви, и несчастный безумец рухнул вниз, обдираясь об острые, переплетенные, как решето, ветви тиса, — стенающий черный метеор, буравящий ощетинившиеся шипами и колючками зеленые облака. Он упал на землю, из широкой раны на правой стороне груди сочилась кровь, а истерзанная спина была утыкана терниями, словно на ней вырос маленький лес деревьев, для Эрина типических; мучительно кривящийся рот был вымазан зеленым соком трав, но губы шевелились, ни на минуту не переставая произносить еле слышные странные стихи. Тело незнакомца было неравномерно покрыто перьями, поникшими и потрепанными.
— Святый Боже, спустился-таки! — воскликнул Кривая Пуля.
— Нет, и не этих тоже! — прокричал Пука, стараясь, чтобы голос его был слышен среди поднявшегося шума.
— Тогда, быть может, Суини из Хэролдс-Кросса?
Джэм Кейси стоял на коленях подле густо усеянного синяками, как оспинами, тела короля, шепча какие-то вопросы в глухую раковину его уха и выдергивая из израненной груди мелкие колючки своими рассеянными, бездумными пальцами, — поэт наедине с поэтом, бард, извлекающий тернии из тела барда-собрата.
— Расступитесь, ему нечем дышать, — сказал Кривая Пуля.
— Не могли бы вы зайти с другой стороны, — обратилась Добрая Фея к Пуке, — чтобы я могла получше разглядеть этого человека, вившего себе гнезда, подобно птицам?
— Разумеется, — учтиво ответил Пука.
— Как его зовут? — спросила Добрая Фея.
Пука прочертил в воздухе резкую черту своим большим пальцем — знак того, что назойливость собеседника несколько утомила его.
— Суини, — ответил он. — Кровь, текущую из раны на теле человека, можно остановить только одним — мхом. Оберните его мхом, иначе он истечет кровью и умрет.
— Верно говорите, — отозвался Кривая Пуля. — Побольше мха.
Путники приложили влажные губки лишайника и куски зеленого мха к глубоким ранам на теле Суини, привязав их молодыми гибкими побегами, и почти сразу же мхи и лишайники покрылись красными пятнами, коркой запекшейся густой крови. Впавший в беспамятство Суини все еще продолжил бормотать бессвязные строки:
Поразил я Ронана копьем
перед всем моим войском.
И святой отправил меня
полетать вместе с птицами.
Я Суини, голоден и худ,
худ, изглодан голодом лютым.
Ряски зелень, ягоды пурпур,
ими рот мой окрашен.
В кроне тисовой был мой дом,
муки многие здесь я принял,
злые ветви язвили мне плоть,
не спущусь обратно.
— Все в порядке, парень, — произнес Кейси, ласково похлопывая Суини по обложенному мхом боку, — ничего, выкарабкаешься. Мы еще погуляем, слово даю.
— Одна пуля, и конец всем мучениям, — сказал Коротышка. — Само Провидение призывает к этому акту милосердия.
— Как бы мне хотелось, — учтиво, но внушительно произнес Пука, — чтобы вы спрятали наконец свое смертоносное оружие и умерили свою кровожадность. Неужели вы не видите, что бедняге нездоровится?
— Что с ним такое? — поинтересовалась Добрая Фея.
— Грохнулся с самой верхотуры, — ласково сказал Кривая Пуля. — Так можно и шею себе сломать, верно, мистер Кейси?
— Шею не шею, но копчик — точно, — ответил Кейси.
— А может быть, он пьян? — предположила Добрая Фея. — Лично я не испытываю ни малейшей симпатии ко всяким там свихнувшимся пропойцам.
— Пропустить иной раз нечетный стаканчик — большой беды в том нет, — ответил Пука. — Пить в меру даже полезно. Но если хлещешь с утра до вечера, так сказать запоями, это, конечно, дело другое.
Калека пошевелился на своем жестком ложе и пробормотал:
Быть бы нам в Самайн вплоть до мая,
до утиного перелета,
то в одной, то в другой чащобе,
средь сплетенья плюща.
Воды дивного Глен-Болкана
внемлют гомону стай,
сладкозвучны его потоки,
острова и реки.
В кроне дерева в Келл-Лугайде
быть бы нам совсем одному,
быстрый ласточек лет на пороге лета,
руки прочь от меня уберите.
— Нет, судя по всему, пьяницей его не назовешь, — сказала Добрая Фея.
— Пустяки, дружище, — бодрым голосом произнес Кривая Пуля, — стоит человеку слегка затемпературить, как у него может начаться бред, даже самый крепкий полезет на стену, если у него двусторонняя пневмония. Был у меня как-то дядька, так он на крик орал, после того как однажды попал под ливень и расчихался. Нет ли у кого градусника, или смерить ему пульс?
— Может быть, вам станет легче, если надеть темные очки? — вежливо поинтересовался Пука.
— Самое лучшее для него сейчас — ерш, — сказала Добрая Фея, — бутылку крепчайшего пива на полстакана джина.
— Ну-ка, помогите мне кто-нибудь его поднять, — сказал Кейси. — Придется нам прихватить его с собой, иначе, ей-Богу, со стыда помру, если мы оставим бедного ублюдка помирать тут, на сырой земле. Дайте-ка мне кто-нибудь руку.
— Взялись, — произнес Кривая Пуля.
И вот крепкая парочка, упиваясь своим несокрушимым здоровьем, играя бицепсами и трицепсами, подхватила с обеих сторон полубездыханного короля Суини, склонясь над ним сопящими красными лицами, и каблуки их глубоко ушли в устилавший землю дерн от осторожного усилия, с которым они водрузили безумца на его ослабевшие, подгибающиеся ноги.
— Перья не помните, — грубовато произнес Коротышка, — и так весь как ощипанный.
Безумец моргал и щурился от слепящих лучей небесного прожектора, бормотал под нос стихи и, запинаясь и пошатываясь, бродил по поляне, поддерживаемый своими поводырями.
Пусть бессчетны мои скитанья,
пусть в лохмотьях платье,
самолично хожу я дозором
по вершинам гор.
О, орляк коричнево-бурый,
красным ризы твои окрасились,
боле нет приюта изгою
в твоей пышной кроне.
Ряска да орех на рассвете,
да лесные яблоки в полдень,
да воды полакать студеной,
ваши пальцы терзают мне плечи.
— Сделали бы лучше ему изо мха кляп, — проворчала Добрая Фея. — Неужели мы будем торчать здесь до скончания века и слушать этот вздор? В этом кармане дурно пахнет, у меня даже голова разболелась. Что вы обычно в нем носите, сэр?
— Ничего особенного, — ответил Пука, — просто табак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70