Матье взял ее и крепко сжал в ладонях.
– Нет, нет, отец мой, – воскликнул он, – не говорите так! Вы еще поправитесь…
Глаза священника затуманились.
– Не надо, мой мальчик, – ответил он, – ты же знаешь, я не люблю ложь, когда речь идет о вещах серьезных. Нам осталось слишком мало времени и не надо терять его на пустую болтовню. Послушай… Мне нужно сказать тебе кое-что важ…
Иезуит умолк, стараясь сглотнуть, и Матье торопливо сказал:
– Мне тоже, отец мой. И хорошо бы, вы меня исповедали.
Священник снова попытался улыбнуться.
– Умирающие обычно не исповедуют живых, но раз ты просишь, я тебя выслушаю… Обещаю… Только сначала дай мне сказать. У меня уже, понимаешь, совсем нет сил… Главное – ты вернулся. Я только надеюсь, что не из-за меня и не из-за этой женщины.
Матье отрицательно покачал головой, и больной, казалось, успокоился; он снова заговорил, но все медленнее, все более хриплым голосом:
– Сюда уже никого не привозят… В Салене эпидемия кончилась… Власти оставят вас здесь еще на несколько дней, а потом вы спуститесь. И для тебя это грустное приключение окончится… Но ты не должен никогда забывать встречу со страданием и смертью… Ты будешь помнить, что всегда можно что-то сделать для облегчения страданий ближнего… И не забудь: умирают не только от чумы. Болезнь заставила меня немного опередить тебя. И у меня будет время приготовить тебе место. Но уверяю тебя, я вовсе не спешу свидеться с тобой там, как и ты не станешь спешить догонять меня.
Он помолчал, улыбнулся одними глазами и, переведя дух, прежним серьезным тоном добавил:
– Ты всегда должен быть готов к смерти.
И умолк. Он долго лежал с закрытыми глазами, стараясь отдышаться. Матье чувствовал в своих ладонях его руку, напрягавшуюся в борьбе с болью, которая, наверно, жгла ему нутро. Больной открыл глаза и совсем уже глухим голосом сказал:
– Смерть, мой мальчик, это справедливость… Те, кто заставил тебя ехать сюда, действовали, конечно, обманом. Ты же показал, что ты чище их. Но смерть настигнет и их, как настигнет когда-нибудь тебя. И она поставит тебя в один ряд с теми, кто властвовал над тобою на этой земле… Вы будете стоять в одном ряду на Страшном суде.
Голос его был едва слышен, и Матье пришлось наклониться, чтобы разобрать слова.
– Меня смерть призывает сегодня. Но я буду жить в тебе и во всех тех, кто меня любил… И ты тоже будешь жить в тех, кому ты поможешь выжить или умереть… Я не хочу, чтобы ты оплакивал меня… Хорошо?
Матье с трудом сдерживал волнение. Однако он нашел в себе силы улыбнуться и сказал:
– Обещаю вам, отец мой.
– Спасибо, мой мальчик… Думай всегда о прощении… Не плачь обо мне… Просто иногда, когда будешь молиться… Ты же знаешь, что это для меня только начало.
По телу его пробежала дрожь, и он икнул… Лицо исказилось, изо рта хлынула пена. Теряя от страху голову, хотя ему приходилось видеть такое уже много раз, Матье бросился вон из барака.
– Цирюльник! – кричал он. – Цирюльник, скорей сюда!
Крик его разнесся далеко в ночи и словно вдохнул новые силы в грудь стонущих.
– Иду! – отозвался цирюльник.
Матье вернулся к священнику, по мертвенно-бледному лицу которого струился пот. Глаза больного приоткрылись. Они были по-прежнему прозрачны, но с губ, хотя они и шевелились, не слетало ни звука. Матье вытер ему лоб и рот. Но на губах тут же снова появилась пена.
– Отец мой, – сказал Матье, – вы должны меня выслушать.
Священник опустил веки и кивнул, Матье показалось, что он пытается улыбнуться. Быть может, он хотел сказать, что в этом нет необходимости?
Вошел цирюльник и сразу склонился над отцом Буасси. С минуту он смотрел на него, потом после двух новых приступов рвоты взглянул на Матье и прошептал:
– Это конец… Знаешь, долго он уже не протянет… А какой был крепкий… Но часто самые сильные первыми и уходят.
Священник, видимо, пытался сдержать стоны, рвавшиеся из груди и клокотавшие где-то в горле. Снова его стала мучить икота; он громко застонал, и этот стон подхватили другие больные. Потом его словно бы отпустило, и дыхание стало почти ровным. Колени разогнулись, голова повернулась вправо. Цирюльник то и дело вытирал ему губы, на которых при каждом выдохе появлялись пузыри. Глаза еще несколько раз открылись, но взгляд, казалось, блуждал где-то в бескрайней пустоте, погруженной в вечную тьму.
Вошли обе женщины.
– Как подумаю, что некому даже причастить его перед концом, – сказала Эрсилия.
– Да, жаль, – отозвался цирюльник, – но он – святой человек. И я уверен, что он попадет прямо в рай. – Помолчал и добавил: – Но мы все же можем помолиться за него.
Хором они прочли «Отче наш». И собирались начать другую молитву, когда тело священника внезапно выгнулось дугой. Досок касались лишь затылок и пятки. Долгий хрип раздвинул губы, потом тело разом обмякло и тяжело упало.
Цирюльник перекрестился и закрыл веки священнику, но глаза снова раскрылись в предсмертном спазме.
С минуту царила тишина, потом снова зазвучали молитвы – приглушенно, обрывисто, сквозь рыдания.
Молитву прервал звук распахиваемой двери – вошел стражник. Он, пошатываясь, сделал два шага, посмотрел на распростертое тело и сказал:
– Преставился! Я знал, что мне не придется ему платить… Ей-богу…
Он расхохотался, и Матье, чувствуя, как в нем закипает гнев, шагнул было в его сторону. Но цирюльник, схватив возницу за руку, сказал:
– Нет, Гийон. Нет. Не делай этого… Ему бы это, сам знаешь, не понравилось.
И Матье снова стал молиться, а стражник, оставив дверь нараспашку и горланя пьяную песню, вышел.
25
Женщины принялись обмывать и обряжать покойного. Когда тело завернули в саван, Матье и цирюльник отнесли его в закуток, сооруженный по настоянию священника из кольев и веток, чтобы уберечь трупы от лис и волков. Пять покойников уже лежали там.
– Целых пять за один сегодняшний день? – осведомился Матье.
– Нет. – ответил мэтр Гривель, – это за два дня. С тех пор, как слег святой отец, хоронить стало некому. После твоего ухода стражник вырыл две ямы вместе со святым отцом. На том и кончилось.
Матье хотелось бы, чтобы тело отца Буасси отнесли в сторожевой барак и чтобы все они могли посидеть возле него эту ночь. Много раз он собирался сказать об этом, но в ушах его тотчас раздавался голос священника:
«В смерти все равны. Зачем устраивать пышные похороны? Важно не то, что делают с телом, а то, куда устремляется душа…»
Священнику бы не понравилось, если бы он провел последнюю ночь в доме, тогда как другие покойники лежат прямо на снегу.
И живые направились в сторожку, где храпел оглушенный водкой стражник.
– Стоило святому отцу свалиться, как этот негодяй снова принялся за свое, – заметил цирюльник. – Хорошо еще, что с наступлением холодов не приходится больше ездить за больными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Нет, нет, отец мой, – воскликнул он, – не говорите так! Вы еще поправитесь…
Глаза священника затуманились.
– Не надо, мой мальчик, – ответил он, – ты же знаешь, я не люблю ложь, когда речь идет о вещах серьезных. Нам осталось слишком мало времени и не надо терять его на пустую болтовню. Послушай… Мне нужно сказать тебе кое-что важ…
Иезуит умолк, стараясь сглотнуть, и Матье торопливо сказал:
– Мне тоже, отец мой. И хорошо бы, вы меня исповедали.
Священник снова попытался улыбнуться.
– Умирающие обычно не исповедуют живых, но раз ты просишь, я тебя выслушаю… Обещаю… Только сначала дай мне сказать. У меня уже, понимаешь, совсем нет сил… Главное – ты вернулся. Я только надеюсь, что не из-за меня и не из-за этой женщины.
Матье отрицательно покачал головой, и больной, казалось, успокоился; он снова заговорил, но все медленнее, все более хриплым голосом:
– Сюда уже никого не привозят… В Салене эпидемия кончилась… Власти оставят вас здесь еще на несколько дней, а потом вы спуститесь. И для тебя это грустное приключение окончится… Но ты не должен никогда забывать встречу со страданием и смертью… Ты будешь помнить, что всегда можно что-то сделать для облегчения страданий ближнего… И не забудь: умирают не только от чумы. Болезнь заставила меня немного опередить тебя. И у меня будет время приготовить тебе место. Но уверяю тебя, я вовсе не спешу свидеться с тобой там, как и ты не станешь спешить догонять меня.
Он помолчал, улыбнулся одними глазами и, переведя дух, прежним серьезным тоном добавил:
– Ты всегда должен быть готов к смерти.
И умолк. Он долго лежал с закрытыми глазами, стараясь отдышаться. Матье чувствовал в своих ладонях его руку, напрягавшуюся в борьбе с болью, которая, наверно, жгла ему нутро. Больной открыл глаза и совсем уже глухим голосом сказал:
– Смерть, мой мальчик, это справедливость… Те, кто заставил тебя ехать сюда, действовали, конечно, обманом. Ты же показал, что ты чище их. Но смерть настигнет и их, как настигнет когда-нибудь тебя. И она поставит тебя в один ряд с теми, кто властвовал над тобою на этой земле… Вы будете стоять в одном ряду на Страшном суде.
Голос его был едва слышен, и Матье пришлось наклониться, чтобы разобрать слова.
– Меня смерть призывает сегодня. Но я буду жить в тебе и во всех тех, кто меня любил… И ты тоже будешь жить в тех, кому ты поможешь выжить или умереть… Я не хочу, чтобы ты оплакивал меня… Хорошо?
Матье с трудом сдерживал волнение. Однако он нашел в себе силы улыбнуться и сказал:
– Обещаю вам, отец мой.
– Спасибо, мой мальчик… Думай всегда о прощении… Не плачь обо мне… Просто иногда, когда будешь молиться… Ты же знаешь, что это для меня только начало.
По телу его пробежала дрожь, и он икнул… Лицо исказилось, изо рта хлынула пена. Теряя от страху голову, хотя ему приходилось видеть такое уже много раз, Матье бросился вон из барака.
– Цирюльник! – кричал он. – Цирюльник, скорей сюда!
Крик его разнесся далеко в ночи и словно вдохнул новые силы в грудь стонущих.
– Иду! – отозвался цирюльник.
Матье вернулся к священнику, по мертвенно-бледному лицу которого струился пот. Глаза больного приоткрылись. Они были по-прежнему прозрачны, но с губ, хотя они и шевелились, не слетало ни звука. Матье вытер ему лоб и рот. Но на губах тут же снова появилась пена.
– Отец мой, – сказал Матье, – вы должны меня выслушать.
Священник опустил веки и кивнул, Матье показалось, что он пытается улыбнуться. Быть может, он хотел сказать, что в этом нет необходимости?
Вошел цирюльник и сразу склонился над отцом Буасси. С минуту он смотрел на него, потом после двух новых приступов рвоты взглянул на Матье и прошептал:
– Это конец… Знаешь, долго он уже не протянет… А какой был крепкий… Но часто самые сильные первыми и уходят.
Священник, видимо, пытался сдержать стоны, рвавшиеся из груди и клокотавшие где-то в горле. Снова его стала мучить икота; он громко застонал, и этот стон подхватили другие больные. Потом его словно бы отпустило, и дыхание стало почти ровным. Колени разогнулись, голова повернулась вправо. Цирюльник то и дело вытирал ему губы, на которых при каждом выдохе появлялись пузыри. Глаза еще несколько раз открылись, но взгляд, казалось, блуждал где-то в бескрайней пустоте, погруженной в вечную тьму.
Вошли обе женщины.
– Как подумаю, что некому даже причастить его перед концом, – сказала Эрсилия.
– Да, жаль, – отозвался цирюльник, – но он – святой человек. И я уверен, что он попадет прямо в рай. – Помолчал и добавил: – Но мы все же можем помолиться за него.
Хором они прочли «Отче наш». И собирались начать другую молитву, когда тело священника внезапно выгнулось дугой. Досок касались лишь затылок и пятки. Долгий хрип раздвинул губы, потом тело разом обмякло и тяжело упало.
Цирюльник перекрестился и закрыл веки священнику, но глаза снова раскрылись в предсмертном спазме.
С минуту царила тишина, потом снова зазвучали молитвы – приглушенно, обрывисто, сквозь рыдания.
Молитву прервал звук распахиваемой двери – вошел стражник. Он, пошатываясь, сделал два шага, посмотрел на распростертое тело и сказал:
– Преставился! Я знал, что мне не придется ему платить… Ей-богу…
Он расхохотался, и Матье, чувствуя, как в нем закипает гнев, шагнул было в его сторону. Но цирюльник, схватив возницу за руку, сказал:
– Нет, Гийон. Нет. Не делай этого… Ему бы это, сам знаешь, не понравилось.
И Матье снова стал молиться, а стражник, оставив дверь нараспашку и горланя пьяную песню, вышел.
25
Женщины принялись обмывать и обряжать покойного. Когда тело завернули в саван, Матье и цирюльник отнесли его в закуток, сооруженный по настоянию священника из кольев и веток, чтобы уберечь трупы от лис и волков. Пять покойников уже лежали там.
– Целых пять за один сегодняшний день? – осведомился Матье.
– Нет. – ответил мэтр Гривель, – это за два дня. С тех пор, как слег святой отец, хоронить стало некому. После твоего ухода стражник вырыл две ямы вместе со святым отцом. На том и кончилось.
Матье хотелось бы, чтобы тело отца Буасси отнесли в сторожевой барак и чтобы все они могли посидеть возле него эту ночь. Много раз он собирался сказать об этом, но в ушах его тотчас раздавался голос священника:
«В смерти все равны. Зачем устраивать пышные похороны? Важно не то, что делают с телом, а то, куда устремляется душа…»
Священнику бы не понравилось, если бы он провел последнюю ночь в доме, тогда как другие покойники лежат прямо на снегу.
И живые направились в сторожку, где храпел оглушенный водкой стражник.
– Стоило святому отцу свалиться, как этот негодяй снова принялся за свое, – заметил цирюльник. – Хорошо еще, что с наступлением холодов не приходится больше ездить за больными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65