Он взял положенное, посмотрел на них, хотел что-то сказать, да не нашел слов и вышел.
Не успел он сделать несколько шагов, как дверь распахнулась и с шумом захлопнулась. Антуанетта догнала его и преградила путь, глаза ее недобро блестели, узкие губы растянулись в подобии желчной улыбки.
– Ты еще пожалеешь, Гийон, что не захотел со мной уйти… Получил свое, а мне помочь не захотел. Ты еще пожалеешь. Думаешь, моя омела тебя защитит? Защитить-то защитит, да только ежели я захочу. Подумай хорошенько, Гийон. Коли туман не рассеется, завтрашней ночью еще сподручней будет бежать. Не забудь про Колена. Сам видишь: не захотел он пойти с нами за омелой, болезнь тут как тут и накинулась на него. Я, правда, дала ему ветку, да слишком поздно.
С минуту она молча смотрела на него. Взгляд ее буравчиком сверлил Матье, глубоко и больно. Видя, что она сейчас повернется и уйдет, Матье сказал:
– Уж больно ты злая.
– Нет, – возразила Антуанетта. – Никакая я не злая, просто я хочу отсюда уйти. И с тобой вместе. Я знаю, ты боишься святого отца. Но он же ничего не может. Ничегошеньки. А я… Мать не успела поделиться со мной всеми секретами врачевания. Но кое-что я знаю и умею наслать болезнь.
– Замолчи, – прервал ее Матье. – Ты богохульствуешь.
Она расхохоталась.
– Да ты не знаешь даже, что это такое.
У Матье перехватило горло. В мире, заполненном белизной, где доступное глазу пространство ограничивалось всего несколькими шагами, ему вдруг почудилось, что он – в тюрьме вместе с этой женщиной. Его будто принудили оставаться с ней, а в нем все больше крепла уверенность, что она совсем не такая, как другие.
Внезапно выражение черных глаз смягчилось, лицо молодой женщины разгладилось, и в голосе зазвучала бесконечная нежность. Она шагнула к Матье, подняла к нему улыбающееся лицо и спросила:
– Разве ты не был счастлив нынче ночью? Скажи, не был счастлив?
Она хотела поцеловать его, но какая-то сила, ему неподвластная, заставила Матье отпрянуть.
– Сгинь, – выкрикнул он… – Сгинь!
И бросился бежать сквозь сгущавшийся туман так быстро, как только мог, не оборачиваясь, не замечая, что старая холщовая сумка, куда он сунул бутылку и краюху хлеба, бьет его по боку.
13
Так мчался он до самого луга, где его ждали заступ и лопата. Туман к тому времени сгустился еще больше. Ветерок совсем стих, и мир, ограниченный видимым пространством, застыл в полной неподвижности. Пока Матье ступал по заиндевевшей траве, каждый шаг его сопровождался похрустыванием, но стоило ему остановиться, как его обступила гнетущая тишина. Только крики воронья да шум невидимых крыльев временами достигал его слуха. Даже лес, который Матье чувствовал где-то рядом, молчал, охваченный холодом, удерживавшим на тысячах ветвей мельчайшие капельки; обрастая инеем, они едва заметно тянули ветви вниз. Но хруста слышно больше не было, и вознице подумалось, что он, быть может, – единственное живое существо на сотни лье кругом. И, однако же, к нему придут живые и привезут повозку с мертвыми. И для этих мертвецов надо копать могилу.
Он снял куртку, повесил ее вместе с сумкой на крест, что поставил накануне, не спеша разметил ров, который надо вырыть, и принялся работать заступом. Холод не задубил еще влажную землю, и дело пойдет споро.
Голова при такой работе остается свободной, и перед мысленным взором Матье возникли глаза иезуита и Антуанетты. В нем словно происходило единоборство между ясными светлыми глазами и глазами женщины, то жестокими, то полными обещанья. Но теперь Матье равно боялся обоих. Разве отец Буасси простит ему грех с такой тварью? Неужто у этой женщины и вправду есть сверхчеловеческая власть вылечивать болезнь или насылать смерть? А может, надо было ему отказаться и не вешать на шею веточку омелы, – совсем как у его матери, которая носила образок с девой Марией? Но ежели теперь снять ее, – глядишь, чума враз и прихватит, как прихватила она беднягу Колена? А ну как ведьма следит за ним издали и, ежели узнает, что он сделал, мигом отомстит?
Здесь, несмотря на близость могил, где покоится столько людей, погребенных вместе со своей болезнью, Матье чувствовал себя далеко от чумы. Да и туман, отделявший его от мира, казалось, тоже был надежной защитой.
– Как холода постоят, тут и конец болезни. Это святой отец так сказал. А уж он-то знает.
Не прерывая работы, стремясь хоть немного рассеять тоскливое безмолвие, Матье заговорил вслух:
– Дело в другом. Если б святой отец знал… Неужто она и впрямь наслала на Колена болезнь в наказание? Что-то он еще расскажет, раз уж бредить начал?.. И что он откроет святому отцу?
И Матье принялся вспоминать истории о колдовстве и разных порчах, которые рассказывала ему мать. А святая женщина ничего не выдумывала. Правдивая, праведная это была душа, на ложь неспособная. Она своими глазами видела, как целые семьи вымирали только потому, что дурные люди их сглазили.
– И ничего тогда не помогает – ни святая вода, ни молитвы, ни даже крестный ход. Отец Буасси, само собой, свое дело знает. И, само собой, он – человек святой, на тяготы свои не жалуется и смерти не боится, но что он может для меня сделать? Да ничего. И ежели она решит наслать на меня болезнь, он никак ей не помешает!
Матье разогнулся, воткнул лопату между двумя комьями земли, чтобы не упала, и снова громко заговорил:
– А ежели я ему все расскажу, даже на исповеди, что он сделает? Священник есть священник. И ежели он узнает, что она в сродстве с дьяволом, он этого не потерпит. А тогда что?.. Ей-богу, отошлет он ее в Сален. А там ее будут судить и сожгут заживо… По нынешним временам они разводить канитель не станут.
Чем дольше он думал об этом, тем больше ощущал себя в ловушке. Либо врать на исповеди, либо послать на костер Антуанетту.
– Понятно, святой отец не станет выдавать тайну исповеди, но, как пить дать, заставит ее говорить. Колдовство тебе не шутки… Нет, так я не могу.
На долю секунды его охватило желание вернуться в бараки за Антуанеттой. В тумане никто бы не заметил его, а он бы подкараулил Антуанетту. В такую погоду даже днем их никто не найдет, стоит только войти в лес.
– И все же, мыслимое ли это дело – уйти с отродьем дьявола?.. Да она одна, может, опасней и чумы и войны. Пока мы с ней в ладу, все хорошо, а ну как поругаемся… А ведь такое всегда может случиться. Тем более с такой строптивой бабой. И тут в отместку она невесть чего со мной сделает… Да, как ни верти, а жить с ведьмой – ой как опасно. Положим, взбредет ей в голову заставить меня летать или людей убивать… Нет, с дьявольским отродьем это не годится…
Матье снова принялся копать, но медленно, точно собирая последние силы, точно с трудом продираясь сквозь липкую вату тумана. Мысль об уходе не покидала его, а стоило ему представить себе, чем еще он может заняться с этой женщиной, – его в жар бросало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Не успел он сделать несколько шагов, как дверь распахнулась и с шумом захлопнулась. Антуанетта догнала его и преградила путь, глаза ее недобро блестели, узкие губы растянулись в подобии желчной улыбки.
– Ты еще пожалеешь, Гийон, что не захотел со мной уйти… Получил свое, а мне помочь не захотел. Ты еще пожалеешь. Думаешь, моя омела тебя защитит? Защитить-то защитит, да только ежели я захочу. Подумай хорошенько, Гийон. Коли туман не рассеется, завтрашней ночью еще сподручней будет бежать. Не забудь про Колена. Сам видишь: не захотел он пойти с нами за омелой, болезнь тут как тут и накинулась на него. Я, правда, дала ему ветку, да слишком поздно.
С минуту она молча смотрела на него. Взгляд ее буравчиком сверлил Матье, глубоко и больно. Видя, что она сейчас повернется и уйдет, Матье сказал:
– Уж больно ты злая.
– Нет, – возразила Антуанетта. – Никакая я не злая, просто я хочу отсюда уйти. И с тобой вместе. Я знаю, ты боишься святого отца. Но он же ничего не может. Ничегошеньки. А я… Мать не успела поделиться со мной всеми секретами врачевания. Но кое-что я знаю и умею наслать болезнь.
– Замолчи, – прервал ее Матье. – Ты богохульствуешь.
Она расхохоталась.
– Да ты не знаешь даже, что это такое.
У Матье перехватило горло. В мире, заполненном белизной, где доступное глазу пространство ограничивалось всего несколькими шагами, ему вдруг почудилось, что он – в тюрьме вместе с этой женщиной. Его будто принудили оставаться с ней, а в нем все больше крепла уверенность, что она совсем не такая, как другие.
Внезапно выражение черных глаз смягчилось, лицо молодой женщины разгладилось, и в голосе зазвучала бесконечная нежность. Она шагнула к Матье, подняла к нему улыбающееся лицо и спросила:
– Разве ты не был счастлив нынче ночью? Скажи, не был счастлив?
Она хотела поцеловать его, но какая-то сила, ему неподвластная, заставила Матье отпрянуть.
– Сгинь, – выкрикнул он… – Сгинь!
И бросился бежать сквозь сгущавшийся туман так быстро, как только мог, не оборачиваясь, не замечая, что старая холщовая сумка, куда он сунул бутылку и краюху хлеба, бьет его по боку.
13
Так мчался он до самого луга, где его ждали заступ и лопата. Туман к тому времени сгустился еще больше. Ветерок совсем стих, и мир, ограниченный видимым пространством, застыл в полной неподвижности. Пока Матье ступал по заиндевевшей траве, каждый шаг его сопровождался похрустыванием, но стоило ему остановиться, как его обступила гнетущая тишина. Только крики воронья да шум невидимых крыльев временами достигал его слуха. Даже лес, который Матье чувствовал где-то рядом, молчал, охваченный холодом, удерживавшим на тысячах ветвей мельчайшие капельки; обрастая инеем, они едва заметно тянули ветви вниз. Но хруста слышно больше не было, и вознице подумалось, что он, быть может, – единственное живое существо на сотни лье кругом. И, однако же, к нему придут живые и привезут повозку с мертвыми. И для этих мертвецов надо копать могилу.
Он снял куртку, повесил ее вместе с сумкой на крест, что поставил накануне, не спеша разметил ров, который надо вырыть, и принялся работать заступом. Холод не задубил еще влажную землю, и дело пойдет споро.
Голова при такой работе остается свободной, и перед мысленным взором Матье возникли глаза иезуита и Антуанетты. В нем словно происходило единоборство между ясными светлыми глазами и глазами женщины, то жестокими, то полными обещанья. Но теперь Матье равно боялся обоих. Разве отец Буасси простит ему грех с такой тварью? Неужто у этой женщины и вправду есть сверхчеловеческая власть вылечивать болезнь или насылать смерть? А может, надо было ему отказаться и не вешать на шею веточку омелы, – совсем как у его матери, которая носила образок с девой Марией? Но ежели теперь снять ее, – глядишь, чума враз и прихватит, как прихватила она беднягу Колена? А ну как ведьма следит за ним издали и, ежели узнает, что он сделал, мигом отомстит?
Здесь, несмотря на близость могил, где покоится столько людей, погребенных вместе со своей болезнью, Матье чувствовал себя далеко от чумы. Да и туман, отделявший его от мира, казалось, тоже был надежной защитой.
– Как холода постоят, тут и конец болезни. Это святой отец так сказал. А уж он-то знает.
Не прерывая работы, стремясь хоть немного рассеять тоскливое безмолвие, Матье заговорил вслух:
– Дело в другом. Если б святой отец знал… Неужто она и впрямь наслала на Колена болезнь в наказание? Что-то он еще расскажет, раз уж бредить начал?.. И что он откроет святому отцу?
И Матье принялся вспоминать истории о колдовстве и разных порчах, которые рассказывала ему мать. А святая женщина ничего не выдумывала. Правдивая, праведная это была душа, на ложь неспособная. Она своими глазами видела, как целые семьи вымирали только потому, что дурные люди их сглазили.
– И ничего тогда не помогает – ни святая вода, ни молитвы, ни даже крестный ход. Отец Буасси, само собой, свое дело знает. И, само собой, он – человек святой, на тяготы свои не жалуется и смерти не боится, но что он может для меня сделать? Да ничего. И ежели она решит наслать на меня болезнь, он никак ей не помешает!
Матье разогнулся, воткнул лопату между двумя комьями земли, чтобы не упала, и снова громко заговорил:
– А ежели я ему все расскажу, даже на исповеди, что он сделает? Священник есть священник. И ежели он узнает, что она в сродстве с дьяволом, он этого не потерпит. А тогда что?.. Ей-богу, отошлет он ее в Сален. А там ее будут судить и сожгут заживо… По нынешним временам они разводить канитель не станут.
Чем дольше он думал об этом, тем больше ощущал себя в ловушке. Либо врать на исповеди, либо послать на костер Антуанетту.
– Понятно, святой отец не станет выдавать тайну исповеди, но, как пить дать, заставит ее говорить. Колдовство тебе не шутки… Нет, так я не могу.
На долю секунды его охватило желание вернуться в бараки за Антуанеттой. В тумане никто бы не заметил его, а он бы подкараулил Антуанетту. В такую погоду даже днем их никто не найдет, стоит только войти в лес.
– И все же, мыслимое ли это дело – уйти с отродьем дьявола?.. Да она одна, может, опасней и чумы и войны. Пока мы с ней в ладу, все хорошо, а ну как поругаемся… А ведь такое всегда может случиться. Тем более с такой строптивой бабой. И тут в отместку она невесть чего со мной сделает… Да, как ни верти, а жить с ведьмой – ой как опасно. Положим, взбредет ей в голову заставить меня летать или людей убивать… Нет, с дьявольским отродьем это не годится…
Матье снова принялся копать, но медленно, точно собирая последние силы, точно с трудом продираясь сквозь липкую вату тумана. Мысль об уходе не покидала его, а стоило ему представить себе, чем еще он может заняться с этой женщиной, – его в жар бросало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65