Ударились в воспоминания. Гринев рассказал забавный случай из курсантской жизни. Зная, что в этой же самой школе я недавно учился на курсах комиссаров, он спросил:
— Начальником-то там все еще Закс?
— Нет. Сейчас другой.
Я вспомнил, как меня вместе с пятью курсантами чуть было не выгнали из истребительной авиации перед самым окончанием школы и как Закс не позволил этого сделать.
Было лето. Субботний день. Нашей летной группе посчастливилось: отлетались раньше всех. На этом завершалась программа нашего обучения на И-5, а следом мы должны были приступить к полетам на И-16. Инструктор Николай Павлов, не дожидаясь, когда закончит полеты весь отряд, отпустил нас в казарму и в знак поощрения за успехи разрешил увольнение в город. С ночевкой!
— Представляю, как вы к своим зазнобам поскакали! — заметил Коля.
— Вот именно, поскакали, и на радостях позабыли, что надо идти строем…
А незадолго перед тем в школу прислан был новый командир бригады, чрезвычайно суровый насчет строевой подготовки. Стоило ему заметить кого-нибудь из нас в гарнизоне в рабочее время вне строя, — так сразу на гауптвахту… По аэродрому мы шли ватагой, а как приблизились к проходной — выстроились. Командир бригады из окна своего кабинета видел все наши маневры. Едва миновали ворота, он нас и перехватил… Мы духом пали, головы повесили, решили, что вместо города придется сидеть под арестом. Но в честь того, что нами успешно были закончены полеты на И-5, он смилостивился, отпустил без всякого взыскания.
И вот впятером мы отбиваем по мостовой строевой шаг.
Казарма находилась неподалеку от штаба, метрах в трехстах. Дорога к ней сворачивала под прямым углом. Нам нужно было бы по ней и идти, но мы боялись опоздать к поезду, спешили и потому, сокращая путь, свернули на тротуар. Кто из нас проявил эту инициативу, мы потом и сами не могли разобраться. Просто свернули и побежали. А ходить по тротуару строем не разрешалось…
Только пришли к себе и стали переодеваться, как опять появился комбриг… Красный от злости, кричит, ругается… Выстроил всю пятерку злостных нарушителей, спрашивает: «Кто первым свернул с дороги?» Мы молчим, словно воды в рот набрали. От одной обиды на себя, что все так глупо получилось, молчим. Он уточняет, кто и за кем шел. На правом фланге оказался Гриша Концевой, дипломатичный такой паренек. Гриша ответил, что шел за таким-то. Командир спросил того… И так получилось, что каждый за кем-нибудь да шел. Вообще-то мы действительно шли гуртом, и трудно было сказать, кто за кем… А комбриг это принял за круговую поруку и от негодования еще больше разъярился… Обозвав нас бессовестными, нечестными, заявил: «Таким нет места в истребительной авиации!» И тут же приказал перевести всех в эскадрилью, летающую на Р-5, а заодно лишил всех отпуска в город.
В воскресенье пошли мы к своему инструктору Павлову. Он посоветовал обратиться к начальнику школы Заксу. Никто, кроме Закса, не мог отменить приказ комбрига Ян Казимирович Закс тогда являлся одновременно и начальником школы и комиссаром — полный единоначальник. В понедельник он нас принял. Мы явились к нему в кабинет строем, и старший группы Михаил Сапронов начал докладывать суть дела… А под конец с пафосом, будто на митинге, стал давать обещание, о котором мы договорились еще накануне: «Если вы нас, товарищ военный комиссар и начальник школы, оставите летать на истребителях, то даем вам слово коммуниста — вылететь первыми на…» — и здесь Миша умолк — он позабыл название самолета, на котором мы должны вылететь.
У нас от переживания перехватило дыхание. Подсказать, что, мол, на И-16, не могли: уж больно суров был на вид начальник школы. А потом рявкнул во все горло: «…на самолете истребительного типа!»
— Ах, и циркачи же! Здорово же вам хочется летать на истребителях? — рассмеялся Закс.
Мы в ответ наперебой:
— Очень хочется! Будем самыми примерными!
— Верю вам, — сказал Закс, и лицо его снова стало суровым. — Будете летать на истребителях.
Потом пожал каждому руку и, пожелав успеха, отпустил.
…На бреющем полете возвратилось из разведки звено Кулакова, а звена Комосы еще не было. Со стороны фронта чуть слышно доносился вой моторов, трескотня японских «виккерсов» и наших «шкасов». Потом раскаты боя смолкли, и прилетел Комоса с одним ведомым. Куда-то девался другой его ведомый — Молтенинов.
Точка, которую все ждали, появилась на высоте около двух тысяч метров. Трудно было поверить, что это Молтенинов, — наши всегда возвращались бреющим. Но вскоре все разъяснилось — за И-16 тянулся тонкий белый след. При снижении самолета белая полоса стала черной. Летчик, стараясь потушить пожар, швырял машину из стороны в сторону.
Мы махали с земли руками. Кричали:
— Прыгай!
Борзяк бросился к санитарке.
Истребитель круто задрал нос, дым исчез.
— Потушил!..
И в тот же момент мы увидели, как отделился от самолета маленький темный клубочек, за ним вырос белый шлейф, и вот уже парашютист качается в воздухе.
— Почему?! — негодующе завопил Гринев, вскидывая к небу свои длинные, сжатые в кулак руки. Но тут же крик его пресекся: самолет вспыхнул ярким пламенем.
Через несколько минут Борзяк привез благополучно спустившегося на парашюте младшего лейтенанта Молтенинова. Высокий, раскрасневшийся, он взахлеб выкладывал все, что видел и пережил. Гринев слушал молча, нервно покусывая непослушную губу — это первая потеря самолета в эскадрилье.
Едва начал говорить Комоса, как командир эскадрильи набросился на него, гневно сверкая глазами:
— Почему вступил в бой? Почему не уклонился?! Сколько раз я тебе говорил: избегать боя во время разведки. Вечно ты суешься где надо и где не надо!.. Вот из-за тебя и подбили Молтенинова.
— Ну, знаете! — Комоса тоже перешел на крик. — Я не на танцплощадке: хочу танцую, а хочу глазею… Нас перехватила целая стая самураев, а внизу — бой…
— Ну, ладно, — примирительно сказал Гринев, — докладывай, что разведал.
Глаза Комосы еще несколько секунд обидчиво сверкают, потом он берет себя в руки:
— Все по-старому — дороги почти пустые, а окруженных доколачивают.
Гринев направился к своему самолету — подошло время нашего вылета на разведку.
Нас остановил удрученный Борзяк. Оказывается, звено Комосы отправилось сегодня на разведку в то же самое время и точно по тому же маршруту, как накануне.
Гринев сдержал себя из уважения к возрасту Борзяка, ограничился всего двумя словами:
— Думать надо!..
10
Одиннадцать суток, день и ночь, шли бои по уничтожению японской армии. Отчаянные трехдневные попытки противника (с 24 по 26 августа) прорвать кольцо окружения успеха не имели. Два свежих полка и несколько мелких частей усиления, брошенных японским командованием на помощь своим погибающим войскам, испарились, словно капли воды на раскаленной плите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85