дабы благодати, данные ему, такие: бесстрастие, чудотворение, прозорливость, благодатный ум, изгнание бесов». Гермоген в июне высказался о Распутине гораздо осторожнее: «Три года назад он произвел на меня впечатление человека высокой религиозной настроенности; после, однако, я получил сведения о его зазорном поведении… История церкви показывает, что были люди, которые достигали даже очень высоких духовных дарований, а потом падали нравственно».
Встревоженный Распутин писал митрополиту Петербургскому Антонию: «Благослови, миленький владыко, и прости меня! Желаю вас видеть и охотно принять назиданье из уст ваших, потому много сплетней. Не виноват, дал повод, но не сектант, а сын православной церкви. Все зависит от того, что бываю там у них, у высоких, — вот мое страдание. Отругивать газету не могу». Антоний Распутина не принял.
Николай II и Александра Федоровна были раздражены сначала обращением Феофана, затем газетной кампанией, и к этому добавились происшествия в самом дворце. Няня Алексея М. И. Вишнякова, ездившая в Покровское вместе с Вырубовой, пожаловалась царице, что Распутин растлил ее, имел дело с другими женщинами, и показала ей статью Новоселова. "Государыня… заявила, что не верит этим сплетням, видит в них работу темных сил, желающих погубить Распутина, и запретила говорить об этом государю, — показывала фрейлина С. И. Тютчева, воспитательница царских детей. -…Я рассказала государю обо всем, что случилось. «Так и вы тоже не верите в святость Григория Ефимовича? — спросил государь. -…А что вы скажете, если я вам скажу, что все эти тяжелые годы я прожил только благодаря его молитвам?» Тютчева заспорила, царь ответил, что он не верит всем этим рассказам, «к чистому липнет все нечистое». Точно так же на «предостережения» свой сестры, великой княгини Елизаветы Федоровны, «что Распутин не таков, каким он кажется», царица ответила, «что она считает эти слухи клеветой, которая обычно преследует людей святой жизни…».
Вишнякова и Тютчева отстранены на два месяца. Вишнякова нашла ход к Петербургскому митрополиту Антонию, тот в начале 1911 года получил аудиенцию у царя, но выслушан был крайне сухо. Вскоре Вишнякова была царицей «прощена», ухаживала за больным наследником, а впоследствии бывала и у Распутина. Тютчева, «прямо мужчина в юбках… как все Тютчевы была упряма» — через два года она подала в отставку и по всем салонам рассказывала, что ее уволили из-за протестов, что Распутин заходит в комнаты великих княжон, пока те еще не одеты.
Открыто бросив вызов влиянию Распутина при дворе, Тютчева сделала то, о чем давно шептались многие придворные и даже пытались осторожно высказывать царю. При замкнутости двора и сосредоточенности интересов на фигуре царя борьба за влияние на него, соперничество и недоброжелательство между приближенными естественны, это соперничество было и в императорской семье — мать, жена, дяди, тети, кузены и племянники оспаривали друг у друга это влияние, начиная ненавидеть тех, кто опережал или вытеснял их, и тайно язвить самого царя. «У государя, как и у императрицы, — пишет последний дворцовый комендант В. Н. Воейков, — сложилось достаточно обоснованное убеждение, что всякое пользующееся их доверием лицо тем самым обрекается на нападки завистников и клеветников».
Если это было, так сказать, «между своими», то какую же неприязнь должен был вызвать человек не только посторонний, но принадлежащий к тем, кого аристократы и за вполне людей не считали, притом не временная прихоть царя и царицы, а их конфидент на долгие годы. Начиная от матери царя и сестры царицы и кончая царскими камердинерами, многие приближенные старались или сказать царю что-то неприятное о Распутине, или оскорбить последнего. Как-то на вопрос царя, кто у царицы, камер-фурьер Н.А. Радциг ответил:
— Г-жа Вырубова и этот грязный мужик.
— Как вы можете так говорить о человеке столь религиозном! — с гневом сказал царь.
По распоряжению дворцового коменданта Дедюлина, Распутина, в отличие от остальных приглашенных, всегда задерживали у ворот, пока дежурный не давал указания его пропустить, — все это не мешало Распутину видеться с царем и царицей, но каждый раз должно было привлечь больше внимания к его приходу. «Мне бы так хотелось повидаться с нашим Другом, — пишет царица мужу, — но я никогда не приглашаю его к нам в твое отсутствие, так как люди очень злоязычны». «Мне приходилось не раз слышать рассказы о Распутине, — замечает Воейков, — производящие на меня впечатление не просто сплетни, а чего-то умышленно раздуваемого. Исходили, к моему великому изумлению, эти рассказы от приближенных к царю лиц…» Царь не был достаточно тверд, чтобы пресечь неприятные ему разговоры, но достаточно проницателен и упрям, чтобы не позволить придворным манипулировать им, — с тем же тихим упрямством, с каким не уступил он родителям с Алике, не уступал он приближенным с Распутиным.
В первой «общественной» атаке на Распутина в 1910 году просвечивает также — не очень явно, но различимо — давний вызов «славянофильской, земской» Москвы «западническому, чиновному» Петербургу. В структуре императорской, «петербургской», власти обнаружилось «больное место» — и Москва поспешила вложить туда свои персты. Кампания была начата москвичами Тихомировым и Новоселовым, подхвачена москвичом Гучковым, москвичкой была Тютчева, а великая княгиня Елизавета Федоровна была центром «московского кружка». К нему принадлежали и будущие враги Распутина — семья московского генерал-губернатора Ф. Ф. Юсупова, московский губернатор, а затем товарищ министра М. Ф. Джунковский, московский предводитель дворянства, а затем обер-прокурор Синода А. Д. Самарин.
К концу года наступило временное затишье: с сентября по ноябрь Николай II и Александра Федоровна были на водах в Германии, а Столыпин путешествовал по Сибири. Однако в январе 1911 года, готовя устранение Илиодора из Царицына, Столыпин решил убрать и его покровителя из Петербурга. На основании полицейских сводок и затребованного им синодального дела он представил Николаю II доклад о Распутине, настаивая на его удалении от двора. По словам Распутина, в изложении Г. П. Сазонова, царь, выслушав историю о банях, спокойно сказал: «Я знаю, он и там проповедует священное писание» — и бросил доклад в камин. По словам Столыпина, в изложении М. В. Родзянко, царь внимательно выслушал доклад и предложил ему пригласить Распутина для личной беседы.
Вот как Родзянко передает рассказ Столыпина об этой встрече: Распутин «бегал по мне своими белесоватыми глазами… произносил какие-то загадочные и бессвязные изречения из священного писания, как-то необычайно водил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение… Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что он на меня производит довольно сильное, правда отталкивающее, но все же моральное впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Встревоженный Распутин писал митрополиту Петербургскому Антонию: «Благослови, миленький владыко, и прости меня! Желаю вас видеть и охотно принять назиданье из уст ваших, потому много сплетней. Не виноват, дал повод, но не сектант, а сын православной церкви. Все зависит от того, что бываю там у них, у высоких, — вот мое страдание. Отругивать газету не могу». Антоний Распутина не принял.
Николай II и Александра Федоровна были раздражены сначала обращением Феофана, затем газетной кампанией, и к этому добавились происшествия в самом дворце. Няня Алексея М. И. Вишнякова, ездившая в Покровское вместе с Вырубовой, пожаловалась царице, что Распутин растлил ее, имел дело с другими женщинами, и показала ей статью Новоселова. "Государыня… заявила, что не верит этим сплетням, видит в них работу темных сил, желающих погубить Распутина, и запретила говорить об этом государю, — показывала фрейлина С. И. Тютчева, воспитательница царских детей. -…Я рассказала государю обо всем, что случилось. «Так и вы тоже не верите в святость Григория Ефимовича? — спросил государь. -…А что вы скажете, если я вам скажу, что все эти тяжелые годы я прожил только благодаря его молитвам?» Тютчева заспорила, царь ответил, что он не верит всем этим рассказам, «к чистому липнет все нечистое». Точно так же на «предостережения» свой сестры, великой княгини Елизаветы Федоровны, «что Распутин не таков, каким он кажется», царица ответила, «что она считает эти слухи клеветой, которая обычно преследует людей святой жизни…».
Вишнякова и Тютчева отстранены на два месяца. Вишнякова нашла ход к Петербургскому митрополиту Антонию, тот в начале 1911 года получил аудиенцию у царя, но выслушан был крайне сухо. Вскоре Вишнякова была царицей «прощена», ухаживала за больным наследником, а впоследствии бывала и у Распутина. Тютчева, «прямо мужчина в юбках… как все Тютчевы была упряма» — через два года она подала в отставку и по всем салонам рассказывала, что ее уволили из-за протестов, что Распутин заходит в комнаты великих княжон, пока те еще не одеты.
Открыто бросив вызов влиянию Распутина при дворе, Тютчева сделала то, о чем давно шептались многие придворные и даже пытались осторожно высказывать царю. При замкнутости двора и сосредоточенности интересов на фигуре царя борьба за влияние на него, соперничество и недоброжелательство между приближенными естественны, это соперничество было и в императорской семье — мать, жена, дяди, тети, кузены и племянники оспаривали друг у друга это влияние, начиная ненавидеть тех, кто опережал или вытеснял их, и тайно язвить самого царя. «У государя, как и у императрицы, — пишет последний дворцовый комендант В. Н. Воейков, — сложилось достаточно обоснованное убеждение, что всякое пользующееся их доверием лицо тем самым обрекается на нападки завистников и клеветников».
Если это было, так сказать, «между своими», то какую же неприязнь должен был вызвать человек не только посторонний, но принадлежащий к тем, кого аристократы и за вполне людей не считали, притом не временная прихоть царя и царицы, а их конфидент на долгие годы. Начиная от матери царя и сестры царицы и кончая царскими камердинерами, многие приближенные старались или сказать царю что-то неприятное о Распутине, или оскорбить последнего. Как-то на вопрос царя, кто у царицы, камер-фурьер Н.А. Радциг ответил:
— Г-жа Вырубова и этот грязный мужик.
— Как вы можете так говорить о человеке столь религиозном! — с гневом сказал царь.
По распоряжению дворцового коменданта Дедюлина, Распутина, в отличие от остальных приглашенных, всегда задерживали у ворот, пока дежурный не давал указания его пропустить, — все это не мешало Распутину видеться с царем и царицей, но каждый раз должно было привлечь больше внимания к его приходу. «Мне бы так хотелось повидаться с нашим Другом, — пишет царица мужу, — но я никогда не приглашаю его к нам в твое отсутствие, так как люди очень злоязычны». «Мне приходилось не раз слышать рассказы о Распутине, — замечает Воейков, — производящие на меня впечатление не просто сплетни, а чего-то умышленно раздуваемого. Исходили, к моему великому изумлению, эти рассказы от приближенных к царю лиц…» Царь не был достаточно тверд, чтобы пресечь неприятные ему разговоры, но достаточно проницателен и упрям, чтобы не позволить придворным манипулировать им, — с тем же тихим упрямством, с каким не уступил он родителям с Алике, не уступал он приближенным с Распутиным.
В первой «общественной» атаке на Распутина в 1910 году просвечивает также — не очень явно, но различимо — давний вызов «славянофильской, земской» Москвы «западническому, чиновному» Петербургу. В структуре императорской, «петербургской», власти обнаружилось «больное место» — и Москва поспешила вложить туда свои персты. Кампания была начата москвичами Тихомировым и Новоселовым, подхвачена москвичом Гучковым, москвичкой была Тютчева, а великая княгиня Елизавета Федоровна была центром «московского кружка». К нему принадлежали и будущие враги Распутина — семья московского генерал-губернатора Ф. Ф. Юсупова, московский губернатор, а затем товарищ министра М. Ф. Джунковский, московский предводитель дворянства, а затем обер-прокурор Синода А. Д. Самарин.
К концу года наступило временное затишье: с сентября по ноябрь Николай II и Александра Федоровна были на водах в Германии, а Столыпин путешествовал по Сибири. Однако в январе 1911 года, готовя устранение Илиодора из Царицына, Столыпин решил убрать и его покровителя из Петербурга. На основании полицейских сводок и затребованного им синодального дела он представил Николаю II доклад о Распутине, настаивая на его удалении от двора. По словам Распутина, в изложении Г. П. Сазонова, царь, выслушав историю о банях, спокойно сказал: «Я знаю, он и там проповедует священное писание» — и бросил доклад в камин. По словам Столыпина, в изложении М. В. Родзянко, царь внимательно выслушал доклад и предложил ему пригласить Распутина для личной беседы.
Вот как Родзянко передает рассказ Столыпина об этой встрече: Распутин «бегал по мне своими белесоватыми глазами… произносил какие-то загадочные и бессвязные изречения из священного писания, как-то необычайно водил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение… Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что он на меня производит довольно сильное, правда отталкивающее, но все же моральное впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81