Но Пахарь для слов был мертв. Слов он не слышал. Он вел разговор с
землей.
-- Теперь понял, что мы не шутки шутить приехали.-- Рожа
кричавшего из красной превратилась в багровую.-- Мы разведчики.
Экспедиционный десант. Планета Земля -- небось, и не слыхал о такой,
деревня?
Ответа не было. Ответа не было долго. Его и быть не могло.
Вместо ответа что-то скрипнуло над поляной, как бы вздохнуло. Но
это был не ответ.
Это был небольшой овальный лючок, открывшийся на цилиндре ракеты.
Из лючка вслед за скрипом и клочьями желтоватого дыма выдвинулся
конический раструб рупора.
Группа стоявших на поляне землян уже на скрип напрягла скулы и
развернула плечи. Когда же раскрылся зев рупора, краснорожий, что
выступал за командира и парламентера одновременно, подпрыгнул строго
по вертикали, расслабился на мгновенье в воздухе, потом выпрямился и
жестко опустился на землю.
Он стоял тоньше лезвия сабли и такой же отточенный, как она.
Амуниция ему не мешала. Кроме того, в полете он повернулся, как
стрелка компаса, на половину круга и стоял теперь к лесу передом, к
полю задом.
Рупор заговорил. Голос его был с песком, словно заезженная
пластинка, и звучал очень уж глухо, будто говорили не ртом.
-- Старший лейтенант Давыденко...
Сабелька, вставшая к лесу с ракетой передом, замерла как перед
боем. Красная ее рукоятка затемнилась скважиной рта.
-- Й-а, тащ грал.
-- Плохо, лейтенант. Темпы, не вижу темпов. Форсируйте программу
контакта. Немедленно. От третьего пункта -- теста на агрессивность --
срочно переходите к четвертому: мирная пропаганда. Выполняйте.
Сабелька сверкнула бриллиантовым острием.
-- Есть мирная пропаганда.
Рупор убрался. Овальная рана в борту быстро зарубцевалась.
Старший лейтенант Давыденко прочистил рот крепким горловым "га" и
приступил к четвертому пункту программы.
-- Слышь, дед. Соглашайся, а? На Земле у нас, знаешь, как хорошо?
Малина. Жить будешь в отдельной клетке. Клетка теплая, остекленная.
Отличная клетка. Это не какая-нибудь тебе хибарка из соломы или
вонючая яма в земле. Жратвы будет -- во! Делать ничего не надо. Ни
пахать, ни сеять. У нас -- автоматика. Ты -- экспонат, понимаешь?
Работа у тебя будет такая -- экспонат. Люди придут, на тебя посмотрят.
Во, скажут, ну и дед! Где такие деды водятся? А на клетке табличка.
Ага, скажут, планета такая-то, звезда, созвездие, все путем. Ну как?
Чем не жизнь?
Цвет лица лейтенанта опять возвращался к нормальному -- цвету
тертой моркови. Картины рая, которые он только что рисовал, должно
быть, подействовали и на него. Наверное, ему стало жаль себя, не
имеющего угла, где голову приклонить, и мотающегося по пространству,
как безымянный неприкаянный астероид. Но он сдержался, и скупая слеза
так и не покатилась по его мужественной щеке.
Лейтенант выдержал положенную по инструкции паузу. На лицо он
сейчас был сами милость и доброта. Но косматого урода ни милость, ни
доброта не брали. Наконец, Давыденко решил: хватит. С милостью пора
кончать. Время переходить к делу. Еще минута и все. Надо бородатого
брать. Такова программа контакта. Пункт пять.
-- Эй...-- начал он и осекся.
Потому что с местным творилось что-то уж очень неладное. Вроде как
он стал короче.
Лейтенант плохо соображал. Он протер рукавом глаза, и пока
протирал, дед заметно укоротился.
-- Черт! -- сказал Давыденко и повернулся к своим товарищам. А
вдруг они что-нибудь понимают в творящемся безобразии. Но те смотрели
сквозь главного такими детскими безоблачными глазами, что лейтенант
понял: эти ему не советчики.
Он вновь посмотрел на Пахаря. Но не тут-то было. Взгляд его
пролетел мимо цели; цель ушла, сместившись сильно к земле.
-- Елки-моталки...
От деда оставались буквально плечи, руки и борода. Да на земле
перед ним стояла, прикрывая его, словно парижская баррикада, та
безлошадная дедова соха, на которую он давеча опирался.
-- Куда? Эй! -- Давыденко уже приходил в себя.-- Стой! Куда ты,
дедок? Погоди.
Из-за спины лейтенанта высунул голову некто худой, щуплый, в очках
и с лаковой бороденкой.
-- Я знаю, я знаю...-- Голос его срывался, как у всякого выскочки,
стремящегося опередить других.
-- Я сам знаю,-- сказал лейтенант, как отс(223)к. Очечки враз
стали тусклыми и погасли за бугристой лейтенантской спиной.
Давыденко скомандовал:
-- Рябый, Гершток, Сенюшкин. Быстро. С лопатами. Дед под землю
уходит. Вон, одна плешь торчит. Скорей. Почему заминка? Рябый,
Сенюшкин. Ибрагимов -- на помощь. Черт, весь ушел. Быстро. Копать.
Ибрагимов, чурка безмозглая! Да не причиндатором, а лопатой! Отставить
причиндаторы, кому говорю!
За спиной лейтенанта стало просторно, там загулял ветерок.
Впереди над полем взлетали и падали белые черенки лопат. Локти
копающих ходили мерно, как рычаги. Повалил пар.
Пришельцы копали планету. Планета не сопротивлялась. Планета была
умна. Пахарь, Рыхлитель почвы, продолжал делать дело руками пришлых
людей.
Ком земли, прошитый белыми волосками корней, откатился к бахилам
старшего лейтенанта. Лейтенант вдавил свой каблук в эту зыбкую
земляную плоть, и на земле отпечатались мелкие паучки звезд, забранных
в контур пятиугольника,-- эмблема Космофлота.
-- Пусто,-- сказал лейтенант, заглядывая за спины землекопов.--
Никого. Неужто ушел в глубину?
Опять засверкали стекла давешнего очкастого выскочки.
-- Товарищ лейтенант, я, кажется, понимаю...
-- Во-первых, старший лейтенант, а во-вторых -- как тебя там...
штаб... штуб?..
-- Космозоолог Герштейн.
-- Так вот, зоотехник Горшков, понимать -- это моя забота, а твоя
-- молчать в тряпочку и копать.
Тут острие лопаты бортинженера Сенюшкина и его запотевшее от труда
лицо повернулись в сторону леса.
-- Холмик, товарищ старший лейтенант. Там. Левее того пенька.
Раньше вроде бы не было.
-- Говоришь, не было? -- Давыденко надавил пальцем на правый
глаз.-- Пожалуй, и правда не было. Ах, дед! Ах, зараза! Мы, как гады,
копаем вглубь, а он, падла, по горизонтали чешет.
-- Сенюшкин. Ибрагимов. И ты, зоотехник. Всем к тому холмику.
Быстро. Копать.
Солнце планеты стояло в воздухе неподвижно. Казалось, оно забыло,
что существуют законы движения. Тень от ракеты, как упала когда-то,
развернувшись на земле мутной пепельной полосой, так и продолжала
лежать. Она чувствовала себя здесь хозяйкой.
Холмик скоро исчез, превратившись в могильную яму.
По черенкам лопат, по их зазубренным лезвиям скатывались желтые
горошины пота. Люди трудились.
1 2 3 4