..
Слишком поздно.
Его рот накрыл ее губы с неторопливой уверенностью, свидетельствующей об опыте, оборвав короткий вздох протеста, а рука удерживала ее на месте, пока он пробовал их на вкус. Энни случалось целоваться и раньше, но не так, не с такой постепенно возрастающей интимностью, не обращающей внимания на бесполезное сопротивление ее рук. Сильные движения его рта заставили ее приоткрыть губы, и она беспомощно почувствовала, как ее тело напряглось, когда теплая волна пробежала по нему. Ее руки прекратили отталкивать его и неожиданно вцепились в его рубаху. Под его напором ее рот приоткрылся, и он слегка наклонил набок голову, чтобы сделать их соприкосновение еще более глубоким. Его язык проник в ее рот, и Энни задрожала от этого поразительного вторжения.
Она не знала, что мужчины так целуются, не ожидала; она многое видела, изучая медицину и во врачебной практике, но не знала, что мягкие поглаживания языком у нее во рту заставят ее почувствовать слабость, жар и болезненное напряжение в груди. Ей хотелось, чтобы он продолжал так же целовать ее, хотелось тесно прижаться к нему в попытке облегчить болезненную пульсацию в груди и почувствовать объятие его сильных рук. Ее неопытность делала ее беспомощной, неспособной справиться с собственными желаниями и предвидеть то, что он мог сделать.
Рейф заставил себя отпустить ее затылок и медленно отнял губы. Ему хотелось продолжать целовать ее. Черт возьми, ему хотелось гораздо большего! Однако боль в боку, позникавшая при любом движении, а также постоянная слабость в ногах напоминали ему, что он не в лучшей форме для занятий любовью. Хорошо даже, что его тело ограничено в действиях, – с его стороны было бы глупо усложнять положение интимными отношениями. Одно дело – вернуть ее домой, не причинив вреда, но, как говорит старая пословица, ад не знает ярости, подобной ярости женщины, которой легко овладели, а затем бросили. Меньше вероятности, что она расскажет кому-нибудь о нем, если не будет чувствовать себя обиженной любовницей. Потихоньку отодвигаясь от девушки, Рейф от всей души желал себе следовать собственным добрым советам.
Энни выглядела бледной, будто у нее кружится голова Она уставилась пристальным взглядом в огонь, он видел, как шевельнулась ее изящная шейка, когда она сглотнула.
– Это же просто поцелуй, – пробормотал Рейф, под давшись внезапному желанию успокоить ее, в чем она, по-видимому, нуждалась, но нахмурился от неожиданно пришедшей в голову мысли. Хотя она, казалось, отозвалась на его поцелуй, возможно, она решила, что он собирается напасть на нее. Она приоткрыла рот во время поцелуя, но он не мог бы утверждать, что она ответила на поцелуй. Его привела в ярость мысль о том, что, может быть, он один ощутил это нарастание жара и напряжения внутри.
– Я не собираюсь нападать на вас.
Энни пыталась взять себя в руки. Если он думает, что ее реакция вызвана страхом, то это гораздо лучше, чем если бы он узнал, как ей хотелось, чтобы он продолжал начатое. Она посмотрела на свои руки, но не придумала, что сказать. Ее мысли текли вяло, а сердце все еще сильно билось.
Рейф вздохнул и устроился поудобнее, подтянув поближе седло, чтобы облокотиться на него. Похоже, ему опять надо успокаивать ее, как н прошлой ночью.
– Почему вы захотели стать врачом? Это необычно для женщины.
Это была единственная тема, способная наверняка вызвать ее на разговор. Она бросила на него быстрый взгляд, благодарная за то, что он заговорил об этом.
– Мне постоянно все об этом твердили!
– Могу себе представить. Что вас побудило?
– Мой отец был врачом, и я увлеклась медициной с детства.
– Маленькие дочери большинства врачей играют в куклы, а не в медицину.
– Наверное. Папа говорил, что это началось, когда в пять летя упала со стога сена. Он перепугался, что я разбилась насмерть, говорил, что я не дышала. Он ударил меня в грудь кулаком, и сердце снова начало биться, по крайней мере, он всегда мне так говорил; теперь, когда я выросла, думаю, что я, вероятно, была просто оглушена. Как бы то ни было, тогда меня поразило, что он снова заставил биться мое сердце, и с тех пор я только и говорила, что стану доктором.
– Вы помните то падение?
– Несовсем. – Она неотрывно смотрела на огонь, за вороженно следя за колебаниями маленьких желтых язычков пламени, увенчанных еле заметными голубыми кончиками. – То, что я помню, больше похоже на сон о падении, чем на реальное падение. В этом сне я упала, но поднялась самостоятельно, и там было много света и людей, которые бежали ко мне. Я не помню того, о чем рассказывал папа. В конце концов, мне было всего пять лет. Что вы помните о том времени, когда вам было пять?
– Как мне надрали задницу за то, что я впустил в дом цыплят, – выпалил Рейф.
Энни улыбнулась, представив себе эту картину. Ее не шокировали его выражения: проработав в городе старателей так долго, она, как ей казалось, уже всего наслышалась.
– Сколько же было цыплят?
– В том возрасте я еще не очень хорошо считал, но мне казалось, что их много.
– У вас были братья и сестры?
– Один брат. Он умер во время войны. А у вас?
– Нет, я была единственным ребенком. Мама умерла, когда мне было два года, поэтому я совсем ее не помню, а папа так и не женился.
– Он был счастлив, что вы тоже захотели стать врачом?
Энни часто задавала себе этот вопрос.
– Не знаю. Думаю, он гордился, но одновременно и тревожился. Я не понимала почему, пока не поступила в медицинский колледж.
– Было трудно?
– Даже попасть в него было трудно! Я хотела учиться в Гарварде, но меня не приняли, потому что я женщина. В конце концов я поступила в медицинскую школу в Женеве, штат Нью-Йорк, туда, где Элизабет Блэкуел получила свой диплом.
– Кто такая Элизабет Блэкуел?
– Первая женщина-врач в Америке. Она получила диплом в 49-м, но за прошедшие с тех пор годы мало что изменилось. Учителя меня игнорировали, а другие студенты мне мешали. Они открыто обвиняли меня в том, что я всего лишь развратная женщина, поскольку ни одна порядочная женщи
– на не захочет видеть то, что видела я. Они говорили мне, что я должна выйти замуж, если кто-нибудь после этого захочет на мне жениться, и нарожать детей, как положено женщине. Я должна оставить медицину людям, достаточно умным, чтобы разбираться в ней, а именно – мужчинам. Я училась в одиночку и каждый день ела в одиночку, но я осталась.
Рейф посмотрел на ее худенькое, тонкое личико, озаренное светом очага, и увидел неистовое упорство в изгибе мягких губ. Да, она должна была остаться, даже перед лицом яростного противодействия. Он не понимал рвения, которое заставляло ее работать до изнеможения во имя медицины, но ее учителя и соученики, несомненно, недооценивали ее. Энни была единственной женщиной-врачом, которую он знал, но во время войны много больных и раненых мужчин умерло бы, если бы не женщины, добровольно работавшие в госпиталях и ухаживавшие за ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Слишком поздно.
Его рот накрыл ее губы с неторопливой уверенностью, свидетельствующей об опыте, оборвав короткий вздох протеста, а рука удерживала ее на месте, пока он пробовал их на вкус. Энни случалось целоваться и раньше, но не так, не с такой постепенно возрастающей интимностью, не обращающей внимания на бесполезное сопротивление ее рук. Сильные движения его рта заставили ее приоткрыть губы, и она беспомощно почувствовала, как ее тело напряглось, когда теплая волна пробежала по нему. Ее руки прекратили отталкивать его и неожиданно вцепились в его рубаху. Под его напором ее рот приоткрылся, и он слегка наклонил набок голову, чтобы сделать их соприкосновение еще более глубоким. Его язык проник в ее рот, и Энни задрожала от этого поразительного вторжения.
Она не знала, что мужчины так целуются, не ожидала; она многое видела, изучая медицину и во врачебной практике, но не знала, что мягкие поглаживания языком у нее во рту заставят ее почувствовать слабость, жар и болезненное напряжение в груди. Ей хотелось, чтобы он продолжал так же целовать ее, хотелось тесно прижаться к нему в попытке облегчить болезненную пульсацию в груди и почувствовать объятие его сильных рук. Ее неопытность делала ее беспомощной, неспособной справиться с собственными желаниями и предвидеть то, что он мог сделать.
Рейф заставил себя отпустить ее затылок и медленно отнял губы. Ему хотелось продолжать целовать ее. Черт возьми, ему хотелось гораздо большего! Однако боль в боку, позникавшая при любом движении, а также постоянная слабость в ногах напоминали ему, что он не в лучшей форме для занятий любовью. Хорошо даже, что его тело ограничено в действиях, – с его стороны было бы глупо усложнять положение интимными отношениями. Одно дело – вернуть ее домой, не причинив вреда, но, как говорит старая пословица, ад не знает ярости, подобной ярости женщины, которой легко овладели, а затем бросили. Меньше вероятности, что она расскажет кому-нибудь о нем, если не будет чувствовать себя обиженной любовницей. Потихоньку отодвигаясь от девушки, Рейф от всей души желал себе следовать собственным добрым советам.
Энни выглядела бледной, будто у нее кружится голова Она уставилась пристальным взглядом в огонь, он видел, как шевельнулась ее изящная шейка, когда она сглотнула.
– Это же просто поцелуй, – пробормотал Рейф, под давшись внезапному желанию успокоить ее, в чем она, по-видимому, нуждалась, но нахмурился от неожиданно пришедшей в голову мысли. Хотя она, казалось, отозвалась на его поцелуй, возможно, она решила, что он собирается напасть на нее. Она приоткрыла рот во время поцелуя, но он не мог бы утверждать, что она ответила на поцелуй. Его привела в ярость мысль о том, что, может быть, он один ощутил это нарастание жара и напряжения внутри.
– Я не собираюсь нападать на вас.
Энни пыталась взять себя в руки. Если он думает, что ее реакция вызвана страхом, то это гораздо лучше, чем если бы он узнал, как ей хотелось, чтобы он продолжал начатое. Она посмотрела на свои руки, но не придумала, что сказать. Ее мысли текли вяло, а сердце все еще сильно билось.
Рейф вздохнул и устроился поудобнее, подтянув поближе седло, чтобы облокотиться на него. Похоже, ему опять надо успокаивать ее, как н прошлой ночью.
– Почему вы захотели стать врачом? Это необычно для женщины.
Это была единственная тема, способная наверняка вызвать ее на разговор. Она бросила на него быстрый взгляд, благодарная за то, что он заговорил об этом.
– Мне постоянно все об этом твердили!
– Могу себе представить. Что вас побудило?
– Мой отец был врачом, и я увлеклась медициной с детства.
– Маленькие дочери большинства врачей играют в куклы, а не в медицину.
– Наверное. Папа говорил, что это началось, когда в пять летя упала со стога сена. Он перепугался, что я разбилась насмерть, говорил, что я не дышала. Он ударил меня в грудь кулаком, и сердце снова начало биться, по крайней мере, он всегда мне так говорил; теперь, когда я выросла, думаю, что я, вероятно, была просто оглушена. Как бы то ни было, тогда меня поразило, что он снова заставил биться мое сердце, и с тех пор я только и говорила, что стану доктором.
– Вы помните то падение?
– Несовсем. – Она неотрывно смотрела на огонь, за вороженно следя за колебаниями маленьких желтых язычков пламени, увенчанных еле заметными голубыми кончиками. – То, что я помню, больше похоже на сон о падении, чем на реальное падение. В этом сне я упала, но поднялась самостоятельно, и там было много света и людей, которые бежали ко мне. Я не помню того, о чем рассказывал папа. В конце концов, мне было всего пять лет. Что вы помните о том времени, когда вам было пять?
– Как мне надрали задницу за то, что я впустил в дом цыплят, – выпалил Рейф.
Энни улыбнулась, представив себе эту картину. Ее не шокировали его выражения: проработав в городе старателей так долго, она, как ей казалось, уже всего наслышалась.
– Сколько же было цыплят?
– В том возрасте я еще не очень хорошо считал, но мне казалось, что их много.
– У вас были братья и сестры?
– Один брат. Он умер во время войны. А у вас?
– Нет, я была единственным ребенком. Мама умерла, когда мне было два года, поэтому я совсем ее не помню, а папа так и не женился.
– Он был счастлив, что вы тоже захотели стать врачом?
Энни часто задавала себе этот вопрос.
– Не знаю. Думаю, он гордился, но одновременно и тревожился. Я не понимала почему, пока не поступила в медицинский колледж.
– Было трудно?
– Даже попасть в него было трудно! Я хотела учиться в Гарварде, но меня не приняли, потому что я женщина. В конце концов я поступила в медицинскую школу в Женеве, штат Нью-Йорк, туда, где Элизабет Блэкуел получила свой диплом.
– Кто такая Элизабет Блэкуел?
– Первая женщина-врач в Америке. Она получила диплом в 49-м, но за прошедшие с тех пор годы мало что изменилось. Учителя меня игнорировали, а другие студенты мне мешали. Они открыто обвиняли меня в том, что я всего лишь развратная женщина, поскольку ни одна порядочная женщи
– на не захочет видеть то, что видела я. Они говорили мне, что я должна выйти замуж, если кто-нибудь после этого захочет на мне жениться, и нарожать детей, как положено женщине. Я должна оставить медицину людям, достаточно умным, чтобы разбираться в ней, а именно – мужчинам. Я училась в одиночку и каждый день ела в одиночку, но я осталась.
Рейф посмотрел на ее худенькое, тонкое личико, озаренное светом очага, и увидел неистовое упорство в изгибе мягких губ. Да, она должна была остаться, даже перед лицом яростного противодействия. Он не понимал рвения, которое заставляло ее работать до изнеможения во имя медицины, но ее учителя и соученики, несомненно, недооценивали ее. Энни была единственной женщиной-врачом, которую он знал, но во время войны много больных и раненых мужчин умерло бы, если бы не женщины, добровольно работавшие в госпиталях и ухаживавшие за ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78