Не может мужчина терпеть это медленное умирание, этот монашеский искус…
Его руки скользили по моей шее, касались ключиц, словно клавикордов. Я затаила дыхание.
— Робин, я тоже страдаю…
Отпустить его на волю?
Никогда!
Была ли то страсть? Или некий демон помимо моей воли толкал меня к Робину, требовал его ласк, его тепла? Или просто виной всему была его долгая служба и моя женская потребность в любви? Но по мере того как ленивый июнь перетекал в июльскую страду, с каждым днем ускорялось течение нашей страсти. Я куталась в его близость, как в плащ, его руки, его губы преследовали меня, его глаза провожали меня повсюду, полные выражения, которое я отваживалась видеть лишь во сне.
Весь июнь и август мы охотились в Виндзоре, потом переехали в Оксфорд и вновь в Ричмонд.
Мы прогуливались по тамошнему моему саду, когда Робин сорвал виноградную гроздь и поднес к моим губам.
— Нет, нет! — отмахнулась я.
Робин рассмеялся, оторвал от кисти несколько самых сочных ягод.
— Должен ли лорд верить своей госпоже, когда та говорит «нет», или ему следует поступить по-мужски и решить самому?
Он мягко приложил сладкую спелую виноградину к моему рту.
Я раздвинула губы и посмотрела ему прямо в глаза:
— Лорду следует решить самому.
Знала ли я, что он замышляет, когда услышала:
— Мадам, приближается сентябрь, дозвольте мне устроить празднество в честь вашего дня рождения!
За неделю до торжества он уехал в Кью заняться приготовлениями.
Занимался день, жаркий, как в июне, даже душный, в воздухе чувствовалось приближение грозы. Сквозь оконный переплет я видела, как перламутровое предрассветное небо наливается яростным багрянцем и на темно-синем горизонте вспыхивает под багровыми облаками оранжевая полоса.
— Снакенборг, неужели пойдет дождь? Я боюсь, что разразится гроза?
— Мадам, она не посмеет!
Никогда еще я не одевалась так тщательно.
— Нет, Парри, не это — другое платье!
Коричневое и серебряное, алое венецианское и красное из тафты, персиковое и шафрановое одно за другим летели на пол, превращаясь в бесформенную, неопрятную кучу. Наконец я остановила свой выбор на шелковом платье цвета слоновой кости, с глубоким вырезом, отделанным светлым кружевом. Каждый дюйм его был любовно расшит кремовыми листьями и розочками, воротник окружал лицо ореолом из тончайшего газа, в ушах, на шее, на пальцах поблескивали жемчуга, мои любимые каменья, украшение невесты, украшение девственницы.
И жемчуга к слезам — я совсем об этом забыла…
Мы медленно ехали из Ричмонда в Кью, я пребывала в странной задумчивости, маленькая свита, видя мое настроение, деликатно молчала.
Стояло раннее утро, но дорогу уже заполнили люди, и каждый с любовью меня приветствовал. Крестьянки бросались ко мне с просьбой благословить детей, возницы останавливались, а бедный крестьянин сбросил с плеч поклажу, сорвал с седой головы драную шапчонку и до хрипоты выкрикивал «ура!».
Приветные возгласы со всех сторон.
«Слава Богу, — сказал однажды Пембрук, — ваш добрый народ вас любит…»
Верно, милорд. Но мне случалось ехать в свите сестры Марии и слышать, как и ее славословят до упаду.
И не станут ли так же приветствовать кузину Марию, случись ей сделаться королевой?
На свежесжатом поле детишки строили шалашики из соломы, . На краю луга маки и желтые ястребинки провозглашали разгар лета, но перевитые ежевикой колючие изгороди пели осеннюю песнь, меж шиповником, боярышником и кроваво багровеющим пасленом проглядывали бриония и кипрей. И над дверью каждого сельского домика висела оранжевая кисть рябины, чтобы зимой ни одна ведьма не забрела на тепло камелька.
Не знаю, что заставило меня сказать:
— Завтра праздник Пречистой Девы.
Все, кто слышал, взглянули удивленно, но с ответом никто не нашелся. Да, с Робином бы такого не случилось…
А вот и он! Едва мы обогнули последний поворот на пути к его дому, как увидели моего лорда, а за ним — множество слуг, одетых в новые голубые ливреи с серебряным галуном. Он встречал меня на большом белом скакуне, ганноверце, судя по мощной шее и крупу, и по всему — родном брате того Пегаса, на котором он прискакал в день моего восшествия на престол.
На этом красавце Робин сиял, словно лучезарный Аполлон, в золотом прорезном камзоле на алой подкладке, в золотых чулках, в золотой шляпе и перчатках, его грудь и рукава сверкали желтыми камнями — топазами, агатами и цитринами — и золотым шитьем.
Он поклонился, задев шляпою стремя. Потом потянулся вперед, взял мою уздечку и повел кобылу в поводу.
— Храни вас Бог, миледи!
— Да здравствует наша добрая королева!
В воротах толпились люди, все они выкрикивали приветствия, а над входом висели венки из роз в виде переплетенных «E» и «R». Я рассмеялась от радости.
— Что значит «R»? — спросила я. — Regina или Робин?
Он сверкнул глазами и дурашливо прорычал:
— Рррррррр! Не спрашивайте у влюбленного, который в ослеплении не видит дальше своего носа! Только Ваше Величество способны прочесть язык цветов…
— ..А теперь слушайте, любезная мадам!
Белокурый мальчонка, коснувшийся моего седла, был так мал, что мог бы пройти у лошади под брюхом. Рядом с ним стояла девчушка, такая же хорошенькая, только еще меньше ростом. Они разом поклонились и улыбнулись — я никогда не видела таких прелестных голубков.
— Кто это, Робин?
Он вдруг посерьезнел.
— Просто невинные детки, сладчайшая миледи, такими были и мы, когда мне посчастливилось вас узнать. Они здесь, чтобы вас приветствовать, — послушайте, что они скажут.
Из толпы слуг выступил мужчина с флейтой и заиграл, мальчик запел чистым торопливым детским фальцетом:
Робин Красногрудый
Синичку полюбил.
Он предложил ей руку
И сердце предложил.
Поженимся, Синичка,
На завтрак, мой дружок,
Нам подадут наливку
И сладкий пирожок.
— Прелестная картинка! — Я с улыбкой обернулась к Робину. — Робин, что…
Он приложил мне палец к губам и улыбнулся своей чудесной улыбкой:
— Погодите, мадам, дослушайте!
Я позабыла слова, если вообще слыхала их раньше. Серьезные, с округлившимися глазами, детки продолжали милую старую песенку:
Тетка-чечетка свахой была,
Совушка-вдовушка пирог пекла,
Певчий дрозд псалмы выводил,
А дятел-дьякон с кадилом ходил.
— Браво!
Я хлопала, пока не отбила ладоши. Раскрасневшиеся детки с поклоном убежали. Я пристально взглянула на Робина:
— Ну, сэр…
— Миледи, пиршество ждет!
Парадная зала, куда мы вошли, преобразилась в цветочную вазу — здесь были поздние розы, калина, виноградные лозы и повилика.
Длинный, во всю залу, накрытый белой камчатной скатертью стол ломился под тяжестью огромных, с колесо от телеги, золотых блюд. Чего тут только не было — говядина и телятина, козлята и барашки, каплуны и утки, перепела, зажаренные на павлиньих ребрах, копченые угри и маринованные кролики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Его руки скользили по моей шее, касались ключиц, словно клавикордов. Я затаила дыхание.
— Робин, я тоже страдаю…
Отпустить его на волю?
Никогда!
Была ли то страсть? Или некий демон помимо моей воли толкал меня к Робину, требовал его ласк, его тепла? Или просто виной всему была его долгая служба и моя женская потребность в любви? Но по мере того как ленивый июнь перетекал в июльскую страду, с каждым днем ускорялось течение нашей страсти. Я куталась в его близость, как в плащ, его руки, его губы преследовали меня, его глаза провожали меня повсюду, полные выражения, которое я отваживалась видеть лишь во сне.
Весь июнь и август мы охотились в Виндзоре, потом переехали в Оксфорд и вновь в Ричмонд.
Мы прогуливались по тамошнему моему саду, когда Робин сорвал виноградную гроздь и поднес к моим губам.
— Нет, нет! — отмахнулась я.
Робин рассмеялся, оторвал от кисти несколько самых сочных ягод.
— Должен ли лорд верить своей госпоже, когда та говорит «нет», или ему следует поступить по-мужски и решить самому?
Он мягко приложил сладкую спелую виноградину к моему рту.
Я раздвинула губы и посмотрела ему прямо в глаза:
— Лорду следует решить самому.
Знала ли я, что он замышляет, когда услышала:
— Мадам, приближается сентябрь, дозвольте мне устроить празднество в честь вашего дня рождения!
За неделю до торжества он уехал в Кью заняться приготовлениями.
Занимался день, жаркий, как в июне, даже душный, в воздухе чувствовалось приближение грозы. Сквозь оконный переплет я видела, как перламутровое предрассветное небо наливается яростным багрянцем и на темно-синем горизонте вспыхивает под багровыми облаками оранжевая полоса.
— Снакенборг, неужели пойдет дождь? Я боюсь, что разразится гроза?
— Мадам, она не посмеет!
Никогда еще я не одевалась так тщательно.
— Нет, Парри, не это — другое платье!
Коричневое и серебряное, алое венецианское и красное из тафты, персиковое и шафрановое одно за другим летели на пол, превращаясь в бесформенную, неопрятную кучу. Наконец я остановила свой выбор на шелковом платье цвета слоновой кости, с глубоким вырезом, отделанным светлым кружевом. Каждый дюйм его был любовно расшит кремовыми листьями и розочками, воротник окружал лицо ореолом из тончайшего газа, в ушах, на шее, на пальцах поблескивали жемчуга, мои любимые каменья, украшение невесты, украшение девственницы.
И жемчуга к слезам — я совсем об этом забыла…
Мы медленно ехали из Ричмонда в Кью, я пребывала в странной задумчивости, маленькая свита, видя мое настроение, деликатно молчала.
Стояло раннее утро, но дорогу уже заполнили люди, и каждый с любовью меня приветствовал. Крестьянки бросались ко мне с просьбой благословить детей, возницы останавливались, а бедный крестьянин сбросил с плеч поклажу, сорвал с седой головы драную шапчонку и до хрипоты выкрикивал «ура!».
Приветные возгласы со всех сторон.
«Слава Богу, — сказал однажды Пембрук, — ваш добрый народ вас любит…»
Верно, милорд. Но мне случалось ехать в свите сестры Марии и слышать, как и ее славословят до упаду.
И не станут ли так же приветствовать кузину Марию, случись ей сделаться королевой?
На свежесжатом поле детишки строили шалашики из соломы, . На краю луга маки и желтые ястребинки провозглашали разгар лета, но перевитые ежевикой колючие изгороди пели осеннюю песнь, меж шиповником, боярышником и кроваво багровеющим пасленом проглядывали бриония и кипрей. И над дверью каждого сельского домика висела оранжевая кисть рябины, чтобы зимой ни одна ведьма не забрела на тепло камелька.
Не знаю, что заставило меня сказать:
— Завтра праздник Пречистой Девы.
Все, кто слышал, взглянули удивленно, но с ответом никто не нашелся. Да, с Робином бы такого не случилось…
А вот и он! Едва мы обогнули последний поворот на пути к его дому, как увидели моего лорда, а за ним — множество слуг, одетых в новые голубые ливреи с серебряным галуном. Он встречал меня на большом белом скакуне, ганноверце, судя по мощной шее и крупу, и по всему — родном брате того Пегаса, на котором он прискакал в день моего восшествия на престол.
На этом красавце Робин сиял, словно лучезарный Аполлон, в золотом прорезном камзоле на алой подкладке, в золотых чулках, в золотой шляпе и перчатках, его грудь и рукава сверкали желтыми камнями — топазами, агатами и цитринами — и золотым шитьем.
Он поклонился, задев шляпою стремя. Потом потянулся вперед, взял мою уздечку и повел кобылу в поводу.
— Храни вас Бог, миледи!
— Да здравствует наша добрая королева!
В воротах толпились люди, все они выкрикивали приветствия, а над входом висели венки из роз в виде переплетенных «E» и «R». Я рассмеялась от радости.
— Что значит «R»? — спросила я. — Regina или Робин?
Он сверкнул глазами и дурашливо прорычал:
— Рррррррр! Не спрашивайте у влюбленного, который в ослеплении не видит дальше своего носа! Только Ваше Величество способны прочесть язык цветов…
— ..А теперь слушайте, любезная мадам!
Белокурый мальчонка, коснувшийся моего седла, был так мал, что мог бы пройти у лошади под брюхом. Рядом с ним стояла девчушка, такая же хорошенькая, только еще меньше ростом. Они разом поклонились и улыбнулись — я никогда не видела таких прелестных голубков.
— Кто это, Робин?
Он вдруг посерьезнел.
— Просто невинные детки, сладчайшая миледи, такими были и мы, когда мне посчастливилось вас узнать. Они здесь, чтобы вас приветствовать, — послушайте, что они скажут.
Из толпы слуг выступил мужчина с флейтой и заиграл, мальчик запел чистым торопливым детским фальцетом:
Робин Красногрудый
Синичку полюбил.
Он предложил ей руку
И сердце предложил.
Поженимся, Синичка,
На завтрак, мой дружок,
Нам подадут наливку
И сладкий пирожок.
— Прелестная картинка! — Я с улыбкой обернулась к Робину. — Робин, что…
Он приложил мне палец к губам и улыбнулся своей чудесной улыбкой:
— Погодите, мадам, дослушайте!
Я позабыла слова, если вообще слыхала их раньше. Серьезные, с округлившимися глазами, детки продолжали милую старую песенку:
Тетка-чечетка свахой была,
Совушка-вдовушка пирог пекла,
Певчий дрозд псалмы выводил,
А дятел-дьякон с кадилом ходил.
— Браво!
Я хлопала, пока не отбила ладоши. Раскрасневшиеся детки с поклоном убежали. Я пристально взглянула на Робина:
— Ну, сэр…
— Миледи, пиршество ждет!
Парадная зала, куда мы вошли, преобразилась в цветочную вазу — здесь были поздние розы, калина, виноградные лозы и повилика.
Длинный, во всю залу, накрытый белой камчатной скатертью стол ломился под тяжестью огромных, с колесо от телеги, золотых блюд. Чего тут только не было — говядина и телятина, козлята и барашки, каплуны и утки, перепела, зажаренные на павлиньих ребрах, копченые угри и маринованные кролики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47