— Приказ прозвучал визгливее, чем мне хотелось. — Я приму ванну!
И пусть поварята нагреют воду погорячее!
Поварята расстарались. Лежа в большой медной, покрытой латунью ванне, я видела, как мое алебастрово-белое, словно предзакатный небосвод, тело идет безобразными красными пятнами.
— Парри! Кэт!
Они были рядом, служанки держали наготове большие, как скатерть, прохладные белые салфетки, но обе дамы смотрели на меня как-то странно.
— Вашему Величеству следует лечь в постель.
Голос Кэт не допускал возражений. Почему она такая хмурая, такая старая и встревоженная?
Я рассмеялась беспечным заливистым смехом, совсем не моим.
— Кэт, нет! Я ужинаю с лордом Робертом!
Пусть стол в приемном покое украсят боярышником и маргаритками, а опочивальню надушат лавандой и розовым маслом…
Почему я так медленно двигаюсь? Я села за туалетный стол и велела Парри приготовить белила. В углу Кэт разговаривала с Анной Уорвик, шумная Леттис спорила с новой фрейлиной, Радклифф, взятой на место Джейн Сеймур. Как болезненно отдавался в голове ее голос! Не хочу ее слышать — позову лучше Марию Сидни. «На сегодня черное платье. Сидни, скажите мастерице по уборам… Может быть, итальянское бархатное с жемчужной сеткой и новый воротник из Милана… Ой, кто это?»
За моей спиною в зеркале появился мужчина.
Смотревшее на меня лицо, челюсть, борода — все выражало напряженную озабоченность, круглые глазки буравили меня насквозь.
— Кто вы? И почему глядите на меня так, сэр?
Мужчины так на меня не смотрят! И почему он не преклонил колено? Что за возмутительная бесцеремонность!
— Ученый и врач, мадам, — гордо объявил он, — из Гейдельбурга, посетил Лондон.
Меня взбесил его тявкающий немецкий акцент. Голова раскалывалась.
— Лондон — возможно, однако при чем здесь я?
Он наклонился вперед, без спроса положил мне руку на лоб, другой потянул за подбородок и заглянул в рот.
— Потому что, — сказал он кратко, — вы опасно больны, леди. У вас оспа.
От ярости у меня потемнело в глазах.
— У меня?! Дерзкий немецкий мужлан! Как вы смеете так со мной обходиться? Лгать мне в лицо!
— Я есть мужлан… лжец? — Лицо его стало чуть не краснее моего. — Прошу прощения. — Он топнул ногой и вышел.
— Скатертью дорожка! — прохрипела я. — А теперь, Парри, самые лучшие белила… Сидни, платье… я буду ужинать с Робином и ангелами, яркими сонмами ангелов на сверкающих крыльях…
Я лежала в кровати.
Как я здесь очутилась?
До чего же холодно, до чего же холодно и зябко…
Лицо щекотал мех, на тело давила перина, такая тяжелая, что я не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Издали доносились голоса Анны Уорвик, Сидни и Радклифф, Кэт и Парри, двоюродного деда Говарда, а это кто? Кажется, кузен Генри. Он-то здесь зачем?
Торопливый шепот, кто-то плачет — не пойму, кто это.
— Он единственный лечит оспу… приехал из Брюсселя и спас леди Ласи, когда у нее все тело пошло язвочками… живого места не было… Его надо вернуть!
— Уже посылали. Он сказал, что не вернется… после того, как королева обозвала его мужланом!
Мужской голос — Робина, его-то я по крайней мере узнала:
— Я с этим мужланом разберусь!
Дверь хлопнула. Сколько времени прошло?
Минуты остановились. Затем послышались шаги множества ног, мужские голоса, и меньше чем в ярде от меня появилось лицо, которое я узнала сразу, несмотря на смоченную уксусом муслиновую повязку вокруг рта и качающийся между нами ароматический шарик.
— Мастер Сесил!
— Сэр Вильям, мадам, и уже давно — благодарение вашей милости.
— Мастер сэр Вильям… — пролепетала я невпопад. Когда он стал рыцарем? Как давно я правлю? Неважно. Сейчас он здесь. — Сэр мой секретарь! — Кажется, так правильно.
— Это ваш лорд-казначей Полет, ваш лорд-адмирал Клинтон, лорд-хранитель печати Бэкон, ваш двоюродный дед Говард, кузены Ноллис и Хансдон, лорд Бед форд…
Сесил продолжал бубнить. Зачем они все здесь? Голос то звучал, то снова пропадал:
— Ваша милость должны назначить преемника — сейчас, на смертном одре, благословить избранного вами наследника…
На смертном одре?
Я снова рассмеялась. Я не собираюсь умирать! А когда соберусь, да, прямо сейчас, только один человек достоин занять мой трон, править вместо меня.
— Назначьте лорда Роберта Дадли регентом Англии на веки вечные. Положите ему пенсион двенадцать тысяч фунтов…
Я услышала изумленный вздох — кто это, лорд-казначей?
— Да, вы правы, слишком мало… тогда на ваше усмотрение… скажем, пятьдесят тысяч, сто? И пенсион его слуге.
— Дадли! — Яростное шипение — конечно, это герцог Норфолк. — Теперь мы знаем, что таилось за его «преданностью» королеве! Он был ее любовником, и теперь она пытается сделать его королем!
— Нет! — жалобно возразила я. На Робина возводят напраслину — я этого не потерплю! — Господь свидетель, я такова, какой Он меня сотворил! Признаюсь, что люблю лорда Роберта — люблю всем сердцем! — всегда любила и всегда буду любить, но между нами не было ничего предосудительного — я невинна, он безупречен, иначе бы он не резвился сейчас в облаках над нами, смотрите, вот он, там, где солнце…
— Мадам, выпейте это! — Снова голос с немецким акцентом. — Лекарство выгонит оспу наружу.
— Оспу? — Я оттолкнула чашку. — Не хочу, чтобы оспа вылезла наружу! У меня лицо будет рябое, старое и безобразное!
— Истинная правда, леди! — взорвался он. — А что вы предпочитаете — остаться с оспинами на лице и потерять красоту или потерять жизнь и все остальное?
— Посмей только оскорбить Ее Величество, немчура, и, клянусь, я выпущу тебе кишки! Дай ей свое снадобье, скотина, и молись, чтоб оно подействовало!
Почему Робин в моей комнате, почему держит обнаженный меч у докторского горла? Лекарь подпрыгнул, как заяц, и снова поднес чашку к моим губам.
Питье оказалось сладким, теплым и успокаивающим, вроде глинтвейна. Я жадно проглотила. Теперь Сидни и Кэт закутывали меня в длинную алую фланель, укладывали к огню…
Алое питье…
Алая фланель…
Алый огонь…
И наконец я почувствовала, что алое во мне выходит наружу…
Дни и ночи я словно плыла в этом алом сне.
И вот однажды, проснувшись на заре, я провела рукой по лицу и нащупала зловещую сыпь. Мой голос, от которого я сама отвыкла, мой слабый голос сорвался на визг:
— Оспины! У меня высыпали оспины!
— Не пугайтесь, госпожа! — послышался голос Марии Сидни. — Раз болезнь вылезла наружу, значит, вы скоро поправитесь. Смотрите, со мной было то же самое.
Я с трудом подняла глаза — как в зеркало глянула: все ее лицо было в красных оспинах.
И тут я поняла, что не узнаю Сидни: некогда миловидное личико покрывали глубокие рытвины, красота ушла безвозвратно.
— О, Сидни!
— Не плачьте, госпожа. На все Божья воля.
Dominus regit me… Господь — мой Пастырь, и ничто же мя лишит… Если и пойду посреди сени смертныя…
Я долго карабкалась к полному выздоровлению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
И пусть поварята нагреют воду погорячее!
Поварята расстарались. Лежа в большой медной, покрытой латунью ванне, я видела, как мое алебастрово-белое, словно предзакатный небосвод, тело идет безобразными красными пятнами.
— Парри! Кэт!
Они были рядом, служанки держали наготове большие, как скатерть, прохладные белые салфетки, но обе дамы смотрели на меня как-то странно.
— Вашему Величеству следует лечь в постель.
Голос Кэт не допускал возражений. Почему она такая хмурая, такая старая и встревоженная?
Я рассмеялась беспечным заливистым смехом, совсем не моим.
— Кэт, нет! Я ужинаю с лордом Робертом!
Пусть стол в приемном покое украсят боярышником и маргаритками, а опочивальню надушат лавандой и розовым маслом…
Почему я так медленно двигаюсь? Я села за туалетный стол и велела Парри приготовить белила. В углу Кэт разговаривала с Анной Уорвик, шумная Леттис спорила с новой фрейлиной, Радклифф, взятой на место Джейн Сеймур. Как болезненно отдавался в голове ее голос! Не хочу ее слышать — позову лучше Марию Сидни. «На сегодня черное платье. Сидни, скажите мастерице по уборам… Может быть, итальянское бархатное с жемчужной сеткой и новый воротник из Милана… Ой, кто это?»
За моей спиною в зеркале появился мужчина.
Смотревшее на меня лицо, челюсть, борода — все выражало напряженную озабоченность, круглые глазки буравили меня насквозь.
— Кто вы? И почему глядите на меня так, сэр?
Мужчины так на меня не смотрят! И почему он не преклонил колено? Что за возмутительная бесцеремонность!
— Ученый и врач, мадам, — гордо объявил он, — из Гейдельбурга, посетил Лондон.
Меня взбесил его тявкающий немецкий акцент. Голова раскалывалась.
— Лондон — возможно, однако при чем здесь я?
Он наклонился вперед, без спроса положил мне руку на лоб, другой потянул за подбородок и заглянул в рот.
— Потому что, — сказал он кратко, — вы опасно больны, леди. У вас оспа.
От ярости у меня потемнело в глазах.
— У меня?! Дерзкий немецкий мужлан! Как вы смеете так со мной обходиться? Лгать мне в лицо!
— Я есть мужлан… лжец? — Лицо его стало чуть не краснее моего. — Прошу прощения. — Он топнул ногой и вышел.
— Скатертью дорожка! — прохрипела я. — А теперь, Парри, самые лучшие белила… Сидни, платье… я буду ужинать с Робином и ангелами, яркими сонмами ангелов на сверкающих крыльях…
Я лежала в кровати.
Как я здесь очутилась?
До чего же холодно, до чего же холодно и зябко…
Лицо щекотал мех, на тело давила перина, такая тяжелая, что я не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Издали доносились голоса Анны Уорвик, Сидни и Радклифф, Кэт и Парри, двоюродного деда Говарда, а это кто? Кажется, кузен Генри. Он-то здесь зачем?
Торопливый шепот, кто-то плачет — не пойму, кто это.
— Он единственный лечит оспу… приехал из Брюсселя и спас леди Ласи, когда у нее все тело пошло язвочками… живого места не было… Его надо вернуть!
— Уже посылали. Он сказал, что не вернется… после того, как королева обозвала его мужланом!
Мужской голос — Робина, его-то я по крайней мере узнала:
— Я с этим мужланом разберусь!
Дверь хлопнула. Сколько времени прошло?
Минуты остановились. Затем послышались шаги множества ног, мужские голоса, и меньше чем в ярде от меня появилось лицо, которое я узнала сразу, несмотря на смоченную уксусом муслиновую повязку вокруг рта и качающийся между нами ароматический шарик.
— Мастер Сесил!
— Сэр Вильям, мадам, и уже давно — благодарение вашей милости.
— Мастер сэр Вильям… — пролепетала я невпопад. Когда он стал рыцарем? Как давно я правлю? Неважно. Сейчас он здесь. — Сэр мой секретарь! — Кажется, так правильно.
— Это ваш лорд-казначей Полет, ваш лорд-адмирал Клинтон, лорд-хранитель печати Бэкон, ваш двоюродный дед Говард, кузены Ноллис и Хансдон, лорд Бед форд…
Сесил продолжал бубнить. Зачем они все здесь? Голос то звучал, то снова пропадал:
— Ваша милость должны назначить преемника — сейчас, на смертном одре, благословить избранного вами наследника…
На смертном одре?
Я снова рассмеялась. Я не собираюсь умирать! А когда соберусь, да, прямо сейчас, только один человек достоин занять мой трон, править вместо меня.
— Назначьте лорда Роберта Дадли регентом Англии на веки вечные. Положите ему пенсион двенадцать тысяч фунтов…
Я услышала изумленный вздох — кто это, лорд-казначей?
— Да, вы правы, слишком мало… тогда на ваше усмотрение… скажем, пятьдесят тысяч, сто? И пенсион его слуге.
— Дадли! — Яростное шипение — конечно, это герцог Норфолк. — Теперь мы знаем, что таилось за его «преданностью» королеве! Он был ее любовником, и теперь она пытается сделать его королем!
— Нет! — жалобно возразила я. На Робина возводят напраслину — я этого не потерплю! — Господь свидетель, я такова, какой Он меня сотворил! Признаюсь, что люблю лорда Роберта — люблю всем сердцем! — всегда любила и всегда буду любить, но между нами не было ничего предосудительного — я невинна, он безупречен, иначе бы он не резвился сейчас в облаках над нами, смотрите, вот он, там, где солнце…
— Мадам, выпейте это! — Снова голос с немецким акцентом. — Лекарство выгонит оспу наружу.
— Оспу? — Я оттолкнула чашку. — Не хочу, чтобы оспа вылезла наружу! У меня лицо будет рябое, старое и безобразное!
— Истинная правда, леди! — взорвался он. — А что вы предпочитаете — остаться с оспинами на лице и потерять красоту или потерять жизнь и все остальное?
— Посмей только оскорбить Ее Величество, немчура, и, клянусь, я выпущу тебе кишки! Дай ей свое снадобье, скотина, и молись, чтоб оно подействовало!
Почему Робин в моей комнате, почему держит обнаженный меч у докторского горла? Лекарь подпрыгнул, как заяц, и снова поднес чашку к моим губам.
Питье оказалось сладким, теплым и успокаивающим, вроде глинтвейна. Я жадно проглотила. Теперь Сидни и Кэт закутывали меня в длинную алую фланель, укладывали к огню…
Алое питье…
Алая фланель…
Алый огонь…
И наконец я почувствовала, что алое во мне выходит наружу…
Дни и ночи я словно плыла в этом алом сне.
И вот однажды, проснувшись на заре, я провела рукой по лицу и нащупала зловещую сыпь. Мой голос, от которого я сама отвыкла, мой слабый голос сорвался на визг:
— Оспины! У меня высыпали оспины!
— Не пугайтесь, госпожа! — послышался голос Марии Сидни. — Раз болезнь вылезла наружу, значит, вы скоро поправитесь. Смотрите, со мной было то же самое.
Я с трудом подняла глаза — как в зеркало глянула: все ее лицо было в красных оспинах.
И тут я поняла, что не узнаю Сидни: некогда миловидное личико покрывали глубокие рытвины, красота ушла безвозвратно.
— О, Сидни!
— Не плачьте, госпожа. На все Божья воля.
Dominus regit me… Господь — мой Пастырь, и ничто же мя лишит… Если и пойду посреди сени смертныя…
Я долго карабкалась к полному выздоровлению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47